Заметки ветеринара

И, сняв классный кабриолет на неопределенный срок, две одинокие, свободные сучки, как выразилась Наташа, Дина и ее собака, отправились самостоятельно исследовать южную часть Европы.

– Когда вернутся? По обстоятельствам, – передала Наташа слова Дины вскоре вернувшемуся Карлосу.

Карлос слегка насупился и погрустнел. Наташа лишь с удовольствием причмокнула.

– Кла-а-ас-с!

Эта история двух гордецов, демократического Карлоса, выросшего на раздолье страстной жары Маркеса, и нашей советской девушки Дины, воспитанной на вечной непогоде провинции и «Капитанской дочке», могла б закончиться ничем, если б странное чувство притяжения однажды не пересилило гордость двух влюбленных. И навигатор в кабриолете Дины, а также завывающая собака, пугающая соседей по ночам, стали упорно выворачивать руль на юг. А обстоятельства Карлоса заворачивали все больше на север, когда однажды Наташа позвонила Дине, сказав только два слова, от которых сердце тридцативосьмилетней расистки подкатило к горлу и она чуть не зарыдала от счастья, мечтая вот уже две недели услышать:

– Он едет к тебе.

С сердцем в горле Дина не могла даже переспросить, как он узнал, кто сказал, как он ее вообще найдет, где ждать, что сказать, когда придет. Просто уселась в номере и стала ждать звонка в дверь. Слава богу, Испания не Россия, не самая большая страна в мире. Ждать пришлось недолго. Он просто позвонил в дверь. Она просто открыла. Они больше не пользовались переводчиком. Собаку закрыли в туалете. Та не выла. А дальше началось похмелье.

Долгое упорное похмелье в несколько дней и ночей. Дина не могла нацеловать его самых красивых, самых загорелых и волосатых рук в мире, именно по ним она скучала больше всего. Он не мог нацеловать ее белую кожу, называя любимую Белоснежкой, и хоть Дина ничегошеньки не понимала, готова была назваться хоть горшком, лишь бы похмелье не проходило.

Слава богу, впереди был год отпуска.

Через год Дина таки вышла на работу, но дистанционно. Хазиев Расих Рифкатьевич поймал себя на противоречивых чувствах по этому поводу, с одной стороны, он очень сильно разозлился, узнав, что Дина Валерьевна выходит-таки замуж да за какого-то непонятного испанца. А он-то думал, что она сексуальная расистка. С другой стороны, от сердца отлегло, потому что она не открывала свой бизнес, а ведь могла бы прихватить всю базу клиентов и поставщиков с собой, хоть в Испанию, хоть в Антарктиду. Международный бизнес это позволял. Чувства боролись, но деньги для предприимчивого татарина оказались важнее, и он согласился стать посаженным отцом на свадьбе лучшей сотрудницы и «какого-то непонятного Антонио Бандераса», как между собой стали все называть Карлоса.

Карлос был особенно счастлив! Он, как и Дина, всегда мечтал иметь жену, которую бы любил без памяти, даже если она русская из Сибири и с норовом как у севильского быка.

Мечтал иметь двух дочерей и собаку. Почти все сбылось.

Конец, хотя мне, как и вам, очень интересно узнать, как же там поживает международный бизнес и просто Дина.

«История 108. Прокурор и Лося»

Это была одна из самых красивых женщин, которых видел наш город. Я имею в виду не тех длинноногих, вечно голодных субтильных губошлёпок, а по-настоящему красивых, сильных, умных женщин, на плечах которых держится этот земной шар.

Татьяна Викторовна Чародей была главным прокурором нашей области. Бессменным прокурором, совестью региона, лицом справедливости. Ее боялись, любили, ненавидели, уважали, а еще больше восхищались. Ни одного скандала, ни одного пятнышка на честном имени Татьяны Викторовны не помнил никто за все времена ее местничества. Когда она шла по залу суда, казалось, что от нее исходит свет, кому-то ангельский, а кому-то испепеляющий дотла. Татьяна Викторовна обожала свою работу, свою семью и сенбернара Лосю.

