Заметки ветеринара

– Ну а вернется, возьми розги дубовые потоньше да попарь твоего муженька непутевого в бане жаркой. Что б у вас еще пару сыновей от такой любви адской родилось! – и отослала меня прочь домой.

– Как в воду глядела мамочка моя, – тепло вспоминала тетя Люба свою родительницу, в красивом портрете на почетном месте в доме изображенную. – Ведро слез я пролила, и розги приготовила, и каждый день пекла его любимые пироги в ожидании. Исхудала, изморилась вся по нем. Потому что никого другого видеть возле себя не хотела и не хочу, – опустила тетя Люба глаза в пол. – Он единственный, кто меня терпит. Терпит и любит. Он да Чебурашка.

Она сделала паузу. Я волнительно поджала губы, впервые видя, как любят сильные люди.

– Когда наступил второй раз, я уж чемоданы не собирала, заявление в суд не писала. Побежала к матушке и выплакалась хорошенько. Ну а на третий раз, Майечка, – и тетя Люба усмехнулась сама себе, – я даже из дома не вышла по такому случаю. Знала наверняка, ну кому, акромя нас с семьей такой помет ослиный нужен? Сам не вернется, вернут да еще с задатком, лишь бы забрали побыстрее, – она расхохоталась, и я сама не могла сдержаться, представляя себе, что жить с дядей Толей, как вариться в жерле кипящего вулкана. – Он был до меня бабником, шалопаем, драчуном, со мною не изменился, чего тогда в облаках летать? – и она сжала кулак до белых костяшек. – Богатого, красивого и милого каждая дурочка полюбить может. Только проблема есть, девочка моя, нету в мире идеальных людей. А вот пойди ты от души полюби того, кого судьба подобрала? Полюби, пойми, найди ключик, прими, какой есть. Вот это любовь!

Плюшки на столе давно закончились. Кофейные подтеки в маленькой чашке засохли. Тетя Люба посмотрела на них и улыбнулась.

– Нету тебе в Москве места, одна Майя Плисецкая уже там имеется. Здесь судьбу свою встретишь, моя деточка. – И крепко, как родную дочь, поцеловала меня в затылок.

От этих слов мы, сами не поняли почему, обнялись и расплакались. По-хорошему, по-бабски. Наверное, освободили место в сильном сердце для любви.

История этой семьи, как вы понимаете, не заканчивается этим эпизодом.

«История 12. Черный пудель Лумумба и сенегальский спасатель»

Он был абсолютно черным. Ну, просто черным-пречерным, как самый черный черт в той самой черной комнате, которой мы пугали друг друга в детстве, хватая за голую лодыжку под одеялом. Собственно, это и сыграло главную роль в моем спасении в тот злосчастный день, когда поздней ночью, возвращаясь из гостей, я вошла в черный подъезд, где еще неделю назад перегорели все лампочки, но соседи подъезда этого категорически не замечали, стукаясь о стены и друг об друга, получая синяки и ушибы, продолжая надеяться, что у кого-то другого, у кого имеется лестница и большие длинные мужские руки, проснется совесть. Но совесть просыпалась только у бабулек, каждое утро отчаянно бранивших всех выходящих мужиков на работу, обвиняя в дурости и лености. Когда на меня напал маньяк.

Самый настоящий маньяк в виде жилистого со злым взглядом мужика, который схватил меня, и не за лодыжку под одеялом, как в считалке, а за плечи, тут же накинув тугую удавку на шею, и пытаясь… Но эти ужасные подробности не случились, слава богу.

Потому что в тот поздний вечер, когда и на улице-то ничего не было видно, из-за безлунной ночи и отсутствия фонаря над этим злосчастным подъездом, куда зашла не только я и жилистый извращенец… Но и двухметровый сенегальский негр Омар, снимавший вот уже второй день квартиру на последнем этаже этой новостройки. Омар переехал из Санкт-Петербурга, где закончил интернатуру по венерологии и попал по распределению в наш городок проходить двухлетнюю практику в кожно-венерологической больнице, самой огромной и известной на всю Россию. Понять такой поворот судьбы не представлялось возможным на первый взгляд: то ли чья-то расистская воля, недолюбливающая сенегальских товарищей, забросила образованного кожного врача в наше захолустье – или, скорее всего, сама судьба, решившая спасти мою честь и, возможно, жизнь в этот холодный, безлунный, ноябрьский поздний вечер.

