Майские страсти

– Что?– Андрей дрожал; его взгляд никак не хотел останавливаться на Дмитрия и блуждал по комнате, словно в поисках какого-то спасительного предмета.

– Я тебе сейчас… история проверну, переверну… Как хочешь так и называй. Мне всё равно,– Клинкин стал говорить насмешливым полушёпотом, как будто в комнате находился посторонний, который мог услышать то, что ему слышать было необязательно.– И будущее станет прошлым, возможно. Ведь он был великий обманщик. Он и сам себя обманывал. Если и был когда-нибудь в истории… Антихрист, то это был сам Иисус. Вот бы он слышал меня сейчас!

– Тут особый грех у тебя. Такое чувство, что его вообще нет.

– Вот! Вот! А я про что!

– Здесь слишком мало художественности. Я бы по-другому говорил.

– А ты и мыслил бы по-другому.

– Нет, не совсем,– Андрей перестал дрожать, но в голосе появился странный, слегка восторженный оттенок напряжённости.– Тут, вероятно, вообще думать не нужно головой. Тут надо душой думать. Да ещё и чтобы это было каким-нибудь высоким удовольствием… нирваной.

– Скажи, Андрей, ты бы мог предать человека?

– Конечно, мог бы.

– То есть, ты чувствуешь, как минимум, маленький груз порока над собой?

– Есть такое. Толькоо он мне не по силам. Мне бы твой большой груз.

– Я очень долго не знал, как испытать чувство настоящей вины. И тут пришло в голову, что предательство… Ах, клянусь, я и сейчас не уверен… Но как предать? Убить? И не способ ли это прийти к самому себе? Возродить, воскресить себя… Как можно растормошить себя, если чувствуешь, что ничего не может помочь… Вот тут-то силу в руки и вперёд… Можно ли оживить свою душу, убив чужую? Вот что меня мучило и вдохновляло… Вот к чему я стремиться начал.

– Нет, у меня другое…

– Ну это понятное дело. Ясно, что я от тебя солидарности не жду.

– Если кровь в душе быстро не смыть, она запечётся. И тогда ещё трудней будет от неё избавиться. Она засохнет под рассудком, как под солнцем, как от времени. Ты избавился? И быстро?

– От чего?

– Не от чего. Слушай-ка, ты всегда боялся? Тебе всегда было страшно, видя что-то тёмное вокруг себя? Ты, конечно, догадывался, что способен на величайшее злодейство, но как ты был уверен в том, что можно его и не избежать?!

– Мне кажется, что мне с самого рождения говорили о гадостях всяких… о том, что мне гнить под забором… Ну и как мне было жить? Я с этим не мог жить и я не жил. Я жил, конечно, но я жил трупом. От живого человека не воняет злом. А от меня-то как разит!

– Не наговоривай!

– Да при чём тут… это!– вскрикнул Дмитрий и с досадой махнул рукой на Андрея. Тот выглядел всё более уставшим.

– Нет, ни при чём! Шучу! Ни при чём! Я о другом говорить хотел… Это у каждого. Повсюду тени и всегда. Везде эта тёмная дрянь.

– Мне всё время чудится, что она смотрит… на меня сзади.

– Конечно! Да! Я так и знал!.. Сзади. Обязательно сзади!.. Только там и больше нигде и это здорово.

– Что здорово?

– Она сзади! Если тень сзади, то путь ведёт к солнцу.

– А если она спереди?– дерзко усмехнулся Дмитрий.

– Ну что за вопрос!– словно боясь его обидеть, точно так же усмехнулся и Яськов.

– Я не буду причинять людям боль. Хватит с нас!

– И правильно, и правильно. Молодец!

– Пусть уж лучше… другие бьют.

– А я бил по-другому… Точнее, грех у меня был как-то другой. Я мечтал. Я до слёз мечтал! Я с ума сходил и мечтал о том, чтобы меня били, чтобы я щёки подставлял. Веришь или нет? Это было оттого, что мне уж очень хотелось показать, какой я большой, великодушный. Ах, как бы меня целовали!.. Не могу! Рвота нестерпимая… Как меня не вырвало тогда от этих нежностей, сам сейчас понять не могу… Потому я понять не могу, что не вырвало. Детство какое-то!

– Да уж! Пощёчины эти, ласки. Без рук, как без души. Ни ударить, ни приласкать. Пустота одна. Хоть губы есть, чтобы целовать…

Тут Дмитрий сделал ту паузу, которая в роковых разговорах является и увертюрой, и предупреждением, и инструментом интриги, и ударом в душу. Он поднял почерневшие от ненависти глаза и добавил:

– Особенно страшилищ каких-нибудь.

– Особенно красивых… страшилищ?

– Как ты догадался, товарищ?.. Какая умничка!

– Алина не настолько страшилище, чтобы быть привлекательной… для меня в этом смысле. Я тебя разочарую… Я её люблю. Но быть с ней не собираюсь.

– Не художник ты… Нет ничего красивей, чем полюбить и, главное, упасть к падшему ангелу. Алина-ангел. Даже слова похожи. А она – ангел. Это совершенно точно. Окровавленный и кровоточащий. И обмыть её невозможно. И ты отказываешься от такого счастья! Зря. Я бы на твоём месте тоже отказался.

– Есть ещё причины, по которым я не могу быть с ней рядом… Алина – очень мечтательная, лирическая, так сказать. Она думала много, мучилась, саму тебя терзала, сочинила себе идеал, целовала его, нарочно не торопилась и ждала. Чересчур долго ждала. Идеал, идеал! Понимаешь? Догадываешься? И нашла, конечно же. Она любит не меня, а свой выдуманный идеал. А мне теперь что остаётся? Тоже, либо, помечтать? Я не с ней, но я её люблю. Разве это не больше, чем если бы я был с ней?

– Это по-свински.

– Не правда.

– К тому же с ней быть непросто. Она – тяжёлый человек… Есть люди, которым плохо, когда другим хорошо; даже если им хорошо, и в это же время и другим хорошо, им всё равно становится плохо только лишь из-за того, что другим хорошо… Как всё противно!

– Тем более! Это не повод…

– Ах, ну как ты не понимаешь! Есть причины… Очень сильные причины!

– Да, это верно! И представь ещё: как бы ты с этим всем жил!– глаза Дмитрия вновь наполнились каким-то истребляющим, потусторонним блеском.– Ты бы стал черепахой. Плёлся бы медленно, но долго. Или долго, но медленно? Ха-ха! А, Андрюша?.. Она бы тебе не давала покоя. Почти, как сейчас. Ну она и стерва! Какая стерва! Зараза настоящая!

– Это же неправда… Замолчи.

– Серьёзно. Стерва, стерва!.. Дрянь каких мало на свете!

– Ещё чуть-чуть и я тебя выгоню,– губы Андрея запеклись, голос разбивался на осколки в загустевшей, ледяном полумраке; воздух звгорался от пылавших сердец Клинкина и Яськова.– Выгоню.

Андрей, словно довольный собой, начал кивать, но тут же ударил себя по лбу и почувствовал, что душа сотряслась от этого удара, как от упрёка совести. Его лицо, будто почернело от горя. Он снова стал раскачиваться, не глядя на скалившегося и возбуждённого Клинкина.

– Сказал, что выгоню, значит, выгоню,– неразборчиво проговорил Андрей.