Высокая, статная, с большой, как и положено, русской женщине грудью, в которой вмещались любовь и сострадание к родной земле и ее землякам. За глаза ее называли просто «матерью». И это очень хорошо отражало как внутренний, так и внешний облик прокурора. Многие судьбы прошли через ее суровое, но справедливое сердце, бившееся в этой большой груди, которой так шла форма прокурора. Оно никогда не было равнодушным, никогда не отмалчивалось, никогда не жеманничало, хотя нельзя было назвать Татьяну Викторовну хохотушкой или болтовницей. Просто она говорила то, что думала, а что думала, то и делала. А лучше всего она делала свою работу. Одну из самых сложных работ на свете – обвинять и наказывать. Никто бы ни за какие коврижки, не захотел побывать на ее месте, если б знал, из чего состоят будни прокурора области. В ее подругах ходили начальница БТИ города, начальница налоговой города, начальница ГОРОНО города и другие начальницы и начальники. Их замечательные четвероногие друзья обслуживались у меня лично, ибо я являлась личным проверенным ветеринаром всех этих бонз и их питомцев.

– А правда, что вы пишете роман про любовь? И уже имеете сто историй от земляков? – спросила звучным голосом Татьяна Викторовна, пришедшая на внеочередной прием с Лосей, который странно покашливал. Сегодня главный прокурор выглядела особенно прекрасно: элегантный костюм облегал мощное стройное тело, от нее пахло дорогими роскошными духами, макияж и прическа подчеркивали благородство и высоко несомую власть в ухоженных руках сильной женщины в полном расцвете сил и лет. Примерно где-то за сорок пять с хвостиком.

– Правда, – рассмеялась я, удивившись, что такой серьезной даме интересны всякие фривольности. И принялась осматривать сенбернара, который слегка приуныл от непогоды. – Сто семь историй.

– У меня для вас есть еще одна. Сто восьмая.

Я приподняла голову и с еще большим удивлением всмотрелась в главную хранительницу справедливости нашей губернии.

– Это история настоящей любви, которую я создала сама вот этими руками, пропустила через сердце и голову, – она задумалась и засмотрелась вверх.

В школе я числилась в первых красавицах, и хотя мне это льстило, на самом деле, это не играло никакой роли, потому что в голове у меня бродили совершенно другие мысли. Я была странная, себе на уме и порой сама не понимала, чего хочу. Возможно, именно это и придавало особый оттенок моему образу, высокой, большой, задумчивой дылде с белозубой улыбкой, в которую влюблялись и однокурсники, и малышня, и даже преподаватели. На последних классах только ленивый не отправил мне секретной записки с объяснением в любви. Это сейчас требуется время, чтоб влюбиться и решиться. Раньше не влюблялись, а сразу решались и любили до гробовой доски. Но я не читала глупых записок, потому что осенью, перед самым выпуском, влюбилась по самые уши в одного заезжего командировочного журналиста, который освещал в своей газете строительство какого-то очень важного объекта в нашем регионе, и поэтому на время его командировки забывала не только про уроки и занятия, а как меня звали.

Она посмотрела на свои большие ухоженные руки с идеальным маникюром.

– Мы познакомились в парке. Он шел в своем кожаном черном пальто, какие сейчас уже не в моде, и полы его разгоняли желтые уже листья той осени. Я влюбилась сразу. В его черные волосы, черное кожаное пальто, его наглый, раздевающий всех и вся на ходу взгляд, его черченые бордовые губы, которые уже в этот вечер целовали меня, покорную. Это был мой первый поцелуй.

Конечно, он был женат. И, уверена, не один раз. Конечно, он был бабником. Но тогда это не имело никакого значения, будь он женат хоть тысячу раз и имей хоть тысячу жен и наложниц, детей, долгов, скелетов в шкафу. У меня случилось помрачение рассудка. Я чувствовала, как кипятится кровь, как затуманивается разум, как зрение из всего видимого выделяет только его образ.

Мама отметила у меня высокую температуру и, забеспокоившись, повела к врачу, но ни жаропонижающие, ни компрессы не помогали. Я заболела Сергеем.

В школе начались первые приготовления к выпускным экзаменам, репетиции последнего звонка и бала, наконец, основные тренировки в решающих забегах и соревнованиях, где я числилась в главных фаворитках, героинях, победительницах. Но я могла появляться в школе, только когда Сергей уезжал в столицу сдавать материал. По его возвращении не помнила ничего: ни расписаний, ни явок, ни что ела утром, днем или вечером. День сменялся другим и запоминался только событиями, связанными с его образом и участием.

