Безлюдная земля на рассвете

По радио назойливо рекламируют какие-то идеально сидящие костюмы, пустые слова болезненно врезаются в мозги, как будто оседая навечно.

«Моя жизнь во тьме – это неумение, от неразвитости, ощутить смысл, другое состояние моей судьбы. Так мучился Гоголь: «Как выставлять недостатки и недостоинство человеческое, если не задал самому себе вопроса: в чем же достоинство человека… если не ясен в тебе противуположный прекрасный человек?».

Я был горд! Гоголь тоже испытывал нечто подобное! Использовал вдохновляющие записи-заклинания для собственного потребления, чтобы навести магнитное поле вдохновения.

«Изо всех сил уходить от бездумного взгляда на внешние события, ведь, я полон боли за все живое, кого толкают равнодушными локтями убивающие чужой мир. Неужели так слаба во мне эта боль, чтобы напоминать себе об этом в 18 лет, уже начинающем стареть? Нет, во мне эта боль – основное. Только не вижу, где исцеление. В этом все дело».

«Может, ищу не успокоения души, а – обретения веры, сознания, что нашел утешающее, верование всей судьбы моей».

«Жизнь постоянно прорывается в неведомое освобождение, в новизну открытий».

«Прорыв из моей боли в иное, раскрывающее меня безоглядно! Как у Гоголя: «Всяк человек требует лирического воззвания к нему: куда ни поворотишься, видишь, что нужно или попрекнуть, или освежить кого-нибудь… Воззови к прекрасному, но дремлющему человеку… опозорь новейшего лихоимца и скверный воздух, которым там дышат… возвеличь незаметного труженика».

«Наверно, я пытаюсь отделять себя от себя, осознать себя, увидев со стороны, чтобы спастись от внутренней боли. Значит, иные – небывалые состояния во мне могут вспыхнуть?»

«Мои поиски внесоциальны, абстрактны. Надо искать смысл моей судьбы в опыте. Но есть ли у меня опыт? У юного Мишеля Лермонтова уже был опыт, может быть, обретенный еще до рождения:

Я раньше начал, кончу ране,
Мой ум немного совершит;
В моей душе, как в океане,
Надежд разбитых груз лежит

До создания моей картины мира еще далеко».

«Может быть, спасение – в открытости моей боли в живой мир. Когда отпущу себя туда, станет лучше».

«В этом секрет – искать всей болью судьбы, одиночества родины в космическом пространстве. Как моей отвергнутой любовью».

«Понять себя – это понять людей, которые меня окружают, не в сегодняшнем моем отчаянии, а в моем ином, в вольной ощупи пути в первозданную зарю».

Вот куда меня вывела боль неразделенной любви! Гораздо позже я понял, что это называется «уйти от слепоты», стать зрячим. Конечно, я мог бы выразить весь этот сумбур мыслей в одном четверостишии, которое сочинил в пору исканий:

Что в скорби, глубоко засевшей,
как в мироздании порок?
Хотя земля в цветенье вешнем
рождений влажных – в рай порог.

Но я хочу понять безумно сложное дело воспитания, главная задача которого – разобраться с собой, чтобы выйти в творчество жизни, в поэзию. Воспитание – это самопознание. Разве из тех дневниковых записей не видно, как юная жизнь пробивается к народной душе? Отнюдь не воспитанием зубрежкой и любопытством.

____

Наверно, меня не поймут, чего искал, потому что мои записи в дневнике – для себя, это мой способ «навести магнитное поле» озарения на отчаявшуюся душу. Но я понял, что ищу, – как выйти из отчаяния, открыть тупик моих личных, частных чувств в наши общие переживания освобождения от чего-то гнетущего? И увидеть со стороны мое место в иерархии мира. Как сделать родственным внешний мир, чтобы не оставаться в тупике одиночества? Я понял, что ничем не отличаюсь от других людей, которые так же любят и страдают, и мне становится легче, когда вливаюсь в их поток.

Это совсем не то, что бездумная общность у Михеева, – выстраданное «дело прочно, когда под ним струится кровь».

____

Итак, во мне промелькнул настоящий смысл моей жизни. Но как его воплотить?

И продолжал укреплять найденный смысл в дневнике:

«Не ощущать себя центром, а других чем-то внешним. Осознать себя в трагедии живого потока народной волны».

«Жалею все живое, забитое жизнью, томящееся взаперти. Люди лишь в определенных условиях расправляют крылья – но там их суть».

«Значит, человечество едино в ощущении трагизма своей смертности, в порыве долгого пути исцеляющей веры в жизнь, раскрытии всех своих сил в иную прекрасную жизнь».

«Мир един, и метафоры уводят вольной ощупью в бесконечную истину!»

«Гоголь о Языкове: «Свет любви погаснул в душе его – вот почему примеркнул свет поэзии. Полюби потребное и нужное душе с такою силою, как полюбил ты прежде хмель юности своей, и вдруг подымутся твои мысли наравне со стихом, раздастся огнедышащее слово: изобразишь нам ту же пошлость болезненной души своей, но изобразишь так, что содрогнется человек от проснувшихся железных сил своих».

