Пятьдесят один год любви. Воспоминания о Геннадии Юшкове

«Опять взялся написать несколько слов, ведь до твоего отъезда, кажется, остается еще десять дней. Думаю, получишь письмо, да и ответ успеешь написать. Возникла проблема.

Несколько дней назад провел заседание редколлегии. Два стихотворения у Володи велели выбросить. Не публиковать решили и твое стихотворение о собаке. Не переживай: в другой раз дадим. А вот еще в одном стихотворении придрались к строчкам:

Вечером гармошка там играла всегда,
Теперь же голос подает только собака.

Либо надо, говорят, исправить последнюю строку, либо сократить в стихотворении второй и третий куплеты. Очень уж получается мрачное обобщение – сейчас подает звуки только собака. Действительно, если в деревнях остались только собаки, то кто же тогда там работает? Может быть, перестарался. Надо подумать. Сегодня я сдал в набор так, как было. Боюсь, что ко времени чтения корректуры еще не возвратишься, и в этом вопросе опять запнемся. Было бы хорошо, если бы высказался в письме. Мне кажется, немного надо бы поправить.

Погода улучшается, сегодня шел небольшой дождь, но веет теплом.

На этом закончу. Привет жене и детям

Желаю хорошо отдыхать.

    Як. Рочев. 21 июня 1966 года».

(С этими стихами о собаках у Гены и в дальнейшем были проблемы с переводчиками.)

С такой же деликатностью, с какой написаны письма Якова Митрофановича, общались они и на работе: вежливо и принципиально.

У Гены всегда были очень хорошие отношения с писателями, которые старше его: Г. Федоровым, Ф. Щербаковым, И. Вавилиным, В. Лекановым, В. Лыткиным и особенно с Н. Володарским. Он их признательно уважал. Они же видели его недюжинный талант и всячески старались поддержать.

* * *

Очень тяжело Геннадий пережил тяжелые минуты прощания с Василием Васильевичем Юхниным. За два дня до смерти Василий Васильевич захотел встретиться с Яковом Митрофановичем и с ним. Домой Гена вернулся настолько потрясенный, что не сразу смог что-то сказать:

– Ты представляешь, пришли мы, нас провели в комнату, где Василий Васильевич лежал. Худой страшно, но взгляд ясный, спокойный. Он улыбнулся нам и стал что-то говорить, я сейчас не могу даже вспомнить, что именно, так потрясло меня его мужество. Он уже чуть дышит, видно, что легкие плохо работают. Конечно, устав так жить, он сейчас хочет только одного – скорее умереть и потому отказывается от кислородных подушек. И это при абсолютно ясном уме и памяти!

Через два дня Василия Васильевича Юхнина не стало.

* * *

В начале октября 1965 года в Республиканском Драматическом театре состоялся Творческий вечер И.И.Аврамова, посвященный его 50-летию. Ивана Ивановича. Во втором отделении были показаны фрагменты спектаклей, поставленных юбиляром, в том числе и отрывок из спектакля Геннадия «Озорник» (Под таким заголовком шел а театре его «Макар Васька». По окончании вечера Иван Иванович написал несколько строк на пригласительном билете Гены:

«Дорогой, Гена! Ты молод, а я стар. Благословляю тебя, но… Чтоб ничто дальше не помешало тебе состояться.

    И.И. 6 октября 1965 г.»

Такое несколько странное, как бы, предостерегающее благословение. Видно, Иван Иванович все ещё не простил Гене его статью.

* * *

В 1966 году журнал «Войвыв Кодзув» отмечал свой сороковой Юбилей. Празднование проходило на правительственном уровне, под патронатом Совета Министров Республики. Постановлением от 11 октября 1966 года Юшков Геннадий Анатольевич в связи с 40-летием коми литературно-художественного журнала «Войвыв Кодзув» за активную творческую деятельность был награжден Почетной грамотой Совета Министров Коми АССР. За период от 30-летия до 40-летия журнала, Гена напечатал так много, что мне не удалось все сосчитать, но основное – 140 стихотворений (а, может быть, и 150?), 20 рассказов и 6 пьес.

