Майские страсти

– Да… идеальное место для самоубийства…– заложив руки за спину, проговорил Дмитрий.

– Я заждался тебя.

Клинкин оглянулся и с болью в голосе сказал:

– Извини…– он посмотрел на свои ладони и поцеловал их.– Я был занят всё это время.

Дмитрий повернулся и исподлобья, как из-под тяжелейшего груза душа, посмотрел на Андрея. Яськов вздрогнул от чрезмерного удивления.

– Зачем ты пришёл?– спросил он.

– Разве ты так быстро перестал понимать всё… Из-за чего я пришёл? Разве ты тебе так быстро расхотелось меня видеть?..– плечом задев Андрея, Клинкин сел на кровать. Яськов пошёл в угол, как по привычке.

– Я думал, ты со мной будешь честен до конца.

– Странно как-то…– Дмитрий оглядел комнату.– Вот скажи мне, Яськов, тебе никогда… не казалось, что вот в этой комнате хранится что-то переворотное? Вот, например, когда президенты, короли всех самых сильных стран собираются вместе и решают судьбу мира, к этой гостинице, ну или там… дворцу… или резиденции… не знаю, где они там обычно встречаются… так вот, к этому месту подъезжают сотни машин, журналистов, фоторепортёров, и все ждут весточек, смотрят на свет в окнах. Все ждут заявлений этих монархов, все хотят пройти внутрь. А, вот, тебе не кажется… что именно здесь, в этой комнате, а не в позолоченных резиденциях, может вершится… судьба человечества?

– Здесь? Нет, здесь… не кажется.

– Я так и думал, что не здесь. А согласись, что и здесь что-то происходит, творится. А хотя… не принимай во внимание, это всего лишь похмельная ерунда. Так голова болит, что хочется… умереть,– звонко окончил Клинкин и резко поднял глаза на Андрея.

– Умереть?

– Ты никогда не слышал, что люди умирают? Ах, да… На тебя это похоже. Жизнь, конечно, заманчива… Но стоит ли жить, когда ждёшь избавления от тоски, когда хочешь умереть, потому что скучно? Вот бывают люди! Тебе не скучно от таких людей?

– Ты опять стал со мной не до конца откровенным.

– Жаль… Что ты так! А мне таких людей жалко. Они даже не понимают, как смешно выглядят со стороны. Как они неуклюжи, неловки! Какие они бездарности! Они специально каким-то магическим способом вычисляют дату смерти, готовят уже мыло с верёвкой и только ждут. Живот болит от смеха! Зная, что умрут завтра, они хотят умереть сегодня! Какое туподушие! Какая страшная, тупая, смешная потерянность! Особенно у тех, кто режут себе вены. Эти какие-то…извращенцы. Я их не люблю. Ладно бы застрелиться или горло себе перерезать… А то вены. И смотреть, как будто из них душа вытекает… Вот такие непременно не в ладах с собой. Хотя, с другой стороны, красиво… Согласись. В глазах… всё красно. И вошедшие от ужаса даже хотят себе перерезать то же самое. Они уже ненавидят несчастного за то, что он умер. Они бы ему голову отрубили, если бы он ожил. Да… А… Есть ещё художники. Пишут любовные письма, чуть ли не в стихах признания, откровения, раскаяния, хотя раскаяния к чёрту!.. Ещё и плачут на письма. Делают из серьёзной вещи трагедию! Смешные мертвецы! Они думают, что поклоняются только трупам. Ха, как бы не так! Им мечтается, что к их могилам будут стекаться все люди, как в Мекку… или к могиле неизвестного солдата. Но лично мне… Мне вот сейчас кажется, что для меня самое то – подняться на крышу и спрыгнуть. Это как-то чище. Но тут есть одна кочечка. Это падение с крыши… Ведь это, как будто и духовное падение, понимаешь? Вот именно таким способом себя можно наказать… Хотя себя наказывать – самое малодушное из малодуший, самое скверное. А сели ты упадёшь на другого, кто будет в этот момент идти по улице? Он же тоже может умереть. Можно ли упасть и при этом не быть причиной чужой беды и разрушения? Меня очень волнует этот вопрос. А ещё… Не догадываешься об одной эстетской штуке? Перед падением с крыши весь мир, как на ладони. Ты высоко-высоко! Вот, гляди, глядите, я стучусь в гости к смерти, а сам так высоко и так мне хорошо, просторно, легко. Вид красивый опять же! Вот таким лётчикам можно половину грехов простить! Пусть они и дохнут, но дохнут, как… падшие демоны.

