Ведьма из Карачева. Невыдуманная повесть

И померла… И пошла на тот свет вслед за сыном.

Вернулся ли её Ванечка? Да повезло ему, вернулся. Рассказывал как-то: попал на лесоповал, и в бригаде их было вначале семьдесят человек, а потом только двое и осталося. он да начальник. И потому, что взял его тот к себе поваром. Семь лет оттельпужил! А вот ни жены, ни сына не застал.

Глава 5. Дед Ляксей и бабка Анисья

Рассказать и о мамкиных родителях?

А жили они тоже крепко. Двор у них был просторный, рубленый: конюшни, закутки, подвал, да не один, а недалеко от дома рига стояла, амбары. Когда муку смелють, там и хранять, да и крупу там же рушили, масло отжимали, так и стоял на кухне бочонок с конопляным маслом. Скотины мно-ого у них было! Три лошади, две коровы, овцы, свиньи, жеребенок обязательно, телята. Ну-ка, попробуй накормить-напоить это стадо! Вот и сеяли гречиху. Да в два-три срока, какая лучше уродить, солому гречишную на корм скоту и запасали.

Деда Ляксея Писаренкова, маминого отца, я хорошо помню, глаза-то у него голубые-голубые были! Бывало, как пригреить весна, так и приедить к нам на своей старой лошади с белым пятном на лбу… кони-то у него и ишшо были, но он любил и берег вот эту, старую.

– Она, – скажить так-то, – по мне. Она быстро не бегаить, и я тоже.

Да и повозка у деда Ляксея… У нас на Ряснике на таких не ездили, издали его видать было, вот и бягим встречать. Гостинцев нам привезёть, хлеба мешок, огород вспашить, засадить.

А было у дедушки пятеро детей, – две дочки и три сына: старший Иван, потом Николай и младший Илия. Бывало, как возьмутся рожь жать, так сколько ж за утро скосють. Дядя Илюша особенно сильный был. Рассказывали, поедить с мужиками в извоз, и если вдруг покатятся сани под раскат, так подойдёть да как дернить их за задок, так и выташшыть сразу.

Был дед Ляксей грамотный, начитанный. Помню, сойдутся к нему мужики в хату, и начнёть им книги божественные читать про святых, про чудеса разные, про конец света.

– Опутается весь мир нитями, и сойдутся цари верный и неверный. И большой битве меж ними быть. И будут гореть тогда и небо, и земля…

Си-идять мужики на полу, на скамейках, слушають: Маныкин, Зюганов, Лаврухин, Маргун… а бабы прядуть, лампа-то у деда хо-орошая была, видная! Ну а мы, дети, и расплачемся, что земля и небо-то гореть стануть, а он утешать начнёть:

– Не плачьте, детки. Всё это не скоро будить, много годов пройдёть, и народ прежде измельчаить.

Спросим:

– Дедушка, а как народ измельчаить?

– А вот что я вам скажу. К примеру, загнетка в печке, и тогда на ней четыре человека рожь молотить смогуть. Уместются! – И улыбнётся: – Да-а, вот таким народ станить. Но цепами молотить уже не будуть, а все машинами, и ходить не стануть, всё только ездить. – А потом и прибавить: – Не плачьте, дети, после нас не будить нас. – Это он ча-асто любил повторять. – Бог, дети, как создал людей, так сразу и сказал: живите, мол, наполняйте землю и господствуйте над ней. И Бог вовси не требуить от нас такого поклонения, чтоб молилися ему и аж лбы разбивали, ему не надо этого. Бог – это добро в душе каждого человека. Добро ты делаешь, значить, и веришь ему.

Вот так и понимал религию.

Ну, а бабушка не такого понятия придерживалася и бывало, как начнёть турчать:

– Во, около печки кручуся и в церкву сходить некогда.

А дед и скажить:

– Анисья, ну чего ты гудишь? Обязательно, чтолича, Бог только и в церкви? Да Бог везде. Вон, иди в закутку коровью и помолись, Бог и там.

– Да что ты говоришь, Ляксей! Господь с тобой! – всполошится.

– А как же, Бог везде! И в поле, и в лесу, в хате нашей, в закутке.

Во, видишь, как он… А ей обязательно надо было в церькву идти, стоять там, молиться, поклоны класть. Да и в нечисть разную дюже верила, бывало, пойдёть в стадо корову доить, нясёть молоко в доёнке, так ей обязательно прикрыть её надо, не заглянул бы кто! Если корова отелилася, да вдруг сосед пришел и что-нибудь попросил, ну, тогда-а!.. А если корова молока недодала или вымя у неё загрубело, то это и вовси или чёрт подшутил, или ведьма подворожила. А дедушка искал другие причины во всем этом: или недокормили скотину, или недоглядели в чем, или болезнь какая приключилася.

Ча-асто бабушка рассказывала нам, как раз под праздник пошли они с отцом рыбу ловить, да и подцепили сетью такой улов, что никак не вытянуть!

– Подташшыли его к лодке, сунулися к нему, а из сети вдруг как лезить голова ужасная! Черная, лохматая и незнамо на что похожая. Отец чуть опомнился и скорей «Да воскреснет Бог» читать. Ну, голова эта как шарахнется опять в воду! И ушла в глубину. – Еще и прибавить обязательно: – Так что не грешите, ребятки, ведь мы-то как раз под праздник поехали рыбу ловить, не помолилися, вот и выташшыли чёрта.