* * *

Начало 1967 года в нашей жизни было очень тяжелым. Гена о своем здоровье совсем не думал: много курил, мало отдыхал, а все свободное от «службы» время сидел за письменным столом. В начале февраля на работе он потерял сознание. Коллеги вызвали «скорую», и его увезли в больницу. Диагноз был неутешительный – микроинфаркт. Но инфаркт – хоть микро, хоть макро – все равно инфаркт. А было ему всего 35 лет.

Когда я пришла в больницу, на Гене лица не было, так его напугали не только диагноз, но и вся больничная обстановка, обследования, анализы и т. д. К тому же умер сосед по палате. Когда через два дня умер второй сосед по палате, его моральное состояние стало просто ужасным. Я решила поговорить с лечащими врачами. Они поняли меня и стали помогать «вытаскивать» мужа. Первое, что сделали, поселили к нему двух соседей, которым явно не грозила смерть. Гена сразу воспрянул духом. Я ходила к нему ежедневно, в воскресенье проводила с ним полдня, а в будни бывала по вечерам. Возьму Юлю из садика, по пути мы с ней зайдем в магазин, приготовлю ужин и что-нибудь вкусное для Гены, покормлю девочек – и в больницу. А он уже ждет меня, когда ему разрешили ходить, – высматривает в окошко в коридоре. Потихоньку-потихоньку, очень медленно он стал поправляться.

К 8 марта мы с девочками получили из больницы поздравление, причем открытка пришла по почте:

«Всех девочек Юшковых поздравляю с днем 8 марта, весенним женским праздником.

Жажду быть дома и увидеть всех радостными. Только бы не болеть вам, а папа уж постарается выздороветь. Республиканская больница».

Мне Гена написал стихи. По-моему, это чуть ли не первый раз, когда он написал стихи по-русски:

Галина Евгеньевна! С вашим-то мужем
Как кажется многим, – любая б жила.
Только характер поморский тут нужен,
Чтоб до конца с ним одна хоть смогла.

Он как бы на льдине, неведом бывает,
Уходит из дома, как в море рыбак.
Но сердцем, как ветром его прибивает
Лишь к вашим ногам. И всегда будет так.

    Ваш муж
Вскоре я поехала забирать Гену домой. Как он был рад, как целовал девочек и меня!

Спустя примерно месяц Гена вернулся на работу в журнал.

* * *

Время болезни Гены стало хорошей проверкой наших знакомых на благожелательность, порядочность и истинность чувств наших друзей. Выяснилось, кто из них чего стоит.

В то время мы были очень дружны с семьей Б. Он, был кандидатом физико-математических наук, преподавал в пединституте, единственном в то время высшем учебном заведении в Сыктывкаре. Жена его работала в химической лаборатории Коми филиала АН СССР, в котором работала и я. С моего знакомства с нею и началась наша семейная дружба. Мы встречались каждое воскресенье за общим обедом у нас или у Б. Всегда находилось много общих тем для разговоров, отношения были теплыми, если не сказать – сердечными, во всяком случае, так мне казалось.

Но когда Гена оказался в больнице, Б. ни разу не навестили его. Мало того, как-то поздно вечером – звонок в дверь. Открываю – на пороге она, несколько навеселе:

– У тебя нет закурить?

– Ты же знаешь, что я не курю.

– А у Гены нет?

– Гена в больнице.

– Но, может быть, у него осталось дома какое-то курево?

И ни слова о здоровье Геннадия. Я закрыла дверь. Навсегда.

Из писателей в больнице Гену навестил только Володя Попов. Для меня поведение его коллег было загадкой. Почему я так говорю? Объясню.

Приехав на работу в Сыктывкар, я продолжала занятия спортивной гимнастикой, и однажды сорвала себе на брусьях кожу с обеих ладоней. Когда на следующий день пришла на работу с перевязанными руками, все русские сотрудники с ужасом спрашивали у меня: «Что с руками?». И ни один коми ни о чем не спросил, словно они и не видели повязок на руках. Почему именно коми сделали вид, что со мной ничего не произошло? Сейчас-то я уже знаю, что они вели себя просто очень тактично, не хотели меня расспрашивать о явно неприятном для меня событии. Может быть, руководствуясь теми же соображениями, и писатели не навещали Гену, чтоб лишний раз не травмировать его? Не знаю. Загадка для меня осталась.

* * *