Балтийская сага

За обедом командир Сергеев сказал:

– Это финны, наверное, мин накидали.

– Зря! – сказал механик Лаптев, подцепив вилкой длинную макаронину. – Зря с Финляндией церемонились. В сороковом, когда прорвали линию Маннергейма, надо было идти на Хельсинки. Занять всю Финляндию.

– Уж больно вы грозны, – усмехнулся Сергеев. – Оккупация Финляндии в сороковом была невозможна. С какой стати? Отодвинули границу от Ленинграда, этого было достаточно.

– Нет! – возразил упрямый Лаптев. – Недостаточно! Финляндия входила в состав Российской империи? Входила! Вот и повод для возвращения. И мы бы теперь спокойно ходили по заливу, а не лежали на грунте. Спасаясь от финских мин.

– Странно рассуждаете, Игорь Николаич, – сказал военком Гаранин. – Мы не империалистическое государство, чтобы нападать и оккупировать соседнюю страну.

Лаптев буркнул что-то и запил компотом свое особое мнение.

Разговорились о Финляндии. Вот же – страна по соседству, а знали о ней мало.

– Я только и знаю, – сказал штурман Волновский, – что там леса и озера. И еще Пааво Нурми, бегун знаменитый.

– Не только бегун, – уточнил Сергеев. – Композитор Сибелиус, вот кто еще.

– А еще Тойво Антикайнен, – сказал Травников.

– Кто это? – спросил Лаптев.

– Финский коммунист. Он был в отряде лыжников, выбившем белофиннов из Карелии. Книга такая есть: «Падение Кимас-озера». Антикайнен, между прочим, участвовал в подавлении Кронштадтского мятежа.

– Ну, значит, наш человек, – завершил разговор Гаранин.

Двое суток пролежала «эска» на грунте. Уже трудно становилось дышать в отсеках. Слышали, как ходили корабли, стук их дизелей то нарастал, то удалялся, – это тральщики расчищали фарватер.

Третьей ночью всплыли наконец и двинулись дальше – к Лавенсари.

Этот маленький остров в середине Финского залива (в матросском просторечии – Лаврентий) удалось удержать в страшной неразберихе сорок первого. Его укрепили артиллерией, разместили в его гавани морские охотники – так называемый дивизион поддержки. Главной задачей этих катеров стал эскорт подводных лодок к месту погружения и встреча при их возвращении с моря.

День отстаивались на Лавенсари у пирса. За узкой полоской галечного пляжа темнел сосновый лес. Поднимаясь на мостик покурить, подводники смотрели на этот лес, негустой и мелковатый ростом, но прекрасный и грустный, как прощальная песня.

А в первом часу ночи отдали швартовы, и «эска», сопровождаемая двумя морскими охотниками, покинула маневренную базу Лавенсари. В заданной точке на восточном гогландском плесе «эска», просигналив охотникам «спасибо», погрузилась. Началась одинокая непредсказуемая подводная жизнь.

Конечно, знали, что тут, за Гогландом, противник выставил минные заграждения, металлическими сетями загородил фарватеры – создал противолодочную позицию, препятствующую выходу советских подлодок на простор Балтийского моря.

Эту позицию надо было – во что бы то ни стало – форсировать.

В отсеках было тихо. Только рокотали негромко электромоторы. Только падали в тишину командные слова, главными из них, наверное, были: «Слушать в отсеках!»

И услышали: по правому борту возник и стал медленно передвигаться от носа к корме неприятно царапающий звук. Будто некий подводный зверь ощупывал корпус лодки острыми когтями. Только растаял звук за кормой, как снова возник скрежет – теперь по левому борту.

Молча слушали в отсеках. Понимали: лодка вошла в зону заграждений и в своем движении натыкалась на минрепы – длинные тросы гальваноударных мин. На этих тросах над головами подводников качались мины – огромные шары, начиненные смертью.

Травников в первом отсеке, впервые слыша этот отвратительный скрежет, представил себе, как минреп, задетый корпусом, не сползает с лодки, а, зацепившись за мостик, притягивает мину, и она ударяет рожком-взрывателем… Нет, не думать о таком! – приказал он себе. Вон торпедист Федоров, – его лицо с тонкими усиками поблескивает от пота, но не выражает волнения. И белобрысый Мелешко спокоен, только моргает чаще обычного. Он, Мелешко, недавно получил письмо от мужа сестры, сумевшего выбраться из оккупированной Белоруссии. Сообщил родственник, что немцы спалили их деревню за помощь партизанам и что все, кто остался жив, бабы с детьми, разбрелись кто куда – по соседним селам. Петя Мелешко, добродушный малый, получив это письмо, заметно помрачнел. Не откликался на подначки Федорова, перестал улыбаться. Травников слышал, как он ответил Гаранину, попросившему рассказать о том, что случилось там, на Витебщине: «Да не знаю я… Маманя партейная, председатель в колхозе. А партейных немец стреляет, да?»