Одним словом, перестав дышать на минуту и крутясь, словно рыба об лед в тонких, но крепких руках маньяка Виктора Сидорчука, искомого милицией вот уже два года и имевшего несколько таких нападений на своей бессовестной совести, я развернулась вокруг своей оси и вдруг уставилась на блестящее черное пятно с двумя большими белыми белками глаз и разинутым в ярости ртом, полным ровно тридцатью двумя белыми зубами, которые можно было легко пересчитать в этой темноте, ибо они сверкали как алмазы.

Зрелище предстало не для слабонервных. Черное разъяренное пятно, которое, кстати, витало на две головы выше меня и Сидорчука, неожиданно напало с другого бока, неожиданно материализовавшись там, схватив за шкирку жилистое тело мучителя и тут же начав ломать его об свои невидимые черные члены. В темноте, помимо моих вздохов и всхлипов, послышались хруст костей и, наконец, рев и крики маньяка.

История закончилась благополучно, без жертв.

И Сидорчук должен был быть сильно благодарен за это соседям, даже слишком быстро сбежавшимся на его ужасные крики. Ведь его от кончины отделяли считанные мгновения… И вскорости приехавшая скорая помощь, помимо моих синяков на шее и переломов рук и ног у душегуба, обнаружила обкаканные от страха штаны маньяка, боровшегося с черным дьяволом в дьявольской темноте. Мои, к чести сказать, были сухи. Зато то и дело мокли глаза. И когда сотрудники полиции вкрутили наконец лампы и я смогла разглядеть абсолютно черного двухметрового сенегальского спасителя в черном драповом пальто и черной меховой шапке из чернобурки, не знаю почему, просто бросилась в его гигантские широкие объятия и расплакалась, как девчонка. Он крепко обнял меня и долго не выпускал, давая показания прямо вот так, обнимаясь со мною.

Признаюсь, я плакса по натуре, и слезы всегда на всякий случай стоят у меня в глазах. Эту привычку мне позволил иметь мой отец, который всегда защищал меня и словом, и делом. И тем разнежил и избаловал. И именно нечто-то подобное, какую-то отцовскую опеку, мужскую добрую силу, почувствовала я в совершенно незнакомом диком для глаза провинциальной девушке черном лице Омара.

Собственно после разборок с милицией и врачами мы пошли ко мне на разговор и горячий успокаивающий ромашковый чай, а уже на следующий день перенесли его вещи с верхнего этажа на пятый, и зажили самой известной, как внешним видом, так и историей знакомства, любовной парой. К счастью, не встречающейся так часто в нашем хоть и захолустном, но милом городке, с самой большой кожно-венерологической клиникой на всю страну.

И все было прекрасно, пока не поняли, что слух о скором замужестве вот-вот дойдет до моих дорогих и любимых родителей.

***

Это вновь был ноябрь. Мы с Омарчиком, груженные ананасами и манго, шампанским и оливье, которое я настругала накануне, шли счастливые и немного взволнованные на знакомство с родителями. Ведь на январь, уже через два месяца, были куплены билеты в Африку, куда я отплывала в долгое плавание, возможно, без возврата на русскую землю. Омарчик заканчивал практику и рвался на работу домой, и чтобы показать огромной любимой семьей, состоящей из пятидесяти только самых близких человек, свою русскую, абсолютно белую, словно парная молочная пенка, жену.

К слову скажу, я очень люблю своих родителей и дорожу их мнением и отношением, которые меня никогда не подводили за эти тридцать лет. И если б та неземная любовь, проверенная годом совместной жизни в квартире в том самом подъезде, где скоро появились не только лампочки, но и чистота, цветы, объявления, списки ленивцев и их задолженности и даже консьержка, я бы никогда не осмелилась на такой поступок.

