Пятьдесят один год любви. Воспоминания о Геннадии Юшкове

Примерно через год, когда Гена уже достаточно окреп после болезни, он впервые поехал работать в Дом творчества писателей в Малеевку. С непривычки, без семьи, ему там было не очень комфортно. Не успел уехать, – ему уже надоело, и вот что он пишет мне:

«Той, которая мне нравится больше, когда меня нет дома, – лучшие сны и мои поздравления с праздником! Также и детям – её и моим!

Галя, мне уже тут надоело. Хорошо кормят, тишина, удобства, и – один, согласись, что это невыносимо. Даже не хочется работать, так бы целыми днями играл в бильярд, чтоб забыться. Пришел к выводу, что нам бы не мешало пригласить, скажем, Григорьевну на месяц побыть с детьми, а самим – сюда. Или хотя бы ты дней на десять сюда приехала – взяла отпуск без содержания.

Желаю вам хорошо провести праздники, купить конфет, тортов и т.п., и выпить за меня. Я – за вас всех!

А пока до скорой встречи: десять дней осталось. Целую тебя.

    Твой муж неприкаянный (временно)
    Гена».

* * *

С начала 1965-го и до начала 1968 года, были изданы и опубликованы многие из написанных ранее произведений Геннадия. В 1965 году увидели свет две пьесы – «Кык вок» («Два брата») и «Начальство». В Коми книжном издательстве вышел сборник повестей и рассказов «Ол?мыд ол?м» и сборник стихов «Сь?лом петысь», были переизданы детские книжки «Хлеб Ильича» и «С?стом д?р?м» («Чистая рубашка»).

В этот период творчества он снова пишет много стихотворений (в журнале «Войвыв Кодзув» их было напечатано больше 30), а также очень трогательные «Песни для самых маленьких», которые Гена напевал крошечной Юле.

В это время Гена написал один из самых лучших своих рассказов «Коно Сем?». Этот рассказ был навеян частыми разговорами матери и тетки Феклы, в доме которой они зимовали, об их отце. Зимовали Гена с матерью у её сестры, тетки Феклы, потому что она старела и зимами довольно часто болела. Управляться по дому ей тогда становилось трудновато, да и веселее было сестрам вместе, к тому же корова – одна на двоих. Денадеюшке не нравился ни теткин дом, ни сама слишком строгая тетка, но нравились рассказы сестер о старой жизни, об их отце, его деде, который оживает на страницах «Коно Сем?».

Был его дед удачливым охотником, хоть и невелик росточком, быстрым и смелым, а самое главное, очень умным, и живность на его путике никогда не переводилась. А еще был он добрым, как мать Геннадия (не то, что тетка Фекла, которая вечно ругалась, если снег в валенки набивался так плотно, что их едва можно было снять).

Живым деда Гена не застал: примерно за два года до его рождения, уже старый и очень больной, дед, когда дочерей не было дома, еле перевалился через забор и, как ни останавливала стоявшая на улице соседка, ушел в лес. Навсегда. Его нашли замерзшим под большой елью.

Другим прототипом героя рассказа был старик – сосед, который учил Гену охотничьему мастерству, знакомил его с лесом и его насельниками, повадками зверей и птиц, умению ходить по лесу, правильно ставить силки и еще многому, что должен знать и уметь коми мужик.

Рассказ «Коно Сем?» был напечатан в журнале «Войвыв кодзув» в середине лета 1967 года. Спустя какое-то время Гена сделал подстрочник рассказа (ох, как он не любил делать подстрочники, «пересказывать написанное») и послал в журнал «Север», портфель которого всегда был полон.

В середине 1969- го из редакции пришло письмо:

«Уважаемый Геннадий Анатольевич!

Ваш рассказ «Коно Сем?» я перевожу и только где-то чуток редактирую. Сейчас ухожу в отпуск и в отпуске работу закончу. Вас же прошу прислать краткую справку о себе и фото, размером с открытку. На глянцевой бумаге. Это на случай, если рассказ пойдет в этом году (но всего скорее в 1970). Но фото нужно еще и отделу поэзии. Идут Ваши стихи.

    Всего Вам доброго, зав. отделом прозы Петр Борисков».

Рассказ вышел очень быстро, в конце 1969 года, и неоднократно переиздавался в переводе именно П. Борискова.

Встреча с читателями. Сыктывкар, 1964 год

* * *

Я отлично понимала, что Гена после тяжелой болезни, на всю жизнь оставившей рубцы на его сердце, не сможет работать в полную силу, и, что мне придется взять на себя основную нагрузку по содержанию семьи и заботу о его здоровье. В конце 1967 года я поступила в очную аспирантуру по минералогии, имея за плечами не геологическое образование, а химфак МГУ, и довольно значительные знания по химическому составу некоторых минералов.

