Пятьдесят один год любви. Воспоминания о Геннадии Юшкове

В эти годы мы часто ездили отдыхать в Лемью на писательскую дачу. Летом – купаться, зимой – ходить на лыжах. Дом небольшой, в верхних комнатах, как правило, кто-то из писателей поселялся на «постоянную жизнь», т.е. снимал комнату на месяц-другой, а большая комната внизу, рядом с кухней, использовалась приезжающими на субботу – воскресенье. Гена бывал в Лемью постоянно – и отдыхал, и рыбачил, и общался с друзьями. Ездил когда один, когда со мной или девочками.

В Лемью, на даче писателей. Справа – Ю. Васютов

Если в доме накапливалось много чисто женских дел, уезжал туда с Юлей, чтобы не мешать мне, а Марина оставалась дома – не столько помогать, сколько играть с подружками во дворе, что было гораздо интереснее. А Юле, наоборот, больше нравилось играть с Валей Поповой возле писательской дачи или вообще одной. Помню, вернулись как-то Гена с Юлей из Лемью, и он рассказывает:

– Мы с мужиками приготовили еду, накормили Юлю, сидим, пьем-едим, разговариваем. Юля играла под окном, лепила песочные куличики. Песок брала из кучи у соседней дачи, где собирались, видно, делать ремонт. Вдруг приходит и спрашивает меня:

– Есть здесь лопата?

– Зачем тебе лопата? У тебя же есть лопатка.

– Нет, мне нужно большую, песок в окно бросать.

– Зачем?

– Там дача горит.

Ну, мы, естественно, подскочили к окну и видим, что из форточки соседней дачи действительно идет дым. Бросились туда, забежали внутрь, а там – два мужика лежат на кроватях, и под одним из них матрас тлеет. Мужиков, конечно, вместе с матрасами вытащили, пожарных и «Скорую» вызвали. Оказалось вовремя.

Вот так наша крошечка двух алкашей спасла, хоть медаль за спасение на пожаре давай.

Юля вообще часто удивляла Гену. Как-то они приходят, а Гена и говорит:

– Зашли в кулинарию.– Спрашиваю, что купить?

Отвечает:

– Отбивную с косточкой.

– Но, мясо же есть дома.

– Есть, но без косточки.

* * *

В начале декабря 1969 года Гену пригласили приехать в Воркуту. В местном драмтеатре режиссер Р.Л.Седлецкий собирался тогда ставить его пьесу «Право на жизнь».

Когда Гена работал над рассказом или пьесой, он всегда старался ясно представить себе обстановку, в которой живут его герои. Летом 1969 года (он как раз заканчивал «Право на жизнь»), мы отдыхали в Доме творчества писателей в Дубултах и имели возможность побывать в Эстонии, в тех местах, где во время войны размещалась школа немецкой разведки, в которой обучались диверсанты для переброски в Россию. Точного адреса школы, правда, не знали, и когда мы спрашивали у прохожих об этом, они смотрели на нас не совсем дружелюбно, отвечая: «Не знаю». Однако, эта поездка была полезна для Гены, он в какой-то степени почувствовал атмосферу, в которой жил его герой.

В Воркуте работа над спектаклем с самого начала шла плодотворно. Вот что писал об этом Гена:

«Не все режиссер принимает на «ура». Хотя, собственно, я этого и не ожидал. Встречаемся с ним, размышляем, чтобы к концу января он (уже без меня) мог приняться за мою пьесу. Участвует в наших разговорах и А. К. Микушев. Здесь экспедиция Коми филиала (фольклорная), так они никак не могут улететь в поселок Кара.

Живу в гостинице «Север» один. Погода хорошая, теплая, выгляжу старым и неинтересным в своем зимнем пальто и потому не завожу никаких знакомств».

Гена, кстати, тоже не смог улететь в Воркуту самолетом. Простились мы утром, он уехал в аэропорт, я пошла на работу, пришла в обеденный перерыв домой, а на столе – записка.

«Галя! Я приходил домой. В Воркуте пурга, самолет не летит. Едем в 12 часов автобусом до Княжпогоста. Дальше поездом. Были с Ванеевым, пили кофе, покушали.

    Гена».

Спектакль, поставленный Седлецким, получился очень удачным. Он успешно шел в Воркуте и с таким же успехом – в Сыктывкаре, во время гастролей Воркутинского театра. Зрители очень хорошо принимали его. Присутствовавшая на спектакле дама, руководившая тогда культурой республики, с удивлением сказала мне, не постеснявшись:

– Надо же, пьеса-то не такая уж интересная, а спектакль получился замечательный. Вот что значит режиссер.