– Грех так говорить.

– А делать не грех, да?

– Грех так говорить.

– До чего же ты иногда бываешь скучным… и тоскливым. Ну признайся… Не в этом ли исход? Не в этом ли сакральность, законченная форма исхода?

– В чём? В чём?

– А вот теперь смотри. А вот теперь я тебя добью…

Андрей ходил из угла в угол, скрестив на груди руки. Дмитрий подвинулся к краю кровати, и Яськов резво чуть приблизился к нему и невольно наклонил голову. Дмитрий смотрел на него снизу вверх, но это был какой-то символизм противоположности, какой-то антисимволизм: по комнате бродила чувство, что Андрей глядел снизу вверх на гостя.

– Повеситься, чтобы не мучиться,– хрипло почти прошептал Клинкин.

– Ну это уже старое. Это давно прошло… Как ты… Не мог же ты ради этого сюда прийти! Ради этих слов! Я не верю. Это всё прошло уже.

– Нет, не ради этих слов. Как ты трепещешь у меня! Ты ведь… не узнал.

– Чего не узнал?

– Ладно, не так. Продолжаешь мучиться, ты ведь не узнал… И ты теперь мучаешься не из-за матери, не за неё, не из-за её гибели, не из-за своих страданий, не из-за всех страданий… У тебя теперь новое страдание, новая игрушка. Ты ведь не узнал и не знаешь. Ведь так?

– Я… Что не узнал?

– Так, так, так, так! Ура! Какой вопрос! Есть ли жизнь после смерти? Вот вопрос!. Вот оно твоё новое страдание! Твоё окончательное страдание! Бессмертная мука, ха-ха! Азартный ты человек! Как же тебе интересно! Вот до чего дорос… Ты стал играть! Ты стал ставить на жизнь, потом ты стал ставить на смерть. Красное и чёрное. Вот только как бы зеро не выпало! Ха-ха! Представляешь картину! На какое чувство упадёт шарик?

– Он, вообще, не может упасть. Здесь уже не до шариков.

– Всё это ерунда! Тебе просто-напросто интересно. Вот, что не ерунда!

– Вспомни, что это когда-то было ерундой.

– Красное и чёрное…– Дмитрий сжал кулак и поднёс его к своему лицо, словно грозя самому себе.– Ведь это красное и чёрное. Всё смешалось. А как страшно! До того, что кажется, уснёшь и во сне не выдержишь, и умрёшь от этого страха. Сердце не выдержит… как будто за этим сердцем тень какая-то… как будто за сердцем стоит кто-то и грозит ножом… как будто сердце уже знает, как это больно, когда он воткнётся.. этот нож больно втыкается… наверное… а сердце как будто наверняка знает это. И боится. И жалуется. На жизнь оно жалуется самой жизни. А где-то смерть караулит и… бах-бах! Как косой… своей. Так боишься косы этой, что уж поскорее бы… Лишь бы не боятся её!.. Лишь бы оставить смерть позади, а там будь, что будет. Убить, чтобы не бояться… Чтобы позабыть про верёвку с мылом. Чтобы забыть про косу… Чтобы не бояться смерти, пойдёшь на всё… даже на смерть.

– Ты меня пугаешь. В смысле, я не за тебя боюсь, а ты меня запугиваешь, чтобы я из-под одеялки голову не смел высунуть.