А дедушка улыбнется и скажить:

– Не верьте вы ей, старой, детки. Ночь-то ясная тогда стояла, теплая, вот сомы и выходють в такие ночи на поверхность, они его-то и подцепили.

Не любил он всех этих приходней деревенских…

Да нет, обряды и он соблюдал, как без этого? Тогда-то, если не поговеешь в Великий пост и, случись, помрешь, так с тобой и хлопот не оберешься.

Ну да, если только по какой причине уважительной не поговел, а если просто заблаженничал, то тебя батюшка и хоронить не станить.

Ну, конечно, на лавке лежать не останешься, похоронють, но канители не оберёшься, да еще и в Орел придется ехать, к архиерею за разрешением, вот дед всегда и говел.

Как же, и в церковь ходил. Там ведь часто дети его пели, когда маленькими были: дядя Коля, дядя Ваня и мамка. У нее зво-онкий голосок был! Она-то нам и рассказывала, что под Пасху ходили они обязательно на спевки, и когда потом торжественная служба шла, то мальчики становились по бокам, а мамка – в серёдке, и вот как запоють «Аще во гроб»!.. Так кто в церкви был, все и плакали. Да и дедушке раз чуть плохо ни стало от их пения, аж к стенке он прислонился… аж мороз по зашкурью пошел! Во как пели.

Ну, а потом у Писаревых всё как-то под откос пошло. И началось со среднего сына, дяди Коли. Забрали его в солдаты и служил он там писарем, а когда вернулся, стал болеть. Раз так-то встал утром, ходить по хате да все приговариваить:

– Ох, томно мне что-то, томно…

Мать – к нему:

– Колечка, да что с тобой?

Он то туда пойдёть, то сюда, а потом так-то вышел в сад, обнял дерево и стоить. Дедушка видить такое дело да думаить: и что это Коля мой в такой позе? Подходить к нему и за плечо… а тот ему на руки и упал, и помер. Ну, бабушка как обмерла!.. Чуть очухается, и опять в обморок, вот почти и не видела, как сына хоронили, а когда схоронили, начала чуть отходить, и заладила: как что – и на магилку. Дед – к ней:

– Ну что ж ты всё ходишь-то? Сын наш христианин был, воин, и за это ему на том свете спасение будить, а это всё теперь – прах, земля.

Никак её не унять! Уйдеть да уйдёть… и цельный день там проплачить. Запряжёть дед лошадь, да за ней. Привезёть, а она опять:

– И куда ж вы моего Коленьку дели? Это ж вы не его зарыли, не его…

Ну, наконец, пошел дед к батюшке: что, мол, делать, хоть отрывай сына. Нет, не дал тот согласия. Так пришлось в Орел ехать к архиерею, только он и разрешил. Ну, когда отрыли… как глянула она!.. И опять обмерла. Но все ж потом ходить на могилку перестала.

Хозяйство стали вести старший Иван да младший Илья. А Ильюшка был такой своевольный! Он же коней очень любил, так даже я помню, как раз стал объезжать жеребенка, а тот и сбросил его, и поволок за собой, порвал тулуп.

А тут праздник как раз, как в таком показаться на людях? И приводили домой портного, что б зашил… Ну, через какое-то время после смерти дяди Коли надумал дед Илью женить, с женой, мол, дело спокойней будить. Женили, а его и призвали в солдаты. Призвали, а он стал там на призах лошадиных играть. Сколько ж наград у него было! Помню, приезжал раз на побывку, показывал, а наши всё-ё шумели: он там, дескать, татарку какую-то себе завел. Ну, уехал потом опять на службу и больше не вернулся.

Да на призах погиб, лошадь его наткнулася на что-то… И никто его хоронить не поехал. Бабка без памяти опять валялася, дед совсем уже старый стал и задыхался, а у невестки ребенок как раз родился.

Остался Иван. На войну его, правда, не взяли, он же один кормилец на всю семью был, на нем все хозяйство держалося. Но позже, году в двадцать восьмом, когда коммунисты надумали его раскулачить и сослать в Сибирь, так мужики воспротивилися: да что ж вы, мол, делаете, последнего человека у деревни отымаете, который в земле что-то смыслить! И не отдали его тогда мужики, не тронул сельсовет, а когда колхозники собрали первый урожай и повезли с красным флагом сдавать, то посадили дядю Ваню впереди и этот флаг ему в руки сунули… Уважало, значит, его общество-то, а Катюха Черная подскочила к нему да как закричить:

– Кулак, и будет наш флаг везти?

И вырвала из рук.

Ну да, она ж комсомолка была, что с нее взять? Пришел дядя Ваня домой расстроенный, ведь она, Катька эта, такая сволочь была! Ну-у брехать что зря повсюду начнёть? Тогда же из колхоза могли выгнать и в Сибирь сослать. А у него уже сын подрос, тоже Ванюшкой звали, и умница был, грамотный! Он-то и говорить бате:

– Не бойся, папаш, я за Катькой поухаживаю.