Майские страсти

– Давай я тебя уложу, а?.. Вечером давай поговорим, хорошо?

Алина усмехнулась:

– Ах, вот что у вас происходит! А я-то дура думала.

– И тебя убью,– зарычал на неё Роман.

– Ну да… Конечно… Чего же от тебя ещё ожидать. Весь город пустой! Весех уничтожил!

– Ты!.. На меня такие слова! Да я… Да я … В тюрьме был.

– Ох, не напоминай, и так тошно… тебе! Без тюрьмы.

– Мне?

– Нет, мне.

– Ты со мной так говоришь?.. Я не понял.

В этот момент Оксана чуть отступила от них. Она выглядела растерянной, причём, судя по её отвлечённому виду, не от разговора брата с сестрой. На шёчках её, как будто вспыхнул огненный, предморозный закат. Губы зарозовелись.

– Остановитесь оба!– вскрикнула она.

Роман, казалось, протрезвел; Алина, казалось, опьянела. Они раскрыли рты и ждали.

– Ты замолчи, потому что, ты – подлец пошлый… А ты, моя дорогая… Ты тоже молчи, как и твой братец. Ты ведь прекрасно знаешь, что здесь происходит. Какое болото тут растёт на твоих глазах! Ты ведь прекрасно знаешь, как я должна себя тут вести… Как же!.. Твой брат – настоящий спаситель… Ведь он же нарочно на мне женился, урод, чтобы я была ему благодарна!

Алина, пожав плечами, тихо, коротко охнула, словно от удивления, и быстрыми шагами пошла к себе в спальню. Роман тоже пожал плечами, чуть не завалился на Оксану и побрёл к дивану, где проспал до вечера. Его жена, как на бис, ещё некоторое время громко-страдальчески дышала, смотря на невидимого зрителя, и, согнав закат со своих лепестковых щёчек, до сонливости умиротворённая пошла наверх к детям.

Роман уже не слышал её тяжёлых шагов по лестнице. Он увидел жену только вечером, когда та расставляла на стол посуду к ужину. Искупников на супругу старался не смотреть, тарелки не бил. Куда в седьмом часу вечера ушла Алина, они не поинтересовались.

Г

лава 4. В сумерках

В спальне было всё так же, по-ночному темно. Взгляд Дмитрия что-то без устали искал в комнате, словно мрак не мог быть его единственным спутником.

Уже минут десять Клинкин лежал, напряжённо размышляя:

«Где это всё? Где все эти люди? А хочу ли я опять их видеть?.. Прав, прав был этот… слащавенький. Ростовщик душ проклятый! Прав был он.. когда сидел тогда на подоконнике, ха-ха… под луной. И этот… который на меня так похож… Где он? Где я? Боже, подскажи! Как они все вертятся… Ох, никогда я так не хотел любить, как сейчас. А это и не впервые со мной. Разве ты не помнишь? Почему я должен быть подлецом, чтобы быть модным? Ну скажи, почему я обязательно должен быть подлецом, чтобы любить?.. Почему я не могу любить так, как я по-настоящему люблю? Почему не могу броситься на шею при встрече, расцеловать, расплакаться от счастья и души, сказать как я её люблю, как я всех люблю! Эх, тот мост проклятый всё портит… и Андрей. Тот мост, тот мост… Я убью его. Я уничтожу его и обломки в реку выброшу. Не схожу ли я с ума? Но я избавлюсь, отрекусь от него… Мне бы вот… только приодеться, как положено.»

Дмитрий вскочил с кровати и, не включая в спальне свет, открыл дверь, затем пошёл в коридор. В голове жужжало опьянение. Мысли спотыкались и падали друг на друга.

В коридоре он включил свет. На тумбочке лежал чёрный пиджак, чёрные брюки и белая рубашка. Клинкин быстро переоделся и с непривычной аккуратностью причесал волосы.

…Дмитрий брёл по шершавому тротуару, к своей радости не встречая прохожих. На улицах было пусто, на небе – пустынно. Это тучи вдруг легли под месяц и звёзды, словно оберегая их для следующей ночи. А эта ночь почти сгорела. На востоке открывала глаза предрассветная синева, тонкой полосой распластавшись над горизонтом. На дне ночи вскоре должно было очнуться утро.

Клинкин вошёл в подъезд пятиэтажного дома. Он побежал по лестнице. На четвёртом этаже он постучал в одну из дверей. Ему открыли.

Аромат женских духов манил за собой по коридору налево. В спальню. Дмитрий хорошо знал эту спальню.

