Злоключения на острове Невезения

– Дима то же самое говорит. Так вот, когда меня к внукам не пустили, он взял отпуск и повёз меня сюда.

– Зачем?

– Дима предложил мне разыскать моих родных. Я немного помню свою семью, но мало. Помню, что мама рыдала и ругалась, а папа гладил меня по головке. Потом мама уехала, а папа запил. А потом меня отвезли в детдом. Это был такой шок! Но я быстро привыкла. В общем-то, не так там было плохо. У нас были добрые воспитатели, очень хорошая директор и дружные ребята. А Дима съездил туда и узнал то, что было до детдома. Не думайте, он не полицейский… то есть он, конечно, майор, но не детектив, не сыщик, просто оцифровывает старые дела в архиве. Вот!

– Я это поняла, когда увидела забитый им гвоздь.

Посмеялись. Ольга продолжила:

– В общем, Тверитинова – детдомовская фамилия. Поэтому мы с Ванькой однофамильцы. Ему в доме малютки фамилию дали, он подкидыш. А у меня папина… то есть приёмного папы. Он тоже детдомовский был. У них с женой не было детей, и они взяли меня из дома малютки…

– … где твоя фамилия была Рясова?

– Да! Понимаете, местный архив сгорел. Но Дима догадался сходить в больничный архив и нашёл карточку моей биологической матери. Она тоже испорченная оказалась, мыши её погрызли. Вот ксерокопии.

– Да, место прописки – Рясово Пружинского района. Специально так далеко заехала, чтобы родить и бросить. Ты предполагаешь, что буква «Н» – инициал?

– Да. Только неизвестно какой. То ли имя, то ли отчество.

– А в большом Рясово вы были?

– Да, там мы в сельсовете у секретаря просмотрели похозяйственные книги. Они заведены бог знает когда, в конце пятидесятых. Дима сказал, что расследует старое дело, и мы два дня сидели с книгами. Там много Рясовых с «Н», но женщин детородного возраста на 61 год всего две, обе умерли. А у вас – почти все!

– Да… Паня – Прасковья Никитична, Лена – Николаевна, Наташа, Надя… вот Анна – Тихоновна, хоть одна вне подозрений. Спасибо, мы с Ниной приезжие. Три дома, где москвичи – там жили Воскобойниковы, Чулковы и Филины, в развалившихся – тоже другие фамилии. Наши «Н» все в тридцатых рождены кроме Анны, та, если я не ошибаюсь, сорок четвёртого, но она и по буквам не подходит. Что я тебе скажу, моя дорогая? Очень жестока к тебе жизнь. Дважды предали матери, а теперь дочь предаёт. Я сама мать, уверяю тебя, дочь вернётся. Я не детдомовская, но от младшего сына тоже, знаешь ли… но не будем о грустном. Оля, нет в нашей деревне твоей матери. Насчёт Лены: у неё один свет в окошке – племянник Феденька. Кажется, шестидесятого года. Он с малых лет по тюрьмам, а она ему посылки отсылает. Раньше навещала, теперь уж не доехать. Замужем не была.

– Да, я понимаю, такая добрая женщина ребёнка бросить не могла.

– У Пани дочь твоих лет была или чуть помоложе. Как говорят сейчас, с особенностями развития. Дожила лет до двадцати пяти. Они с мужем в ней души не чаяли. Бросила бы она такую красотку, как ты? Да никогда! Наташа… у неё к 61 году было не то двое, не то трое. Ой, погоди! Она сына Юркой назвала, потому что перед его рождением Гагарин полетел. Алиби, в сентябре никак родить не могла! Мать Анны. Семнадцать Анне было. Мать, возможно, была ещё в фертильном возрасте.

– Вот, я записала. Нонна, 39 лет.

– Да? С ума сойти! Всё село под подозрением! Но с биографией у неё… да…

– Что?

– Никто не говорит. Могу только предположить. Вскоре после оккупации Анна рождена.

– От немца?

– Или от полицая. Наших мужиков в ту пору здесь не было. И на мать, и на неё смотрели как на прокажённых. С детства мать её по храмам и монастырям таскала. Лучше бы в город отправила! Нет, святоша она! Второй раз не допустила бы беременности. Ну, и Надя Рясова. Они поженились 45 лет назад, в 66-м. Зимой по случаю сапфировой свадьбы поляну накрывали. Значит, Рясовой она в 61-м не была!

– Как же так?

