Безлюдная земля на рассвете

Михеев воззрился невзрачными глазками:

– Древние вымерли, все это старье не нужно будущему.

Марк сказал:

– Что ты нашел в той эпохе, которое упивалась смертью гладиаторов на арене?

Я выразил удивление.

– А в наше время было не так же?

– Мы должны быть высокообразованной властью, которая не даст развязать кровавые побоища.

– Но почему я, как археолог, трепетно сдуваю пылинки на их откопанных черепках? Культура, искусство – вот что останется с нами навсегда! И мы создадим свою культуру и искусство.

– Нам бы обуться и приодеться, а ты об искусстве, – засмеялся Марк.

– А зачем нам культура? – ерничал Михеев, заворачиваясь в тряпье. – У меня в мыслях совсем другое. Вот когда сыт буду, обут, одет, давай со скуки займусь культурой, плюя в потолок. А искусство – все на выдумках и вранье.

11

Мы стоим перед развилкой. Что такое наша жизнь? Без цели, конечно, можно жить, достаточно взглянуть на Михеева. Но без надежды жить гораздо труднее, а может быть, невозможно. Но чем внушить надежду? Наверно, с помощью культуры и искусства. Мы с Павлом продолжали искать смысл нового существования – без человечества.

Столкнулись с вечным вопросом: как убедить самих себя и оставшихся людей, что могли бы жить, не прячась в нору в ожидании смерти, чтобы каждый вдохновился надеждой, открылся в доверии и эмпатии к другим людям, чтобы ему захотелось овладеть необходимыми навыками и знаниями?

Больше всего оставшиеся нуждаются в вере, что впереди есть выход. А ее может дать только культура, искусство и литература, желание начать творить новую жизнь.

В последние дни цивилизации на культуру тратились по остаточному принципу. Это было что-то второстепенное для рыгающих от сытости вождей, их влекли только «игрушки оборонки», туда бросались основные средства.

Я догадывался, что история сошла на серый путь, когда пренебрегли культурой, и каждый стал сам за себя.

Начали со сбора книг. В книжных магазинах мы нашли художественные и документальные книги, кипы последних газет, благо бродягам, ищущим пропитания, вся эта макулатура была ненужной, и оставалась нетронутой.

В газетах кипели отжившие страсти, уже чуждые нам: официальные издания писали о достижениях, что это очень хорошо, что пока нам плохо, оппозиция цапала за икры власть, а та молча сажала на 30 суток, чтобы не пугать мировое сообщество, или шила шпионаж, а это уже на годы. Только Марка это еще волновало.

Мы создавали библиотеку, выбирая в книжных магазинах из несметного хлама бесполезной литературы лучшее. Постепенно создали огромную библиотеку, названную нами «александрийской». Ее пополняли разные появляющиеся из леса люди, наслушавшиеся об этом «чуде света».

____

Юдин откопал какой-то роман еще тоталитарных времен.

– Представляете, описывает такую же ситуацию. После страшной разрухи и падения царской империи в глухом медвежьем углу сельчане устанавливают свою власть. Изобретают новые законы и правила, устанавливают революционный порядок, милуют и казнят. Все впервые.

Марк негодующе сказал:

– Ничего похожего! Они впервые создают свое устройство жизни только в голове автора. На самом деле крестьяне не хотели, чтобы у них отнимали последнее. Он показывает, как большевики устанавливают свой рай на земле. Это нестерпимый фальшак, хотя автор, наверно, верил в справедливость насилия большевиков. Что делать, был выразителем той эпохи, хотя те идеи стали неприятными еще в его времени.

– А Иисус Христос, Гомер, Шекспир? Тоже пленники времени?

Павел отрезал:

– Глубина их мыслей протянулась гораздо дальше, через всю историю. Их озарения всегда современны, и всегда новые. А твой автор не выдержал и своей эпохи.

Петр не согласился:

– Там верно написано, мы сейчас сами себе устанавливаем правила, сами себя защищаем.

– А вы не чувствуете, что теперь все встает с головы на ноги? – вдохновился Павел. – Прежней перевернутой жизни не стало! Пространство неразличимо, как в тумане.

– Можно теперь делать, что хочешь, – обрадовался Михеев.

– Категории свободы и независимости, морали и справедливости просто исчезли за ненадобностью, – скучно сказал Юдин. Я не выдержал:

– Это для вас исчезли.

И устыдился своей злости. Это нервы, еще со времен, когда, как аскет, злился на сослуживцев.

– Да, сейчас уникальный случай: снова пересмотреть законы сосуществования, благо некому навязывать что-либо насильно. Но мы должны учесть старые пороки истории.

Юдин ответил, со своей настырной усмешкой:

– Ты не признаешь законов истории.

____

Мы собрались в «тронном зале», чтобы решить самое важное – как внушить несчастным оставшимся людям веру в то, что сможем возродиться, потому что иначе погибнем.

Я высказывал то, что полностью владело мной:

– Потребуется весь наш опыт поисков смысла существования, чтобы поверить, что надо снова жить, строить новую жизнь с надеждой на будущее.

– Поисков какого смысла? – спросил Михеев.

Он не подозревал, что вне отдельного человека смысл жизни просто не существует, что он внутри, и его надо искать самому. Брал готовый смысл жизни из телевизора, злясь, когда я предлагал другие источники информации. Мне очень хотелось понять механизм его отношения к миру, потому что это было отношение большинства людей. Явно это не бездумная покорность влечениям толпы. Только дикая невежественная душа может, ликуя в одном настроении с толпой, громить магазины и поджигать автомобили. Его вера в истины, которые изрекали ведущие телевидения, накладывалась на нечто прочное совковое, глубоко и прочно слежавшееся внутри с послевоенного детства, отчего страна так и не вылечилась до конца. Но ничего, кроме скудного багажа собственного мироощущения у испытуемого, я не различал. Впрочем, может быть, я неправ, его смысл существования как-то совпадает с общепринятым?

– Психолог Виктор Франкл, попав в концлагерь, не стал доходягой, потому что перед ним был смысл его жизни – любовь к далекой матери, и дорогая ему творческая мысль.

– Причем тут мы?

– Невозможно существовать, не зная смысла. Хотя известно, что большинство не ищет смысла своей жизни, оно укладывает в голове общепринятое, ибо в нем есть стабильность существования, пусть и нищенского.

– Это все теории, а мы, вот, сидим голодные и в лохмотьях, – показал он на свое тряпье.

Я не хотел высказывать все то, что сумбурно выливалось в моих записях в дневниках, которые вел с юности, еще засмеют.

Спорили о том, нужно ли немедленно начинать занятия по воспитанию и образованию наших детей и всего маленького оставшегося общества, отвлекающие от забот насущных?

– Образование еще ничего. Однако зачем нам тратить время на воспитание? – удивлялся Михеев.