Дома я рассказала Гене об этой реплике, на что он ответил:

– Знаешь, я всегда сомневался в её интеллекте. Это лишь подтвердило мои сомнения. Если текст пьесы – основа постановки – никуда не годится, то, как ни старайся режиссер, хороший спектакль не выйдет. Хороший спектакль рождается только на хорошей драматургии и на хорошем тексте.

* * *

С поездкой Гены в Воркуту была связана почти комическая история покупки пим для меня. Ему очень хотелось привезти мне новые пимы, про мои старые он говорил: «Даже бездомные собаки постеснялись бы в таких ходить». Привожу отрывок из его письма, в котором он описывает, как развивались там «пимные» дела:

«Пимы в Воркуте не так-то легко достать. Базар почти рядом с гостиницей, а пим почти не бывает. Те, что продают, не лучше твоих, сто раз перетянутые, и просят за них 50 – 60 рублей. Из-за этих пим у меня самого испортилось настроение. Одна добрая женщина посоветовала дождаться воскресенья, что я и сделал. Сейчас 9 часов утра, темно, а я уже вернулся с базара, пишу письмо. Дело в том, что горфинотдел гоняет всех этих пимопродавцев, и они приходят рано, чтобы успеть все сбыть.

Купил тебе пимы, новые, хорошие. И то еле успел, так как желающих здесь немало, притом денежных. А рядом уже дрались две женщины, одна взяла левый пим, вторая – правый, и не хотят уступить. Не знаю, чем дело кончилось, когда я подошел к толкучке снова, их уже не было. А подошел снова потому, что встретил ижемок с мешками. Они привезли пимы и заготовки. Купил хорошую серо-белую заготовку.

Вернусь, наверное, 11 или 12. Здоров и истосковавшийся, хорошо живущий,

    Натолич».

* * *

Однако, тема десанта никак не отпускала Гену – он продолжал её переживать в буквальном смысле этого слова. В процессе работы над пьесой он собрал большой материал, которому не нашлось места в коротких диалогах действующих лиц, поэтому со временем решил написать повесть, выговориться.

После нашей поездки в Эстонию, в местечко Вана Нурси, Гена неоднократно вспоминал поразившую его неприглядность: мало зелени, много песка, тропинки вместо деревянных мостков в наших северных деревнях и небольших городках.

Гена хотел связаться с живым еще тогда прототипом его пьесы. Написал ему письмо, но так и не отправил. Решил не беспокоить, не напоминать о тяжелых днях в жизни Андрея Аверьяновича.

Повесть писалась у Гены легко и быстро, несмотря на многочисленные, как он говорил, «заумные разговоры» в ней. В этих разговорах проявилась колоссальная эрудированность Геннадия: речь каждого из многочисленных действующих лиц – с разным мировоззрением, уровнем образования, разным социальным положением – сугубо индивидуальна.

Э. Шим с удовольствием взялся переводить повесть и, на мой взгляд, несколько «иссушил» её. Но Гене перевод понравился. «Очень по-немецки», – сказал он. А что это значит – объяснять не стал.

Повесть была принята читателями разных возрастов с большим интересом, о чем они не раз говорили на читательских конференциях. Приведу письмо школьницы:

«Уважаемый Геннадий Анатольевич,

Во-первых, спасибо Вам за вашу прекрасную повесть «Право на жизнь», за ваши прекрасные стихи «Мать» и «Баллада о парне с Печоры», эти стихи являются моими любимыми стихами, они потрясли меня своей искренностью и любовью к людям. Встреча с Вами состоялась накануне Великого праздника Международной солидарности трудящихся. Я желаю вам огромных творческих успехов, счастья, здоровья.

    Таня Шулепова, ученица 9 «а» класса ОСШ».

* * *

Несколько лет спустя Гена получил от Р.Л.Седлецкого такую телеграмму: (я позволила себе дописать предлоги):

«Договорился с киностудией о постановке «Право на жизнь» в двух сериях, при условии трех авторов – Юшков, Седлецкий, Комаровский. Телеграфируй согласие по адресу (…). Кроме того нужно письмо от Обкома, желательно с подписью Морозова, с просьбой снять данный материал и оказать помощь съемочной группе, звони по телефону (…)

    Седлецкий».