– А так. Кто-то из этих «Н», может, из наших, может, из тех, кто умерли, свой паспорт дал напрокат. И не факт, что знал, зачем. И за полвека забыл напрочь. Мамаша твоя, скорее всего, была просто молоденькая глупенькая девчонка. В те годы не такой уж это считался грех – в девках родить. Я, например, за десять лет до тебя вне брака рождена. И оба брата моих. Правда, отец нас усыновил. Только не сразу, а когда старший уже в первый класс пошёл. Плюнь на родословную, Оля! У тебя есть Дмитрий! У тебя есть Юля, Ваня, Люся. У тебя есть и будет дочь, у тебя будут внуки, и ты ещё взвоешь от них. Живи сегодня!

Через день Марья Кузьминична со вздохом сказала:

– Ещё неделя – и я рухну. По двору она ходит, но в сортир зайти не соизволит. Есть принесу – отпускает царственным кивком. Мне нетрудно тарелку супа налить и ведро за ней вынести. Но чего ради?

– Бывают такие люди, – вздохнула Ольга. – Так себя ставят, что всё время чувствуешь себя перед ними виноватой. Ладно вы и тётя Лена, но ведь даже тётя Паня, которая за свою птицеферму, уж простите, удавится! Яйца соседям продаёт по совсем немыслимой цене. А ей несёт с поклоном за так и терпит, что эта барыня объедает белок, а желток сбрасывает на землю.

– Ох, была у нас такая одна, – оживилась Лена. – В поповском доме они жили. Он – директор школы, приезжий. А жена его местная была, из Чулковых. На вид – без слёз не взглянешь. А вела себя как наша Раиса Тихоновна. Мы, Онисифоровы!

– Знакомая фамилия, – сказала Ольга. – Художник такой есть, довольно известный.

– Художник? Ну, Венька их, вправду, всё в тетрадке чиркал. Врать не буду, не видела, он не давал заглянуть. Да я не интересовалась. Он помоложе меня был, на таких внимания не обращаешь.

– Точно! Вениамин Онисифоров! Неужели местный?

– Вы про Веника, что ль?

Это Паня появилась. Она поглядела на скамейки у стола во дворе, за которым сидели женщины, и решила, что места для её обширной фигуры маловато. По-хозяйски зашла на терраску и вынесла себе старое кресло. Уселась, похлопала по подлокотникам и продолжила:

– Мозгляк был – соплёй перешибёшь. В шпиёны годился – за швабру спрятаться мог. Родители у него не то: папаша видный такой, сам с водонапорную башню, шея шире морды, а уж мамашка как рюмашка: плечи коромыслом, грудь шилом, зад колесом. Но рисовал он, я вам скажу, баско.

– Когда это ты углядела?

– Да как-то он на кралю нашу засмотрелся, на Анну. А я мальчишке за спину зашла. Он её нарисовал как на карте даму. Ну, знаешь, кокошник такой с висюльками. Похоже! Она же вечно с надвинутым платком ходила. Сгубила родительница дочь за свой грех! В ту пору кто из мужиков на девку смотрел, прямо дурели. А она глаза в землю, ни на кого не глядела. Так и прожила вековухой.

Из-за дома выбежала Нюся:

– Бабушка! Вот!

На фартук была приколота брошь в виде розы со стекляшками-росинками на лепестках. Паня простодушно спросила:

– Нюсенька, у тебя фартук новый? Какой красивый, как у школьницы! С крылышками!

Нюся возмутилась:

– Баба Паня, ты не видишь, что ли? Это драгоценность! Раиса Тихоновна подарила!

– А-а! Графская бирюлька!

– Ага! Графские брюлики, – подтвердил Вова.

От калитки Тимофей позвал:

– Вова, Нюся, пошли за водой!

– Мужики, потом зайдите, посоветоваться надо! Слава богу, от игрушки своей оторвались!

Второй день деды с Тимофеем вытаскивали из реки брёвна. Паня завидовала: дрова бесплатные. Марья Кузьминична отмахнулась: если бы! Они паром собрались делать, чтобы в Рясово переправляться.

Советовались о том, как избавиться от «графини». Паня предложила «прописать в газете». Тимофей сказал, что это «прошлый век» и предложил разместить материал в интернете. Зимин заспорил, что телевидение доходчивее. Пришёл Дмитрий, послушал и сказал:

– Если вы говорите о воздействии на электоральное поведение, то телевидение в провинции, безусловно, предпочтительнее.

– Чевой-то? – спросила Паня.