* * *

Когда после болезни Гена вернулся на работу, он чувствовал себя, все-таки, неважно, работать ему было трудно, и мы решили, что, несмотря на то, что я пока учусь и получаю только небольшую стипендию, ему лучше пойти в очередной творческий отпуск, тем более, что Юля к этому времени подросла и ходила в детский садик возле дома, а Марина училась уже в третьем классе. И в начале 1968 года Гена снова «вышел на вольные хлеба».

В материальном отношении эти годы были трудными. Как-то пытавшаяся уже разбираться в реальной жизни Марина говорит: «А как же мы живем? Мама учится, папа не работает. Откуда деньги?». А вот так и жили. Очень скромно.

За три года я сдала кандидатские экзамены, написала диссертацию. Потом начался поиск места защиты, чтение моей работы оппонентами. И вот, наконец, к осени 1972 года, диссертация окончательно отредактирована, отпечатана, все экземпляры переплетены, издан автореферат. В октябре я попросила Алю Корычеву помочь Гене с девочками по хозяйству и поехала на предзащиту в Казанский университет. Всего-то на неделю, а Гена уже пишет мне в гостиницу письмо, чтобы поддержать меня, показав, что они без меня хорошо справляются:

«Здравствуй женушка!

Как ты там, в отдалении от нас, от детей маленьких да от мужа, названного?

Юля говорит, что никто не спотыкается о мои сапоги, и даже скучно. Марина говорит, что так хорошо сейчас, не гоняют меня в магазин.

Аля все делает: покупает, варит-готовит, убирает. Я, в основном, с ними вожусь: бужу, кормлю, одеваю, косы плету, в садик Юлю отвожу.

21-го, видимо, состоится поездка в Ярославль, правда Аврамов второй раз не звонил, но, похоже, поездка не отпадает. А потом надо сесть за работу, если в Помоздино не поеду, как депутат.

Давай скорей защищайся.

Извести, когда будешь возвращаться.

    Твой муж Гена».

В конце апреля 1973 года я защитилась в Казанском университете. Процедура эта не такая уж легкая, я приехала уставшая. Гена сразу повез меня отдыхать, как он сказал «отходить», в деревню. В начале июля ВАК утвердил решение Совета Казанского университета о присуждении мне Ученой степени кандидата геолого-минералогических наук, а позднее я получила Диплом.

За то время, что я «возилась» с диссертацией, (1967 – 1973), у Гены были большие успехи: вышло два сборника стихов, два сборника повестей и рассказов, четыре детские книжки, опубликовано две пьесы, и это не считая многочисленных ежемесячных публикаций в журналах и газетах.

В итоге, в результате наших совместных усилий жить мы стали неплохо.

* * *

Родственников у Гены было много, но его мать, Анна Васильевна, в основном, поддерживала отношения со своими сестрами: Феклой, Парук и Машей. Маша и Парук жили далековато, а Фекла – в Красной, с ней-то и были у матери самые тесные отношения. В Красной жили также дочка Феклы Евлампия и внук Николай, по годам он был Гене товарищ. Были у Евлампии и другие дети, и с её младшим сыном Витей впоследствии у нас сложились хорошие отношения. С братьями Анны Васильевны я никогда не была знакома. Гена их хорошо знал, но на моей памяти с ними не «дружил».

Однажды приходим с Юлей домой (я – с работы, она из детского сада), а нас встречают Гена с Мариной и очень смуглый худой мужчина.

– Познакомься, – говорит Гена, – это дядя Миша.

Тут я замечаю, что у дяди Миши что-то с ногой, но ведь так сразу не будешь спрашивать.

Пошла на кухню готовить ужин, Гена – за мной и говорит:

– Дядя Миша поживет у нас, пока у него не срастется нога.

– А он где вообще-то живет?

– Да, тут такое дело. Пил он страшно, и жена с детьми выгнали его из дома, а он тут же ногу сломал, и идти ему, вроде, некуда. Он и позвонил из травмпункта: «Можно я у тебя перекантуюсь, пока не поправлюсь?» А куда ему еще деться теперь?

– Ну, и пусть, конечно, живет, – говорю я, – только пусть не пьет.

– А как он пить-то будет? Я не принесу, а сам с голыми пальцами как на мороз пойдет?

В общем, остался дядя Миша у нас жить и оказался очень спокойным и вежливым человеком. Днем смотрел телевизор, читал книги и газеты, а после ужина ложился спать. Я даже сомневалась, был ли уж он такой алкоголик, что жена и дети из дома выгнали. В один прекрасный день, когда мы были на работе, он ушел снимать гипс и больше к нам не вернулся. Видно, насиделся без свежего воздуха и поспешил на радостях в свой поселок. Долго он не давал о себе знать. Юля не раз спрашивала: «А где коричневый дядя?». Я не сразу я поняла, почему коричневый, потом догадалась: дядя Миша носил темно-коричневый костюм, волосы у него тоже были темно-коричневые, а лицо – сильно загорелое. Потом как-то приехал он в город, зашел к Гене на работу, рассказал, что пока заживала нога, совсем потерял интерес к выпивке. Мне Гена принес от него подарок – две баночки свиной тушенки.

* * *