– Да ты и так дрожишь весь… нравственно. Холодно на тебя смотреть. Значит, жить хочешь. Значит жизнь любишь, цепляешься за неё. А, скажи, мне мой любезный напарник, что сильнее: желание жизни или страх смерти? Я тебя нарочно спрашиваю. Ты же только сейчас ответа не знаешь. Знаю, знаю… меня это чувство доводит до сумасшествия. Оно меня делает почти беспомощным, потому что я начинаю мыслить трагически. Тут уже не одеялка, понимаешь меня? Тут страх настолько сильный, что и одеялки не боишься, а сбрасыавешь её… на пол. Как же мне быть, если желание жизни возникло после страха смерти! Вот она загадка! Вот где заноза-то сидит!.. Вот где всё гноится и набухает!

– А окончательно набухнет, то и завоняет? Как на помойке.

– Дальше, ещё, дальше, ещё, дальше, ещё, дальше, ещё, дальше… И хочешь убежать от всего этого, и в то же время не хочется быть, как все эти…

– Так не терпится наложить на себя руки, что готов других убить… И этих тоже, но не говоришь им, чтобы не ущемить их… И правда в этом нежелании, а не в желании убить.

– Да, да, эти. Спотыкаешься о них, как о бревно.

– А обойти зазорно.

– Дальше, дальше, дальше, дальше, дальше.

Теперь уже Андрей сидел на кровати, а Клинкин кружил по комнате, и грыз ногти. Яськов со страхом в душе и с покорным любопытством во взгляде смотрел на метавшегося Дмитрия.

– Ага, стесняется, побаивается, ага… Ты думаешь, что я тебя раскусил? Я себя раскусил,– промямлил Клинкин.

– Быстро…

– Быстро? По-твоему это быстро?.. Сколько ночей я думал, додумывался, догадывался, но никак не мог понять до конца, чего же мне от себя нужно! Я читал по ночам Библию… Евангелие… И что я нашёл там? Всего лишь… минутное успокоение. Что-то жужжало в моей душе, пищало, щекотало, скрежетало, как будто, какое-то противное… насекомое, что ли, ха-ха. туда залетело. Ты думаешь, это из-за той пощечины. Нет. Хотя о ней потом, потому что сейчас… она не стоит того, чтобы говорить о ней сейчас. Теперь о той книжечке… Значит, бьёт она по сердцу, если я всё читал и читал её по ночам. Но насекомое жужжало и жалило. Может быть, от этого моя душа выросла, что её жалило это насекомое?.. И я понял. Помнишь, как он орал? Ты видел его в своём воображении. «Горе вам!»– Дмитрий приблизился к Андрею и прокричал хищным голосом.– «Горе вам!» При чём тут бедные эти книжники и фарисеи? Как он их обманул! Это можно было бы простить, тому, кто не говорил про соринку в глазу и пощёчину. Но он не имел после свих слов право орать на всю ивановскую. Какого дьявола ты там разорался! Ты дал людям надежду и тут же сам её угробил! Ты помнишь… Помнишь, как он стоял и кричал, краснея и махая руками: «Горе вам, книжники и фарисеи!» Не их ли в первую очередь надо было жалеть и спасать? Он стоял и орал… слюной брызгался, трясся, как ненормальный алкоголик… А про то, что придут лжепророки? Он чувствовал, что он провалился, что где-то дал маху. Он кое-кого предчувствовал, он предсказал кое-кого, быть может, даже возлюбил его… и всё равно, лжепророки… Ох, это фарисейское самолюбие и тщеславие! Он сам – фарисей!

Андрей уже давно сидел, раскачиваясь и затыкая уши руками, но Клинкин говорил так громко, что Яськов всё слышал. Утренняя тишина склонила над ними голову и тоже слушала.

– Всё… хватит, довольно, прошу тебя, этого не надо…– глядя в пол, сказал Андрей.

– Нет… Я дождался своего времени. Теперь слушай меня. Воображай его у себя в комнате. Но только не долго. Он недостоин тут долго находиться. Да ещё и в моём присутствии. Лжепророки, лжепророки…

– Он, может, и не о таких говорил…

– О таких, о таких… Сам прекрасно знаешь. Только пытаешься обмануть себя. А теперь смотри…