«Я весь – раскрытое пространство (пока не смею сказать – родины, слишком еще не социально, абстрактно ее вижу). Моя родина – это все раскрытое мне, с младенчества: материнская ласка, теплая шершавая кора березы под ладонью, люди с хорошими глазами, щедрость ко мне – школы, университета, все, что без подвоха раскрыто мне».

«Есть желание, а работать не хочется. Когда нечего сказать – это форма отчуждения, одолевают предрассудки мышления. Значит, дело не до конца мое. Надо находить в душе самое сокровенное, и тогда дело превращается в чудо творчества. Или – разжигать боль, страсть выйти, куда хочу. Тогда миг труда превращается в поток надежд, в трепете затаенной иной жизни».

«Гоголь: «Всякое истинно русское чувство глохнет, и некому его вызвать! Дремлет наша удаль… крепость и сила, дремлет ум наш… Стряхни же сон с очей своих и порази сон других… Гнева – противу того, что губит человека, любви – к бедной душе человека, которую губят со всех сторон и которую губит он сам… Найдешь слова – огни, а не слова… как от древних пророков. Гоголь».

«Интерес браться за дело коренится в самом моем мироощущении – он вспыхивает от небывалой младенческой надежды, как в поэзии, полный чудесных метафор из внешнего мира».

«Уйти из натуралистической слепоты настоящего в библейскую глубину истории, – в сдвиги духа, выдирающегося из нагромождений тягот, в его стоицизм, веру в иное будущее, или уж в безверие. «И голову подъемлет из воды все то, что вскоре станет земноводно. Б. Ахмадулина».

____

Со времени моей первой любви прошло много лет, я снова испытал благоговение любви, смывающей мусор существования, как прилив гулкого спокойного океана. Полюбил другую, но тоже очень серьезную и внутренне честную, душа ее не могла солгать, – видимо, это мой тип женщин. Но был ли я когда-нибудь полностью счастлив? Ведь я хотел более полного смысла существования.

Во всяком случае, в моей дочке я ощущал вечно летящее в небо детство. И таял, когда она лепетала:

– Папа, давай я поморгаю ресницами на твоем лице?

Когда исчезли мои родные, передо мной снова встал вопрос: умереть, или снова искать смысл жить? Только из еще более глубокой пропасти.

А теперь моя любовь к жене и ребенку осталась горькой памятью, не могущей исчезнуть никогда. Но я благодарен первой любви, открывшей мне путь к смыслу жизни.

***

Это было время обаятельной «белорусской весны». Люди мирно выходили на демонстрации, заполняли центральную площадь и боковые улицы, пели песню о переменах. Девушки и женщины в белых нарядах, разувшись, становились на скамейки и аплодировали нескончаемой реке демонстрантов, взявшись за руки вели хороводы и отплясывали перед полицейскими-«космонавтами», кричали: «Никто вам не даст!» или дарили им цветы. Потом подбирали мусор и складывали в урны. Это было не лицемерное, а настоящее феминистское движение.

Что-то совершенно новое – вегетарианская революция!

Я вместе с моими соратниками создал общественное экологическое объединение. Экология планеты казалась мне проблемой самого сокровенного в человеке – возрождением экологического поведения людей, благоговения перед миром, дарящим нам чудо.

Сразу нашу организацию наводнили разного рода люди. Молодые энтузиасты с неопределенными романтическими взглядами, готовые войти в любую партию, кроме провластной. Уволенные из официальных учреждений за самостоятельность. Отставные депутаты, полные энергии сочинять законы. Разные мутные личности, ловкие и услужливо глядящие в глаза.

В этом потоке энергий трудно было следовать моей цели. Цель создания нравственно чистого предпринимательства, чистого творчества соответствовала найденному мной смыслу жизни, только эта махина организации плохо поворачивалась в эту сторону, – там волновала всех возможность карьеры в случае победы нашего общественного движения. Те проблески новизны, понимания всего, которые иногда вспыхивали во мне, не могли стать смыслом в реальной работе. Тем более, что нам не удавалось быть полезными кому-то, кроме кучковавшихся вокруг нас карьеристов, еще не знавших, что наше движение захиреет, и их усилия пойдут насмарку. Всегда ощущал, что делаю не то, что мне нужно.

Не было ощущения ни надежности, ни плодотворности моей работы в общественном движении. То ли чувствовал бесполезность нашей борьбы, не вышедшей в общественное признание, то ли ненадежность признания. Тем более что в последнее время многие кумиры были свергнуты с пьедесталов, обнаружились эпизоды харрасмента, их мелочная завистливость и доносительство.

Зачем надо было работать впустую с экологической общественностью? Кому и зачем нужны были крики экологов, нищих, не обладающих ресурсом? Нас все равно никто не услышал из обладающих властью. Он мог что-то оторвать от госресурса только ради гибнущих от загрязнений районов, да и то из-за возмущения местных жителей. Мне было постоянно стыдно, что мои усилия, моя организация бесполезны.