Майские страсти

Он настойчиво верил в то, что Алина (или измениние её поведения?) подкатилась к нему, как некая справедливость (или некий вид справедливости?). Он даже не думал о том, что это могло ему всего лишь показаться.

Алина вспорхнула и прильнула к нему, как ангел любовного прозрения. Она и сама не поняла, как это случилось.

Когда слепой вдруг прозреет, находясь в полной тьме, то он не поймет, что прозрел. Так и Яськов, кружась душой по мрачному небу горя, не мог осознать того, что произошло с ним после перевоплощения Искупниковой. Он и действительно был растерян.

Военные, вернувшись с полей адских сражений, немедленно падают на землю при крике громе, по привычке принимая такой грохот за взрыв снаряда. Похожее испытывал и Яськов, когда Алина время от времени озлоблялась на него. Поле смерти матери каждая маленькая неприятность виделась ему необъятным горем. Он винил Алину и, конечно, был жесток.

В такие мгновения он любил её не меньше прежнего, но его тошнило от одного её присутствия. И чтобы не рваться, он убегал домой.

Но чаще было другое. Андрей ясно понимал, что Алина идёт ради него на такое унижение, на которое девушки, тем более её склада, не может идти, не сознавая этого своего унижения. И жалость Андрея начинала одолевать его любовные влечения. Сидя рядом с Алиной и не глядя на неё, он, чувствуя. как целуются их души, ощущал себя паршивее, чем когда он был с ней порознь.

Полюбил ли Андрей Искупникову за общие мучения? Да. Полюбила ли она его за взаимность страданий? Да.

Во время недолгого выздоровления души Андрей стал радоваться самой маленькой удаче сильнее, чем огорчался при самой большой неприятности. Он захлёбывался опьянением от чувств к Искупниковой, приближая себя к полной зависимости от движений её сердца.

Но и в такие минуты Яськов не переставал ощущать полноту её страданий. Она летала над ним, как демон любви, и, как демон муки. Происходил один характерный надрыв терзания: страдая её страданиями он острее ощущал и свои страдания. Он ощущал, что муки Алины были нравственным усилителем. Это чувство прижилось в нём весьма быстро, и Андрей не желал ал от него избавляться.

Оно не уменьшилось и после одного примечательного случая. Как-то Алина долго настаивала сходить в театр, но Яськов не соглашался, ставя оправданием свою усталость. Наконец, ему надоели разговоры с Искупниковой про театр, и он решился с ней сходить.

– Пойдешь?– дерзко спросила Алина

– Пойду…

– А я уже с другим иду!

Весь тот день он любил её наиболее самозабвенно и нежно. Он осторожно возбуждал в себе это чувство, боясь, что оно может быстро его накрыть, и он захлебнётся. Но и тогда её страдания били ему в душу сильнее, чем ей самой.

Вкупе все эти чувства затуманивали его воспоминаия об Ольге Николаевне. Он реже стал ощущать на себе её райский взгляд. Теперь Яськов не вспоминал мать, как мы не вспоминаем о человеке, который только что сидел с нами в одной комнате и полминуты назад покинул её. После таких счастий Ольга Николаевна возвращалась. Но Андрей уже не скорбил. Он скучал.

Скучать ему довелось и после посещения Дмитрия…

Кирилл Егорович лежал на диване в зале и смотрел телевизор. Когда Андрей вошёл, он, как обычно в это время суток, плакал не из-за смерти жены, а из-за того, что ему было без неё тяжело.

– Па, мне… Алина вспомнилась… Она звонила?– спросил Андрей, зная, что Искупникова звонила.

– Да.

– Чего сказала… она?

– Она… не просила, чтобы ты ей перезвонил.

Тут из его души потекли другие слёзы: слёзы растерянности; растерянности не из-за того, что его тревожила судьба сын, а из-за того, что он не знал, как сделать так, чтобы она его перестала тревожить.

– Опять вспомнил?– с горечью спросил Андрей.

– Да… нет… я так…

– Не страдай. Не надо.

– Хорошо.

Кирилл Егорович вскочил с дивана и энергичной шагом прошёл мимо сына. Лицо отца вдруг как-то стыдливо-радостно покраснело, и он (торжествуя, что Андрей этого не видит) улыбнулся.

Тот побрёл в кухню вслед за ним.

Кирилл Егорович стоял возле открытого холодильника спиной к сыну. Он держал в руке бутылку красного вина и хотел было поставить её обратно на полку рядом с томатным соком, но слыша возбуждённое дыхание Андрея, понял, что поздно фарисейничать, подошёл к столу взял стакан и наполнил его густым, бордовым напитком.

Андрей посмотрел на бутылку, потом в глаза отцу и вылетел из комнаты. Задумавшись, он зашёл в зал.

– Ты сегодня какой-то заспанный,– звонко сказал отец, вновь падая на диван.

– Да… Заспанный…

– Не случилось ли чего?– упрёк надменности послышался в голосе Кирилла Егоровича.

– Нет… так… Устал я от горя.

– Да уж! С кем не бывает!

Затем они молчали, боясь глядеть друг на друга. Посторонний человек ужаснулся бы, видя такую картину, которая, возможно, и не нарисовалась бы судьбой, если бы они находились в квартире не вдвоём.

– А что Искупникова?– спросил Кирилл Егорович, почесав затылок.

– А что Искупникова?– пожал плечами Андрей.

– Я слышал… она замуж выходит.

– Да вроде.

– Эх… хорошая девушка… А ты тут стоишь! За кого?…

– Ты его не знаешь.

– Когда?

– Сегодня должна была. Но передумала.

– То есть… как? Как понять! Что значит «передумала»?

– То и значит. Расхотелось ей.

– Серьёзно?

– Серьёзней некуда… Кстати, пойду ей позвоню.

Яськов с облегчением и даже с удовольствием оставил отупевшего отца одного в зале. Мучения Андрея за последние несколько минут превратились почти в агонию души.

На тумбочке в коридоре лежала телефонная трубка. Он набрал номер Алины.