– Не бойся, – успокаивал меня Омар на самом лучшем русском, который слышало наше захолустье, кутаясь в голубое драповое пальто. Его голос, такой бархатистый, добрый, успокаивающий… на него я оставляла последние надежды умилостивить родителей про истину зла любви и прочего. Именно этот голос влюбил в себя всех пациентов и пациенток, коллег Омара, и интересно что, главного врача клиники, который предлагал золотые горы Сенегалу, лишь бы тот остался жить и трудиться на русских просторах. Но Омар после десяти лет учебы и практики стремился домой, туда, где тепло и растут бананы, ананасы и манго, которые мы несли в руках.

Отец был военным, поэтому принимал решения молниеносно, только обмозговав услышанное, сразу делил его на составные части, тут же приступая к исполнению: суть проблемы, методы решения проблемы, конечная, искомая цель – действие! Огонь! Все эти траектории, такие простые и прямые, сразу же сломались об симпатичного, двухметрового Сенегала в голубом драповом пальто и синей шапке, который просто протянул свою здоровенную черную руку вперед, произнеся:

– Не претендую на дружбу, – и поджал свои черные как смоль губы. – Просто в знак уважения. – А второй рукой протянул красивый букет роз матери.

Наступила пауза, где явственно была слышна реактивная, дымящая работа мозга в голове отца, который, наконец, произнес, отступая назад:

– Ну, проходите что ль. Что ж мы, дикари какие… – и осекся. – Только один вопрос?! – и он танком надвинулся на негра в голубом пальто. – Вы из тех, что ль, что практикуют многоженство?

Омар улыбнулся. Слава богу, хоть в этом вопросе нам был поставлен плюсик, и мы могли порадовать отца. Кстати, в каннибальстве в том числе стоял крестик, то есть плюсик.

– У нас в семье есть разные верования, но… – Омар облизал черные губы розовым, как у котенка языком. От этого его выражения лица, манеры говорить, теплоты и искренности, излучаемой не цветом кожи, а большой доброй трудолюбивой и человеколюбивой душой, таяли все от главврача до самих котят, готовые простить черному красавцу все, окажись он даже каннибалом. И отец тоже смягчился, завидев черные бороздки от улыбки на красивом лице, которые заражали смехом, будто кто-то очень умело пошутил. Например, мой папа, который любил шутить. – Мы, как россияне, многокультурны и очень терпимы ко всем религиям и их традициям. И если вы спрашиваете лично меня, то я кроме Леночки не мыслю рядом с собой никакой другой женщины.

Это был трудный момент. Тот миг, когда сознание из обычного своего круговорота выходило за привычные рамки, чтобы понять рамки и круговорот другого человека. Но на то они и были мои родители, чтоб осознать, где надо объединить эти рамочки, в которые мы позже вставили свои яркие фотографии большой семьи, состоящей уже из пятидесяти трех, а потом и четырех, пяти человек.

Сказать, что все было легко и просто, не решусь. Там в Африке были и свои трудные моменты. Так, например, папа Омара еще мог как-то простить белую, как молочная пенка от капучино, жену, но не черного и страшного пуделя по имени Лумумбу, которого я притащила как реликвию с родины, где существует две зимы, зеленая и белая.

Конец, хотя и просится история с сенегальских ширей про судьбу Лумумбы.

«История 17. Трусы в горошек. 18+. Катя, Кузя и директор»

Катерина, владелица Кузи, являлась давней моей клиенткой, она усыновила своего рыжехвостатого любимца именно в нашей клинике, где мы часто помогали котятам и кутятам найти хорошие домики. И Кузе очень повезло с Катериной, а Катерине с Кузей. Ибо поверьте, не всем так везет. Часто котят возвращают за «плохой» характер: рвет мебель, не дает себя трогать, орет по ночам, шипит на детей и т. п. – основные жалобы на провинившихся, но, по-моему, ни в чем не повинных, животных. Часто я обращала внимание, что особенно коты становятся «плохими» в руках именно «плохих» хозяев, которые сами не способны на доброту, терпение и открытость. Стоит их отдать в другие руки – там они расцветают и превращаются в «лапочек» и «милашек». Поэтому когда сожительство удается, и человек и животное находят свое маленькое счастье, – мы с коллективом радуемся от души, будто свершилось чудо. Это был тот самый случай. Но беда пришла не оттуда, откуда ее ждали.

