Безлюдная земля на рассвете

Без цели – зачем работать? Петра на самом деле влекло тяжкое дело выкорчевывания, косьбы на своей делянке, он вместе с помощниками пропадал там, неистово копая землю лопатой, из обнаруженных на складе хозяйственных инструментов, забывал поесть и приседал на корягу отдохнуть. Он дышал трудно, через нос, а ртом тоже трудно – сохнет. Неведомая сила толкала его упорядочивать и окультуривать пространство. Что это за сила? Стремление сохранить жизнь, как была когда-то? Сохранить память о семье, жившей на ухоженной даче, где был так счастлив?

____

Ну, а неугомонный Майк уехал на пожертвованном ему нашем маленьком вездеходе, собирался добраться до сохранившегося, по слухам, нетронутым Нью-Йорка. Подыскать себе офис, и оттуда покорять Дикий Запад.

15

Наступила зима. Грозный темный лес, возвышающийся до небес, надвинулся на нас еще ближе.

Свободные граждане нашего города-полиса очнулись от ступора и стали двигаться быстрее – надо было защищаться от холодов. Совместная деятельность на общее благо (как в ранней истории Греции и Рима) развивала древние творческие порывы и подавляла инстинкты эгоизма и зависти, поглотившие нашу погибшую цивилизацию в самом ее конце. Работая на себя и свое племя, мы чувствовали локоть друг друга, и в греющей расположенности стали улыбаться. И – слава богу! – не было чувства борьбы против кого-то, разжигающей ненависть. Разные индивидуальные миры у каждого из граждан были синхронизированы и гармонизированы в одном порыве.

Это была не та работа, от которой когда-то я стал аскетом.

Павел продолжал возиться со своими учениками. Как учить зимой? Он нашел место, у входа во дворец, где было теплее на солнце, чем внутри. Бородатый, он восседал на верху ступенек как на зиккурате, и проповедовал сидящим вокруг на ступеньках закутанным до глаз ученикам.

Потом удалось запустить добытый из госпиталя резервный генератор, заряжающийся от ножной педали, и тогда уроки стали проходить в нагретом классе.

Петр готовился к посевной, добывал зерно, инструменты…

***

Мы все еще находились в шумевшем жизнью былом. За ужином, сидя за большим столом, все еще спорили. Я говорил:

– Иосиф Бродский стал великим потому, что был потрясен до потрохов несправедливостью – убили его жизнь, вышвырнув из родины. Отняли любовь, которой он грезил и писал ниоткуда в никуда.

Мной еще владеет нравственное чувство – из погибшей цивилизации, словно оно не подвержено гибели вместе с его носителем, и дано нам свыше.

– Тьфу! – ругался Михеев. – Если не нравилась родина, мог бы уехать и сам. Не люблю пессимистов!

– Вы же не читали из него ни строчки, – смеялся я.

Юдин делился с нами своими новыми мыслями: зачем нужна литература и искусство, которыми он увлекался раньше? Что это было такое, какой в них был толк, если все проходит?

В его тихом голосе слышалась успокоенность:

– Смыслы прежней литературы и искусства сейчас исчезли. Куда их направить? В пустой космос? Это страшная иллюзия, подобная раскрашенному мертвецу. Впереди – пустота, нет той лестницы, по которой люди карабкаются куда-то. Тот же пустой космос, в котором какую ни поставь цель, она уйдет в ту же пустоту. То была сначала торжествующая, а потом отчаянная попытка жаждущего человечества вырваться в бессмертие. И авторы, люди слепые, рассчитывали на свое место в этом бессмертии.

Юдин ощущал некое удовлетворение от случившейся полной ненужности смыслов. Так легче жить – полная свобода от всего.

Во мне что-то противилось:

– Все пройдет, но златоперстая Эос будет восходить всегда.

Я убеждал в необходимости искусства и литературы нового мира, пока пустого. Старое искусство в своем конце было частично утеряно из-за того, что в последнее время на земле господствующими стали развлекательные зрелища, и постепенно забывалась добрая старая классика, сеющая доброе и вечное. Грозило, что ее окончательно засыплет песками истории.

Однако я хотел снова отрыть из песка старое искусство, как прекрасную голову Нефертити. Новое искусство, считал я, должно быть таким, которое обнаруживает человека, обретающего веру, иначе мы не сможем жить. Можно как угодно изображать всю нашу трагедию в картинах катастрофы людей Земли, и нашу безысходность от потери близких, но окончательный замысел должен уходить в первозданную зарю начала человека.

