Родом из шестидесятых

За обедом он вздыхал.

– Я всю жизнь трудился. Уж и работал – с утра до ночи. Все трудом далось. И никого не боялся, в глаза не смотрел. Потому что чувствовал за спиной – не в чем упрекнуть, работал по-настоящему, и прав. Многие недолюбливают за прямоту.

На балконе выпили кофе с коньяком, и я стал прощаться.

Он бубнил:

– Меня окружают умные люди, так и говорю приятелю, генералу. А он: «Брось ты…» Да, да, шеф… очень он… того… Главное, коллектив.

Внизу по набережной толпы.

– Видишь, гуляй по набережной, у парков. Очень хорошее место.

12

Управление экспертиз усиливало контроль за отделениями в регионах. Я улетел с радостью, в Одесское отделение, подальше от своей горечи, вместе с начальником отдела Игорьком, одутловатым, средних лет, с которым мы часто гуляли в обеденный перерыв у Кремля.

И сразу окунулись в народ. В купе беседуют люди с узлами и чемоданами. Какая-то бабка шамкает беззубым ртом:

– Терентий! Ты что ж, селедку ешь?

– Ем.

– Головку – не бросай, я посо-су-у.

– Ты, бабка, купила бы целую.

– Нету денег-то…

Две тетки беседуют:

– Ты где ж, Тамарк, мужа такого подцепила? Сам примус ставить, сам жарить-печеть…

– Ой, Тамарк, какой у меня парень был, Ванька-то! Рожа белая, как у Репина, зубы то все золотые.

– Так он коммунист-то. А-а, коммунист. А человек хоро-о-ший.

Вдруг – в проходе лицо жены, Кати.

– Ты чего пришла? А с кем Света?

На ее лице недоумение. Мы вышли в тамбур. Катя потерянно:

– Из магазина, решила забежать на вокзал. Еле успела. У Светки температура… Я тогда пойду.

– Ну, иди, простудишься.

И поцеловал в щеку.

– Ну, уж, – отвернулась она. – Как будто на самом деле любишь.

В окно вагона увидел ее спину, и стало больно. Выгнал… а ведь она спешила…

Я улыбаюсь соседям по купе, и больно от мысли, что она подумала. Выгнал, и сиротливо пошла к больной дочке…

Игорек удивился:

– Это твоя жена? Несусветная красавица.

Чего это он, полизывается, бегает глазами?

И говорю с мужиком в вислоухой шапке:

– Неужели за продажу рыбы – пять лет?

– Да, боятся, страсть. Ел у рыбаков пятерную уху из маленьких осетров. Чудо! Говорю: продайте. Нет, ешь хоть лопни, а продать не можем.

Проснулся утром – сине в щели окна.

– Говорить Киев. Начинаем передачу…

Свернулся клубком, качаясь от движения поезда, в состоянии новизны, вокзалов детства, с молочным светом шаров люстр на вокзале, и – родное, наше в голосе диктора, что-то от украинских корней мамы.

Морозно, но мягко, не по-московски. Добрались до гостиницы "Красная", бывший "Бристоль".

Молодой администратор, глядя мимо, сказал кратко:

– Нет. На вас не заказывали.

Еле достали номер. Вот что значит чудесная новизна командировок! Это состояние – вечно, во всех эпохах позволяет чувствовать никчемность себя с чужим уставом.

Когда удалось устроиться, мое мучительное состояние улетучилось, осталась только чистая аура моей доченьки, холодная высота правдивой натуры ее матери, и материнское тепло горящего огнями вечера на Дерибасовской.

Игорек метнулся куда-то к знакомым или по своим делам. Я зашел в «Гамбринус», выпил бокал коктейля «Огненный шар». Вышел на сквозной ветер, к памятнику Дюку Ришелье. Он одомашненный, рассказывают: к нему весной ходят десятиклассники, обкладывают соломой и жгут, чтобы он назвал темы сочинений на экзаменах.

Пошел по Потемкинской лестнице – в Морской порт. У кафе «Уют» парни в бушлатах, нарочито мрачно глядящие из-под маленьких козырьков "мичманок", расплачиваются "бонами". Все одеты в импортное (моряки привозят из-за границы). Длинноногие окапроненные смазливые девицы любяще жмутся.

Одна, надменная, в голубой плиссированной юбке, с большим носом, – пахнула родным, вылитая моя жена!

Я невольно пошел к ней, но она надменно глянула на меня, с сознанием своего могуществ. Почему же моя Катя не отвергла меня? Эта не случившаяся встреча поразила меня. Значит, то была моя удача, а эта не узнала меня. Между нами была пропасть – она из другого мира.

Ее моряки в мичманках с маленькими козырьками надвинулись на меня, и я медленно, с достоинством отошел.

Почему-то к командированным льнут вольные лица из привокзального дна. К моему столику подсела одинокая девица с красными губами. Я заказал водки. Она быстро опьянела.

– Представляешь, как было бы хорошо: мы с мужем на вилле. Он входит, я отряхиваю его, переодеваемся. Я подвожу на тележке еду – икру и прочее, потом мы к телевизору, метр на метр. Потом – в будуар, с багровой подсветкой. Вот как я хотела бы пожить.

Она рассказывала историю своей любви. Высокий, ко мне покровительственно. «Не ела? А ну пошли в забегаловку». Мы любили литературу, искусство. Чуть не посадили его в тюрьму за что-то. Исключили из партии, мол, разбил семью. Он мне – думал, я его выдала: предательница!..