Родом из шестидесятых

Ветеран, из наших экспертов, говорил наклоняя голову, чтобы смотреть через очки (верхняя половина – простые стекла).

– Да-а, я работал в Комитете. У меня замом был энергичный, в концлагере был. Хорошо работал. А меня вызывают: "Что он собой представляет, кто к нему ходит? Вы у него были? А, он у вас был. 50-летие справляли? Странно, вы у него не были, а он успел побывать у вас. Почему первым подписался под протоколом партсобрания? А, председатель собрания?" Я: "Но, ведь, не могу против всех! Все – за". А они: "Надо было против пойти". И упекли зама. Через два месяца пришел, уже не энергичный.

Ветеран из Министерства иностранных дел добродушно делился с молодыми.

– Какой там внезапность нападения! Еще в апреле из всех училищ офицеров отправляли на запад. Такие укрепления построили – во всю советскую власть строили. Рассчитано было на нападение. Сталин сказал: мы должны наступать, и точка. А немцы обошли линии по всему фронту Только Киевский не обошли. Драпанули мы, все оставили – оружие, боеприпасы. Особисты много сделали. А из окружения армиями выходили, хорошо, если группами, там легче выяснить, кто от немцев заброшен. А если в одиночку? Ведь немцы ловили, компрометировали и засылали. Один пришел, майор, с заданием мост взорвать. Его ко мне: где шел, сколько времени? Вот карта, покажи. Тот за 24 часа, кустиками, нашу границу обежал. Стой, говорю, за 24 часа нельзя 500 км. пройти. Прижал, сознался: самолетом направили. Конечно, и невинные попадали, но тут нужен такой ум, чтобы отличить. Летчик один – поймали, в кукурузе отлеживался. Линия фронта продвинулась, и он у нас. По запросу ответили: отличный летчик. Летчики нужны очень. Решаю: отпустить, на свой риск. Ничего, летал. Погиб над нашей линией фронта.

Молодые слушали с интересом, но секретарь партбюро прервал его речь.

– Да, это было героическое время. Наш народ выстоял, и победил.

Старик-эксперт возмутился:

– Что это такое? Это, простите меня… аферисты. Приглашают не тех ветеранов. Не по теме выступают. О войне – вразрез с официальной линией. Полагаю целесообразным поговорить в парткоме. Что за позор – авантюристов присылают.

– Сейчас не то время! – взволновался добродушный. – Откуда у вас сталинисты?

Я испугался: этим попадись – перемелют железными жерновами.

– А вот Солженицын, – робко вмешался кто-то. Генерал сказал командирским тоном:

– Солженицын? Сексотом, стукачом был в лагере, сам признавался.

– Где это он сам написал? – возмутился я. – Вы что, читаете запрещенные антисоветские книги?

Тот опешил.

– Нам дают, чтобы все знать о врагах.

И продолжал:

– Неправильно его напечатали. Не надо это народу. Я инспектировал лагеря, там условия гораздо лучше. А это – кошмар. За такое узнали – всех поснимали бы. Так вот, одно и пятно, а он обобщил. Ведь, жизнь-то шла разная, люди работали. И совсем не нужно грязь выволакивать. Кому это нужно? Ну, было, решения были, условия пересмотрели в тюрьмах. А что вы думаете, тюрьма есть тюрьма, не сахар. Допустим, я знаю случай – недавно секретарь обкома за крупную взятку выпустил из тюрьмы жулика. Сняли, исключили из партии. Но об этом не нужно. Зачем? В правильном свете? А зачем, пятно есть пятно. Ведь мы живем, как ни говори, в капиталистическом окружении.

И провел рукой вокруг себя.

– На нас народы смотрят. Говорите, что правда лучше? И так из-за ваших теорий авторитет потеряли.

Он отвердел скулами.

– Надо учитывать кап окружение. У нас много темных. Им это не нужно, не так примут.

Я спросил:

– А почему вы берете смелость знать, кому что нужно?

– Ха, как это?

– А как вы насчет отнятия архива у Солженицына?

– Наверно, было за что. Какие-либо материалы не в пользу советского государства были.

– Но, ведь, доказано, – не унимался я, – он честный писатель, он бы не использовал.

– Неизвестно, честный он или нет.

