Сильфида

– Да, да, не бойтесь! Но сначала покажите мне все.

Он, радостно взволнованный, поднимал холсты, придвигал мольберты, объяснял ей содержание картин, едва намеченных углем. Она с жадным вниманием вглядывалась во все – и яснее и яснее видела бездну, отделяющую ее слабый подражательный талант от этого сильного и самобытного дарования.

– Ну, я к вашим услугам. Что я должна делать?

Он быстро установил мольберт и принес какое-то кружевное покрывало.

– Вы позволите задрапировать вас в эту хламиду. Она будет исправлять должность облаков.

Она, смеясь, кивнула головой. Он набросил кружева на ее узкие плечи, искусно задрапировал ее тонкую фигуру и просил встать на возвышение.

– Вот так… хорошо. Теперь вы должны вспомнить, что вы сильфида, легкое и лукавое дитя воздуха… Прекрасно! – воскликнул он, следя за выражением ее лица, – прекрасно! Немного ниже головку… Вы смотрите вниз с горного уступа, вот так. Да, только волосы нужно распустить. Помочь вам?

– Расплести косу? пожалуйста!

– Вот теперь отлично, – сказал он, когда вьющиеся пряди пепельных волос упали на ее плечи. – Вы можете дышать, моргать, все что угодно.

– Удивительные льготы! Ну, начинайте.

Он стал быстро зарисовывать ее головку, как бы боясь, что она уйдет. Через полчаса, которые незаметно прошли для него, она сказала капризно:

– Я устала.

Он с сожалением посмотрел на свой холст, но сейчас же встал.

– Извините… Отдохните… Чашечку кофе, может быть?

– Нет, ничего, мерси.

Она сбросила кружева на пол и села на диван.

– Вы довольны мною?

Он неожиданно стал перед нею на колени и поцеловал ее руку.

– Сильфида! – воскликнул он с шутливым пафосом. – И вы спрашиваете?

– А сколько раз нужно еще позировать?

– Трудно сказать определенно, – заметил он, сев около нее в кресло какого-то фантастического стиля. – Несколько сеансов… Ну даже два-три, чтобы вас не очень утомлять. Что же делать. «Воображение дорисует остальное».

– А вам трудно, что я позирую одетою?

– Д-да, если хотите… Ну да ничего. Все в глазах и в общем выражении лица. Это не будет беспечное воздушное существо; что-то предательское будет в ее улыбке и беспощадное в широко раскрытых глазах.

– Тогда это будет не сильфида, а ведьма.

– И пусть. Я не знаю еще, что будет. Но я бесконечно благодарен вам.

Он опять поцеловал ее руку.

– Если вы увлечетесь мною, ничего не выйдет.

– Ах, я и сам боюсь этого, – с неожиданною для нее искренностью воскликнул он.

– Ну, Бог даст «образуется», – засмеялась она и встала.

– Уже? – спросил он, огорченный.

– Да, пора к обеду. Прощайте! В эти часы вы всегда дома?

– Всегда.

– Ну, на днях я приеду.

Вернувшись домой, она зашла в кабинет отца. Нил Нилович встретил ее, мрачный, как ночь.

– Что с вами, папа?

– Все лопнуло!

Он зашагал по комнате.

– Приезжал он, быль у меня. Тебе конфект привез.

– Кто?

– Кобылкин. Хам! – крикнул он вдруг так громко, что она вздрогнула. – Хоть кол о его башку теши, – ничего! Мы не склонны!.. И хоть бы что! А до его визита – по телефону во взаимном кредите справлялся – и что ж бы ты думала? Не учли! Второго векселя не учли – и я на мели.

– А я как раз хотела..

– Денег просить? Нет денег! И не будет! И я банкрот, нищий. Костюмы, журфиксы, заграницы… все к чорту.

Валентина мрачно посмотрела на него.

– Папа, это невозможно.

– Покорно благодарю! А вот сама увидишь, как это возможно.

Он опять зашагал, красный, фыркал и отдувался.

– Завтра последнюю попытку делаю. К Донону его позову. Волью в его хамскую глотку полведра вина и ликеров; авось, он размягчится. Ведь это же подло! Ведь ежели ты не хочешь в предприятие пойти, так хоть в займы, шельма, предложи. Я ведь намекал этак отдаленно, почему мне компаньоны нужны и почему и сам единолично вступить не могу. Э, да что! Хам и больше никаких.

Валентина встала.

– Да, но я повторяю, что так невозможно. И вы делайте, как хотите, но образ жизни я менять не могу.

И она вышла в свою комнату.