Лодка шла курсом, рекомендованным разведотделом, и по времени (и по счислению штурмана) выходило, что первая линия минных заграждений пройдена. Но была еще и вторая линия.

– Штурман, место? – Сергеев над плечом Волновского заглянул на карту.

Тот, сидя за своим столиком, ткнул острием карандаша в точку на линии курса. Линия предварительной прокладки как бы прижималась к шхерам финского берега, к маяку Порккалан-Каллбода, – расчет был в том, чтобы пройти в вероятную щель между маяком и северной кромкой второй линии минных заграждений. Эти заграждения на карте были обозначены заштрихованным прямоугольником, перегородившим Финский залив.

– Через два часа поворот на курс двести пятьдесят пять, – показал на карте Волновский.

Но еще до точки поворота гидроакустик услышал шум винтов какого-то судна. Сергеев поднял перископ, из окуляра брызнул ему в глаза свет солнечного дня. С довоенной яркостью сияло солнце над колышущейся синей водой, – такая там, наверху, была мирная картина. Но акустик продолжал докладывать о звуке винтов по пеленгу такому-то, и вот Сергеев увидел на горизонте дым, а потом и мачты, а потом и черный корпус судна. Продолжая сближение, Сергеев велел приготовить к стрельбе первый и третий торпедные аппараты. Он уже видел, что идет транспорт не менее шести тысяч тонн водоизмещением, и сидит он низко – значит, в полном груз?. И насчитал три сторожевых катера в охранении транспорта, но – могло их быть и больше.

Торпедная атака! По докладам акустика (пеленг не менялся!), по таблицам, с которыми сверялся помощник Зарубов, по наблюдениям в перископ Сергеев определил элементы движения цели – курс и скорость – и рассчитал угол встречи.

Лодка на боевом курсе. Сергеев скомандовал «Товсь!» и ждал прихода цели на угол упреждения.

И по его команде «Пли!» понеслись две торпеды к месту встречи с транспортом. Дважды вздрогнула субмарина от мощных толчков сжатого воздуха – и чуть не выскочила на поверхность, но боцман Кияшко удержал ее, переложив горизонтальные рули на погружение.

– Двадцать метров! – крикнул ему Сергеев, а рулевому-вертикальщику скомандовал: – Лево на борт!

Он томился: слишком долго, казалось ему, шли торпеды. Неужели промах?.. Стрелял с восьми кабельтовых, это большая дистанция… цель, если заметит след идущих торпед, успеет отвернуть…

И тут услышали приглушенный расстоянием и массой воды, но отчетливый взрыв. Ну, все! Не промахнулся Сергеев. Одна из торпед достигла цели! А может, и обе, – и два одновременных взрыва слились в один.

– Поздравляю, Михал Антоныч, – улыбнулся Гаранин командиру, а потом по переговорным трубам поздравил экипаж с первой победой.

А в первом отсеке Травников сказал своим торпедистам:

– Молодцы!

Они, и верно, поработали четко. И теперь возились у торпедных аппаратов, проверяли валики и рычаги автоблокировки. Травников ожидал команды о перезарядке аппаратов. Но тут началась бомбежка.

Противник, значит, увидел след торпед на воде, или, может, заметил воздушный пузырь, который вырывается вместе с торпедами из аппаратов. Взрывы глубинных бомб стегали лодку с какой-то злобной свистящей оттяжкой. Посыпались, звеня, плафоны, погас свет. Тревожная тьма поглотила отсеки, ее прорезали пляшущие лучи ручных фонариков. Прогрохотал взрыв прямо над головой, лодку подбросило как футбольный мяч…

Сергеев уводил «эску» мористей, дальше от здешних малых глубин. Взрывы бомб стихли. В отсеках заменили лампы в плафонах, дали свет. Лодка шла на глубине сорок метров, и уже возникла надежда, что ушли от преследования, как вдруг лодка сотряслась от внезапного удара такой силы, что люди попадали в отсеках. Нет, не на мину наехали, и не глубинка рванула, – «эска» наткнулась на что-то, ударилась носом и, царапнув днищем об это «что-то», продолжила движение.

– Что это, штурман? – крикнул Сергеев, поднимаясь и потирая ушибленное плечо. – Подводная скала?

Волновский, удержавшийся за края штурманского стола, ответил: – Не знаю. Здесь нет подводных скал.

– Об затонувшее судно, что ли, ударились? Запросите первый, – сказал Сергеев Зарубову, – у них все в порядке?

И тут свистнула переговорная труба. Зарубов выдернул пробку:

– Есть, центральный.

– В первом поврежден шов в корпусе, – донесся голос Травникова. – В отсек поступает вода!

Щель поврежденного шва была небольшая, но под напором глубины забортная вода била сильной струей, заливала правые торпедные аппараты, растекалась по палубе. Мелешко залез наверх, сунул руку в рваную щель – и вскрикнул от боли.

– Отставить, Мелешко! – заорал Травников. И – в переговорную трубу: – Трюмного прошу срочно! Клинья нужны!