Серпантин

Я зашел обратно в больницу, поймав на себе неодобрительный взгляд медсестры. Подойдя к стойке с пожарным топором, я молниеносным движением вытащил оружие из кармана и со всей силы ударил по стеклу.

Пока медленно поднималась паника, я достал топор и насвистывая вышел наружу, сразу приметив свою цель.

Да, во мне горела острая потребность раздолбать к чертям собачим уродливую малиновую машину. А, может, еще парочку.

Забрался на крышу машины, вознес вверх топор, аки Артур Экскалибур и…

«I don’t care, I love in. I don’t care».

Я вымещал всю злость на бездушном куске транспорта. Стекла летели в разную сторону. Металл скрежетал, мялся, рвался на части. Зеркала и покрышки слетели. Колеса сдулись и превратились в резиновый салат.

Вокруг меня собралась куча людей, снимающих это на телефон. Как же мне хотелось кинуть в них топор.

Подбежала охрана и белый халат.

Обессилив, я сделал последний замах, крепко насадив орудие на мотор, и упал рядом с ним на колени.

Горло окутал сдавливающий, горький ком безнадежности, пустоты и утраты, что заполняли собой быстро, как цианид, все тело, заставляя истошно хрипеть и пускать слюни. Глаза омывали соленые озера, неподвластные гравитации, лишившие меня ясного взгляда. Елозив руками в согнутой позе, от невозможности кричать, я изрезал все ладони.

Белый халат разогнал толпу зевак и успокоил охрану.

И я снова отошел от коматоза, выстроенным моей памятью для защиты от себя самого, сидячим в той же приемной и с тем же сутулым положением тела. Из нововведений теперь у меня перебинтованные руки.

«Blood red skies, I fell so cold, no innocence, we play our role».

Позже я зашел домой к Эс, чтобы осмотреться.

Куча одежды, обуви, украшений, виниловых пластинок, плакатов с рокерской, битловской и другой тематик, несколько пепельниц, набитых под завязку, нычки с пустыми бутылками, ведра таблеток, раскиданных по всем поверхностям, где только можно, и целая стопка тетрадей.

Я снова закурил, почувствовав тошноту, и уселся их читать.

Она вела дневники, еще с начальных классов. Писать и вправду любила, но первые записи отдавали такой детской наивностью.

Дальше шла средняя школа, серьезные проблемы в семье, конфликты со сверстниками, превращение из гадкого утенка в прекрасного лебедя.

Старшая школа запомнилась первой любовью, первым разочарованием и первой попыткой суицида. Тогда она поняла, что не совсем здорова и обратилась за помощью. С тех пор с лекарств не слезает, а ее записи по степени прогресса можно сравнить с автопортретами Пикассо.

Здесь и про меня есть. Много чего написано. Будто она за мной следила. Я словно разрыл тайник Хельги Патаки. Даже представить себе не мог, насколько сильно она меня любила. Зачем это было скрывать?

Последняя тетрадь заканчивалась стихом:

Взяв руку твою безмолвно, для себя открываю окно –

Портал в неизведанный красочный мир без существ мифологии, старых преданий, образов сказочных, гурьбы персонажей, притаившихся там, далеко.

Окно то увешано бисером, кайма расписная, золотая резьба на нем, но главным достоинством все же является то, что храниться в нем:

Безмятежность, души откровение, мелодичное пение грез, беспробудное счастье, звон куполов, крылья воли и слова, крепко-липучий сон и, играющий в самом сердце, без конца заведенный тромбон.

Время танца в том месте границ не имеет, все идет своим чередом.

Каждый миг, каждый шаг, поворот, реверанс череды изменяет счет:

Раз, и песня печальная ловит лучший мотив;

Два, и танцовщица траур сменила;

Три, и бурного плача лишает главы сладкий стон –

Таков лейтмотив водевиля.

И так в моем каждом касании –

Тело жаром и током пронзает насквозь.

Исполнись так пара желаний, удивлена я нисколько не буду, наоборот,

Увижу, насколько силен магнетизм двух людей, поражающих силу природы;

Увижу я время, пространство, Вселенной исход;

Увижу я старых и слабых, прошедших свой путь, насыщенный, полный ярких событий, тяжелых забот.

Но из доступных мне перспектив и реалий, я краешком глаза, украдкой в тени, могу лишь представить путь созидания, окаймленный звездою мечтаний.

Путь, что пройдут два любящих сердца, став друг для друга пределом желаний.

Это последнее, что она написала. Я вырвал листок и положил себе в карман.

Еще остался кот. Нужно забрать его себе.

Кое-как герметично уместив кота под плащом, я бегом добрался своего дома. Зайдя в квартиру, я посмотрел в зеркало и увидел там обветренное лицо со сдвинутыми вниз бровями.

И долго я ходил с такой гримасой?

Покормил животное.

Осознал, что я способен выполнять только незначительные действия.

Нашел недопитую бутылку виски и начал глушить ее.

Что уж там. Нашел все, что можно выпить в этом доме.

Дальше не помню.

Уснул, наверно.

Какая теперь разница?