Учителя и родители забили тревогу. Одна из лучших учениц, спортсменка, комсомолка, похудела, осунулась, заболела! И никто не знал правды, а если б даже узнал, не поверил, что Таня Вилочкина, это моя девичья фамилия, отчаянно влюбилась в женатого мужчину почти на пятнадцать лет старше себя. Это стало ее болезнью: потеря веса, синяки под глазами, фиолетовые пятнышки на шее от страстных поцелуев, которых не должна была бы познать старшеклассница в свои шестнадцать лет.

Мой задумчивый, потерянный вид только еще больше окутывал тайной и какой-то магией мой образ перед другими учениками. У меня почти не осталось подруг, ведь я никому не могла рассказать про Него! Про мою страстную, отчаянную, несущую беду любовь.

Сергей любил меня так, как больше, я знала, меня не будет любить никто. Мы составляли какой-то симбиоз тел и душ, превращались в единое неразлучное целое, сцеплялись, словно змеи в тугой клубок, удушая друг друга ласками и поцелуями. Он часто говорил, что не испытывал ничего подобного ни с одной женщиной до меня, даже взрослой и опытной. Я верила ему. Потому что чувствовала – это правда. Правда, которая убивает меня, потому что дни становились чернее ночи, если мы не виделись.

Со мною пытались говорить, лечить, водили к психологу. Мама, советская женщина, – прокурор хохотнула, воспоминая обеспокоенную родительницу. – Даже повела к гадалке, которая только подтвердила, что над моей головой сгустились свинцовые тучи, несущие смерть и разрушение. И смерть отныне никогда не оставит меня, – прокурор многозначительно подмигнула, намекая на сложную профессию, напрямую связанную со смертью.

Мы с Лосей слегка похолодели от таких речей, даже сенбернар почувствовал накал в голосе хозяйки и пришел облизать ее большие красивые руки.

– Но разве кто-то мог бы справиться с моим характером и любовью? – Татьяна Викторовна иронично улыбнулась. – Сам дьявол бы не смог меня сломить, никакими пытками выведать правду. Я сама решала свою судьбу. Хотя и знала, что все больше и больше опускаюсь в ад.

Шли дни, похожие друг на друга, утром я просыпалась, чтобы начать считать часы до вечера, до нашей встречи… Вновь кинуться к нему в объятия, чтоб он снова своими твердыми руками схватил меня за плечи, полностью завладел моим юным телом, холодеющим от его горячих поцелуев.

– Он был очень красивым, притягательным, харизматичным, – Татьяна Викторовна задумчиво посмотрела в никуда, – и даже тогда, девчонкой, я понимала, что не принадлежит мне, хотя тоже влюблен до чертиков. Сам похудел и осунулся от этих встреч, грозившим ему скандальным разоблачением, увольнением с работы и, скорее всего, разводом за связь с малолеткой. Но дьявол нам ворожил, хотя оба мы чувствовали, что ненадолго и все должно закончиться трагично в любом случае. О браке, о детях речи, разумеется, не велось.

Настал май и наш последний день пребывания в школе, когда зазвучал последний звонок, возвестивший, что детство закончилось. Мое закончилось на год раньше, чем у одноклассников. По мнимой болезни меня исключили из всех выступлений и репетиций, из медалистки я превратилась в хорошистку, да и то за красивые глаза, о чем очень сожалели педагоги. Но меня это не волновало.

Нарядно одевшись, я просто пришла к назначенному часу в школу, под пристальные влюбленные взгляды парней, столпившихся в одну шеренгу, шушукающихся и обсуждающих самую красивую и самую загадочную девчонку выпуска. Куча записочек тут же была передана мне одноклассницами и тут же, не читанная, отправлена в урну. Многие после экзаменов намеревались поступать в университеты, некоторые уже назначили дату свадьбы, кто-то уезжал на север, кто-то на юг. Мои родители, сильные и свободные по духу люди, оставляли выбор института и своей судьбы за мною, совсем не подозревая, что судьба их дочери висит на тонком волоске. И их Татьяна больше не та идеальная девочка, умница и красавица с большим-пребольшим будущим. У меня не было никаких планов, ни учиться, ни жениться, что называется.