Я вдруг осознал, что ничего не меняется во временах. Тысячелетиями живут религиозные системы, нетерпимые, кровавые. И сейчас наша система, отвергшая старые религии, создала новую, учредила инквизицию, которая уничтожила миллионы врагов, то есть инаковерующих. И мое желание чистоты, близости и доверия в мире тоже религиозны, так как они в парадигме христианства, и ничего лучше не придумано.

Когда я, смеясь, говорил о том старпере, Прохоровна закатилась смехом.

– Этот генерал, которого я раньше знала, в своем мундире могучим казался. А теперь в лапсердаке, среди экспертов, ну, совсем не то.

____

По поручению я зашел к кадровику домой.

– Заходи, Веня. Тут, вот, ноги протри, значит. А вот моя жена… Мать, где ты, выходи… Мы друзья, а попадешься – уж не пеняй.

Провел в комнаты.

– Вот так я живу. Вот наша спальня. А тут – мои ребята.

Он снял пиджак, почесал живот.

– А вот балкончик. Их у меня два. Хороши виды? Москва-река. У меня всегда прохлада. О, белый пароход! Иногда часами сижу и наблюдаю. Там – Кремль. А там – гостиница «Украина», ресторанчик. А вон – Тарас Шевченко. Дальше – Кутузовский. А вот, внизу – родимая милиция, меня бережет. Коляску видишь? Голубчика везут, тут рядом с вокзала, пьяненьких много. Сейчас за белы ручки возьмут, если сам не встанет. О, сидит на земле и не ложится. Значит, сейчас встанет. Ага, взяли!.. Да, ширь какая… На праздники – салют во все небо! Тут же, рядом, из Кремля.

Он отвалился от балкона.

– Доволен, говоришь? В общем, да. Только иногда нервы, подымаются внутри: ребята мои учатся не очень. Старший институт кончает, а младший – школу. Боюсь, не поступит в институт. Хотел в танковое, но – что жизнь ломать? Переговорил сначала с дружком военным, и отказался.

Вошли в комнаты.

– Тут вот проезд метро устроили, шум. Но скоро колпаком покроют. Я брал квартиру, не думал, что тут будет метро.

Да, мог бы лучше отхватить. Я ж фигурой был, пятьсот в месяц получал. Начальником суворовского училища. Всю жизнь на «Волге» ездил. Но продал, стал мало получать.

Показал пачку удостоверений.

– Вот посмотри. Пригласительный билет в Колонный зал. Да-а, сколько по этому Кремлю ходил. Учти, тогда, когда простого смертного не пускали Мои суворовцы всегда открывали парад, так я там… Был на обеде в Георгиевском зале. В нише сидел, а напротив – Сталин. Я – за Стахановым, он длинный такой, а жена маленькая, сухонькая… Потом в другой зал поменьше оттеснили, а потом – мы ж человечки – совсем попросили. Некоторые министры напились – смотреть противно. Как могли? Еле волочил ноги, выходя из зала. А назад уже не пускали. Правда, с мандатом делегата везде зеленая улица. И обмывали, и отвозили домой. Я сейчас…

– Бу-бу-бу ( вдругой комнате).

Он вытащил еще один пригласительный билет, на всероссийскую партконференцию.

– Помню, партконференция была, Никита привел Его. Сталин был – да-а… Увидел – у меня прямо мороз по коже, волнами. А Никита на сапоги ему смотрел только, извивался у ног, преданно глянув, осклабливался. А тот прямо: "Никита Сергеевич пр-ы-гласил к вам, сказать рэчь. А чтоб сказать, надо знать, о чем говорить". И понес – об обязанности депутата, и так понес! В газете его речь – слово в слово. Это же не речь, а целая программа! А он без бумажки рубил!

Он махнул рукой.

– А что с Хрущевым? Известный юморист эпохи Аркадия Райкина – соединил ванну с санузлом, выдал замуж Терешкову и опробовал крепость советской обуви в ООН. Но не успел соединить пол с потолком, разделить МПС на «туда» и «обратно», Минлеспром на «елки» и «палки». Безграмотный, свинья. Был на съезде учителей: «Меня, простого шахтера, воспитала учительница. Ей бы в президиуме сидеть. А ее нет, где она? Ведь она воспитала такого, как я». Мне так было стыдно! Я руками закрылся. И остальные тоже. Так газеты на следующий день не вышли, думали, как речь напечатать, чтобы без хамства.