Мой друг Павел не сомневался, что у нас будет новое искусство и литература. В нашем кругу он утверждал:

– Наша республика – это общество сплошного творчества! Ведь, так оно и есть. Остались только творцы, кто творит свое настоящее и будущее, нет лишних ртов, вроде военных, способных только потреблять и истреблять.

– Отворить чакры для творчества! – воодушевлялись соратники.

– Сопротивление материала должно преодолеваться только догадкой, озарением, а не грубым напором, – добавлял Павел.

Он взял на себя обязанности министра культуры.

– Нужно новое искусство, которое внушало бы, что мы едины в наших состояниях, как автор романа, который должен вникнуть в образ персонажа, стать им, изменяя свою суть. Или как актер. Нужно возродить театр – другое единое существование актера и зрителя, в физическом смысле. Чтобы новый гражданин учился ощущать другого, как самого себя. Старая эстрада умерла, как и сладкоголосая попса в блестках, бравирующая богатством, нажитым «чесом» по провинциям.

Мы поручили скептику Юдину, как знатоку и критику, создать театральный коллектив. Он непривычно горячо взялся за «театральное зрелище», то есть «позор», как называли его древние.

____

Засыпая, я думал: что такое была исчезнувшая культура человечества на самом деле?

Это было создание людьми другой природы, искусственной. Она создана из жажды бессмертия, которого в природе нет. Из деятельности другой, свободной воли живого существа, приспосабливающего природу для себя. Эта искусственная природа далеко ушла от той естественной, где все рождается слепой энергией, и разрушается. Может быть, поэтому так опасно балансирует текучая человеческая энергия над бездной, и может сорваться? Фауст не представлял, что, роя плотину, роет себе могилу, сказал кто-то. Гете догадывался, что логика разума может создать чудовище, и наука выроет могилу человечеству.

В какой-то точке наш искусственный мир должен был сливаться с развитием в космосе, и становиться не таким значимым. Как самолет становится неразличимым с птицей. Хотя иногда снова могли победить зловредные вирусы, борющиеся в нем.

Как гармонизировать естественную природу с искусственной, чтобы упрочить существование человека? Неужели это его единственный путь – родиться и разрушиться, раствориться в природе, несмотря на ухищрения выделиться из нее, став бессмертным? Или возможно изменить саму природу рукотворно, высшим ее достижением – сознанием, изменить так, чтобы она пошла по пути осознанного творческого созидания бессмертия?

Как соединить тенденции естественного и искусственного развития? Слиться с космосом? Но в нем есть созидание и разрушение (созидание я понимаю как ту катастрофу, из которой определяется устойчивое твердое плато, благоприятное для жизни).

Да мыслимо ли исправлять миры?
Какая мука у звезды сверхновой,
Когда поля вопят, летя во взрыв,
Чтоб стихнуть в бездне пылью одинокой?
Они сражались до конца, дыша,
Но подчинились бытия движенью.
И мы, свободной волей жизнь круша,
От боли корчимся, ища спасенья.
И открываем связи с той звездой,
Как будто тем помочь себе мы можем…
А может быть, и наше поле ждет
Та боль свободы взрыва безнадежной.

В молодости у меня было несколько приятелей, стремившихся к писательству. Мы спорили о путях модернизма и архаики, деревенской и городской прозе, о дальнейшем переходе литературы к документальной прозе, и клипам блогеров. Мы твердо стояли лицом к вечности. «Ты вечности заложник у времени в плену».

Какая чушь! Тенденция к разрушению победила.

Не стало времени, даже вечности, мы теперь не мыслим теми категориями. Нет времени, а есть лишь обширные пространства, которые надо открыть и освоить. И в человеке возникает некая необычная сила для спасения. Она действует без участия сознания – что-то щелкает в мозгу и замедляется время, и человек может спокойно идти по углям босыми ногами в жару костра, уворачиваться от неминуемого столкновения со сминающей все силой, или не спеша жонглировать в остановленном миге времени сразу десятью предметами.

Тогда что же такое волнующая меня рассветная розовая заря?

16

От Майка пришли известия, что на той стороне планеты он тоже создает полис-государство. Там оставшиеся люди пошли по западному пути, проложенному прежней цивилизацией. Пассионарии начали новое освоение Дикого Запада, развернув зеленое знамя индивидуализма.

Майк сообщал, что хочет создать такой политический строй, какой «русские» считали бы нормальным для жизни, куда стремились бы сбежать на «ПМЖ». Во всяком случае, так мы поняли из его дружеских отчетов.