– Это четвертый мой парень, – печально проговорила Катерина на очередном приеме, – у которого жуткая аллергия на Кузину шерсть. Вадику даже пришлось вызвать скорую. Он перестал дышать, как только переступил порог моей квартиры. – Она совсем сникла. – Но я не могу отказаться от Кузи, – с мольбой устремилась она на меня, – может, есть какие-то дезодоранты? Специальные духи? Можно как-то его обработать или побрить в конце концов, что ли?

Я отрицательно помотала головой.

– У меня и так-то проблемы с мужчинами, – Катя поправила красивые волосы, шоколадным водопадом ниспадающим на плечи. – Я же энолог.

Я непонимающе пожала плечами в ответ.

– Специалист в области виноделия, выращивание, скрещение, смешивание разных видов винограда, продвижение их на нашем рынке… Но лично моя ориентация – это дегустация ароматов. Для меня ароматы – это отдельная жизнь. И если чей-то запах, – она прикусила губу, – хоть как-то мне не понравится… становятся неважными ни возраст, ни внешность. Ничего.

Катерина печально посмотрела на питомца.

– Из-за тебя я совсем старой девой останусь, дорогой мой. Четвертого парня подряд прогоняешь… А ведь они пахли так замечательно. Ах, эти дурацкие запахи!!!

Я умилилась этой любви между котом и девушкой.

– Например, у нас с Кузей любовь, потому что он розмарин. Этот терпкий еловый вкус, который излучает моя лапочка хоть зимой, хоть летом, – и Катерина тепло обняла довольного рыжего котяру, – рядом с ним я опять чувствую себя в моей дорогой Массандре, дома, где этот пышный кустарник растет по дорогам, словно сорняк. Хотя является очень лечебным и полезным.

– Вы, – она обратилась ко мне, и я улыбнулась, интересно было узнать, чем же я пахну в глазах или в носу энолога, – вы мне сразу понравились, потому что вы цитрусовая. Неунывающая как апельсин. А еще в вас есть чуть-чуть декабрьского «Витис сильвестрис». А зимой, уверена, ваши близкие особо ценят вашу компанию, потому что вы как домашний глинтвейн, специи с терпким вином и кусочками апельсина – вносите живость, – она прикусила губу, боясь, что сказанула лишнего, а я так боялась остановить ее фантазии, практически ощутив в воздухе ароматы вина, корицы и апельсина, которые тут же вскружили голову. Я даже незаметно принюхалась к себе, не от меня ли действительно «несет глинтвейном»?

– Извините, – потупилась она, краснея. – Вот так и живу, Майя Евгеньевна. Все нормальные девушки любят ушами, а у меня все через нос.

– Я вот что думаю, Катерина, во-первых, двадцать девять лет – это не приговор, чтобы прощаться с Кузей из-за боязни остаться в старых девах. Во-вторых, все-таки мне кажется, эти парни если б вас по-настоящему любили – кот не стал бы преградой для отношений. К сожалению, с кошачьими ароматами ветеринарная наука еще не придумала решения. Брить – это не выход. – И мы обе хихикнули, представив себе рыжего красавца голышом. – А вот взрослые молодые люди могли б и поискать разные рецепты выхода из небезвыходной ситуации. Существуют антигистамины, марлевые повязки… В конце концов, приглашать в гости к себе, раз такое непреодолимое обстоятельство встало на пути. Поэтому Кузя здесь не причем, это просто причина, по которой не запах, а характер или воспитание ухажеров вам с Кузей не подходят. Разлучаться ради «не своего» человека «со своим» котом я бы не советовала.

Она тепло обняла меня за такие речи.

– Что же мне делать?

– Я лично вижу в этом не недостаток, а наоборот, достоинство. Нам, простым людям, – я усмехнулась, – приходится долго присматриваться, прислушиваться, давать испытательный срок друг другу, а у вас такая особенность – чувствовать сразу своих. Просто сдвиньте акцент с негатива на позитив, включите свой нюх на полную катушку. Ищите только по этому принципу. Бог просто так не разбрасывается такими талантами – «видеть запахами»!

– Вы меня просто спасли…