– Привет! – крикнул высокий парень, вроде бы из параллельного класса. – Я, Денис Чародей, брат Вики Чародей. Она просила передать, что если хочешь, можешь сегодня вместе с ней поехать подавать заявление в педагогический. Приемная комиссия открыта до пяти.

Он был такой симпатичный, высокий, худой, добрый… наивный. Я вспомнила его, он тоже бегал на соревнованиях, выступая за мальчишечью сборную. Его каштановые волосы красивым чубом развивались на ветру этого последнего школьного денька, который так быстро унес его имя, что я не успела запомнить. Только на губах осталось Чародей.

Уже на завтра мы разлетимся кто куда, и только черно-белые фотографии запомнят нас молодыми, наивными и глупыми.

– А ты куда поступаешь? – просто так спросила я, чтоб поддержать разговор. Ребята за его спиной зашептались. Похоже, со мною никто из них никогда не разговаривал, а тут я сама что-то спрашиваю их друга. Я оглянулась на них, и те зарделись. Все как на подбор, высокие, симпатичные, спортивные. Денис слегка смущенно тоже обернулся на друзей и замялся, не зная, что и как отвечать.

– Дело в том, что мой папа работает в органах, и с детства… – он совсем стушевался, вдруг поняв, что начал издалека, и возможно, мне это совсем не интересно слушать. А мне, почему-то, наоборот, неожиданно стало очень интересно. Я взяла его за локоть и отвела в сторонку, чтоб он не волновался, что товарищи слышат наш разговор.

– Мой отец из милиции, оперативник. Майор. Я с детства мечтал быть как он. Криминалистика. Судебная экспертиза. Понимаешь? – он так волнительно потрогал свой каштановый чуб, отодвинув шелковистые волосы назад. – Понимаешь, это все равно что схватить смерть за хвост, притащить ее в суд и доказать виновность. Чтобы все паразиты общества сидели за решеткой! – его мальчишечьи глаза загорелись огнем. – Ты бы видела, сколько подонков ходит по этим улицам безнаказанно! Мой отец и его товарищи посвятили этому делу всю жизнь – ловить зло. Я хотел бы пойти дальше, стать, например, прокурором. Наладить такую машину правосудия, чтоб те, кто замышлял противозаконные действия, – он вдруг перестал быть мальчишкой, безликим воздыхателем моей красоты, который тоже, наверное, посылал мне любовные записочки, – только от упоминания моей фамилии в качестве обвинителя бросили свое поганое дело. Кто-то должен устоять против того бесчинства, что творится. Кто-то должен продолжать жить и бороться, не сдаваться, не отчаиваться, не позволять сломить себя. А сейчас дела только ухудшились, из-за войны новая беда – наркотики, бандитизм, алкоголизм, проституция.

Он был необыкновенно красив в своей речи про справедливость. Не так магически притягателен, чем тот, который ждал меня в своей квартире, чтоб обрушить новый поток поцелуев, ласк, уносящих в другой параллельный мир. От этого будущего правоохранителя веяло жизнью, реальностью, которая почти исчезла под моими ногами за последний год.

– Извини, если я слишком напыщенно. – Денис опять стал простым выпускником школы в этот обычный весенний денек. – Конечно, красоты мало. Мы почти не видели отца дома. Его семьей были воры, бандиты, насильники. Все разговоры только о… – парень взялся за голову. – Но кто-то же должен бороться за справедливость?! Кто-то же должен не сломаться, понимаешь?

Я кивнула, чувствуя, как во мне растет какая-то сила. Настоящий стальной стержень, на который вдруг стала плотно наматываться кинопленка этой реальности. Я огляделась вокруг и впервые за долгое время увидела, что небо голубое, трава зеленая, парни и девчонки живые и здоровые, полные надежд. Увидела толпу влюбленных воздыхателей и подмигнула им, от чего те почти что попадали в обморок. Потом взяла Дениса Чародея за локоть еще раз и сказала:

– Слушай, а можно я поеду подавать заявление на криминалистику с тобой?

Он обомлел и похолодел от счастья. Красивое лицо озарилось улыбкой.

– А у тебя хватит характера? – по-дружески спросил он. – Воровство и бандитизм – это только цветочки. Экспертизы, трупы, кровь, боль…