Он встал посреди комнаты и разулся, бросив свои туфли в угол. Его белокурая мечта, как наваждение, зловеще лежала на кровати, блаженно постанывая. Клинкин начал расстегивать рубашку.

Два чёрных глаза, как два глаза ада, смотрели на него и горели страстью насыщения. Дмитрий бросился на девушку и руками злобы схватил её за шею.

Клинкин не слышал криков, точно он и его хозяйка находились в разных мирах. Дмитрий душил девушку. В глазах стоял туман страха самодовольного и самоудовлетвоярющего. Лицо красавицы сменилось лицом предсмертия. С губ слетели алые лепестки желания. Она побледнела.

Только теперь Клинкин заметил, что девушка была в белом халате, шелковым, как её утренняя кожа. От волос запахло ландышами. Белый саван агонии упал на её личико. Из носа, как чернила души, потекла густая, багряная кровь. Холодком насмешливой улыбки повеяло от лица девушки. Глаза прищурились. Казалось, сама смерть перестала сопротивляться рукам Клинкина. Дмитрий беззвучно засмеялся. Он поборол жизнь и смерть, чувствуя себя творцом бытия и творением небытия. Его губы в упоении приближались к чуть приоткрытым губам красотки.

Лунные волосы расползлись по подушке. Окровавленные губы искали поцелуя. Клинкин почувствовал их горячее вожделение. Он вытер кровь и снова поцеловал блондинку девушку в губы. Свои языком он ощутил язык тонкой, сладкой нежности.

Руки Дмитрия вновь вцепились в шею несчастной девушки. Она закрыла глаза, как будто не желая видеть то, что с ней делают. Легкокрылый, как поцелуй, из её груди вылетел тихий стон. Дмитрий убрал руки. Он сорвал золотую цепочку с крестиком с шеи белокурой красавицы. Клинкин сильно сжал украшение в руке. Он подошёл к открытому окошку и выбросил цепочку с крестиком на улицу.

Облако ситца влетело в комнату. Клинкин оглянулся, словно он был способен слышать, как это произошло. Дмитрий что-то начал предчувствовать. Он, наскоро обувшись, выбежал из спальни и через полминуты был на улице. Синева переместилась с края неба на город. Вслед за костром месяца и звёзд потухал и костёр ночи.

Клинкин вспоминал недавний облик девушки, и она стала ему казаться ещё милей, чем несколько мгновений назад. По противоположной стороне улицы пробежала девушка в белом платье. Ему сначала подумалось, что это была она. Но случайная встречная оказалась брюнеткой, и Дмитрий вновь неровно побрёл по тротуару.

Что-то скользнула сзади по его шее. Клинкину почему-то померещилось, что это ситцевый платок. Он оглянулся. Это был всего лишь ароматный, синеватый шёпот ветра. Дмитрий чувствовал, как за ним приглядывает надменное, неморгавшее око содеянного. Он и сам старался не моргать и смотрел куда-то вперёд: то ли в будущее, то ли в вечность.

На кровавых обочинах зрения то и дело появлялась невеста в белом платье. Клинкин в эти мгновения слышал чей-то смех. Это смеялся либо он, либо она, либо они вместе. Ситцевое молочное облако опустилось на его голову. Сзади кто-то заплакал, в лицо выплеснули будущее…

Солнце только что вынырнуло из глубин ночи, когда он очутился у дома Яськова. По пыльному асфальту мимо него бежали на работу люди.

– Эх,– задористо крикнул Клинкин.

Весёлое отчаяние улыбнулось на его лице.

– Вот сейчас-то мы с тобой и поговорим… мой верный надзиратель,– оскалился Клинкин. Он на мгновение схватился за голову.

Андрей жил в квартире на первом этаже. Он открыл Дмитрию и впустил того в прихожую. На Яськове были чёрная футболка и белые шорты,– дома стяла невыносимая духота.

– Твой отец дома?– спросил Клинкин.

– Ушёл только что.

– Хорошо,– сказал Дмитрий и, не разуваясь, торопливо пошёл в комнату Андрея.

Через пару мгновений появился там и Яськов. Он закрыл дверь в спальню.

– Ты спал ночью?– стоя к нему спиной, спросил Дмитрий.

– Конечно, нет.

Окно выходило на запад. В команте было сумеречно, синевато. Полярная тишина дрожала в спальне Андрея.

Дмитрий как-то неряшливо осмотрел комнату.

Вдоль одной стены стояла кровать, вдоль противоположной – шкаф с книгами. На письменном столе у окна чуть в стороне от разбросанных тетрадей виднелись иконы: Пантелеимона, Дмитрия Солунского и Господа Вседержителя. Лишь возле горевшей свечки кружил ореол света и тепла.