Ведьма из Карачева. Невыдуманная повесть

И подкатился к ней… Так больше не тронули коммунисты дядю Ваню.

А Ванюшку потом в последнюю войну убили, сразу погиб, даже ни одного письма не прислал. Помню, проводила его тетка моя на вокзал, идёть оттудова вся от горя аж зеленая, а я возьми да скажи:

– Тетенька, да ты хоть поплачь…

– Ну что ты, Манечка! – испугалася, да шепчить: – Ведь нам на вокзале наказали гордиться, а не плакать. Разве можно! А то увидють…

– Ну и пусть видють. Что ж, разве сына родного не жалко?

– Не-е, не буду. Я лучше дома наревуся.

Во, видишь, какие наказы власть давала?

После войны, когда немец уходил[17 - Освобождение Карачева от немецкой оккупации в сентябре 1943-го.] и весь Карачев спалил, семья дяди Ванина перебралася жить в погреб. А как раз осень начиналася, дожди, потом и морозы ударили, вот старики и попростудилися, и там-то, бедные, в подвале этом и померли.

Да нет, дедушку Ляксея похоронили еще в гражданскую войну[18 - Гражданская война в России – 1917—1922 годы.]. Помню, тоже разруха была, голод, холод, мамка одна на Масловку ходила хоронить, а нам не довелося…

А не в чем пойти было. Ни обувки, ни одёжи. Сидели на печке да ревели.

И бабушка Анисья тоже вскорости… она ж на еду пло-охая была, а тут как раз – ни булочки, ни сахарку. Всё-ё просила перед смертью:

– Чайку бы мне с булочкой, чайку…

Так-то заплошала, заплошала, да и померла. Вскорости за дедом отправилася.

Глава 6. Серые платьица с чёрными обирочками

Как я уже говорила, жили мы хорошо, отец же трудяга большой был, как и дедушка Илия. Помню, уже и старым стал, а всё-ё ему покою ему не было ни летом, ни зимою. И морозы начнутся, а он – цельный день на дворе, то грабли какие ладить, то бороны ремонтируить, повозку чинить. А когда овцы начнуть котиться?.. Ведь тогда и вовсе ночами из сарая не выходил: не прозевать бы ягнят! Окотится овца, сразу и несёть ягненка в хату. И вот так отдежурить несколько ночей, а потом ка-ак повалится на кровать прямо в валенках, в шубе и захрапел сразу. А разве поспишь днем-то? Тут же со скотиной управляться надо, тут сын с извозу приехал, надо лошадей отпрячь, накормить, напоить.

Господи, сколько ж мужики работали! Всё крестьянство на силе только и держалося. Силён – будешь жить крепко. И землю обработаешь, и урожай соберешь хороший, сам будешь сыт, и скотинка твоя в достатке будить. Вот и трудилися, по праздникам только и отдыхали. Бывало, как только подходить праздник, так дед Илья и запрягаить лошадь: мучички белой купить, сахарку, водки бутылку и две четвертушки. И вот, когда на праздник придуть все от обедни разговляться, так и выпьють по рюмочке. И женщинам дадуть чуть-чуть, и нам по напёрсточку. Семья-то наша в одиннадцать душ была, а только бутылку водки и распивали. На другой день только четвертушку поставють на завтрак, и нам уже никому не дадуть, а еще четвертка останется: не пришел бы гость какой. Вот тебе и вся выпивка, а потом только и отдыхали.

В праздники не работали, не-е, это ж грехом-то каким считалося! Хоть тут что, а не работали. Бывало, полотье самое подойдёть, а тут как раз наш приходской праздник Тихоны, вот и празднують… А Петров день? Покосы ж как раз начнутся, но всё равно, и в чистенькое переоденутся, и на чистой постельке поспять, вкусненьким побалуются.

Ну да, и в церковь обязательно сходють, а как же? Богу помолются, а потом мужики сойдутся, о своих делах потолкують. У взрослых-то душа, можить, и потомится: ах, работа стоить! А все ж после отдыха… как ты думаешь? Возьмешься за дело, да и еще больше сработаешь. О работе только и думали, ни то что сейчас. Чего ж теперешнему мужику не пить? Восемь часов отработал и гу-уляй себе, пей! Раньше-то как же он напьется? Ему ж на утро надо в поле ехать, сажать или косить, убирать, так что работали мужики, не покладая рук от зари и до зари.

Разделили после революции мужиков на кулаков, на середняков, на бедняков. А бедные-то отчего были? Да оттого, что или вдова с детьми осталася, или мужик – лентяй. А мало ли таких спокон веку было? Во, Митроха с нами рядом жил, так, бывало, весь день будить сидеть и рассказывать мужикам, как на фронте самолет лопаткой сбил. И сидять, слушають: а, можить, и вправду самолет так низко летаить, что его лопаткой сбить можно? А другой сосед пьянствовал, хоть и бондАрничать[19 - Делать бочки.] умел, так у него даже коровы не было. Ты подумай только, коровки в деревне не иметь! А детей плодил. Бывало, сидять его детки и ждуть, когда из соседей кто сжалится да кувшинчик молочка принесёть.

А наши работали! Бывало, приедить отец с извозу из Брянска, отдохнёть чуть и опять пошел работать. Дедушка-то старый уже был, а матери с таким хозяйством и с нами четырьмя куда ж управиться? Да и жалел её отец, женился-то по любви. Сам Ряснинский был, а мать – с Масловки, что с другого краю Карачева…

Нет, как познакомилися не знаю, а вот что отец красивый был, грамотный и всё-ё никак себе невесты по нраву не находил, это да… Но когда мамку увидал, то сразу и влюбился, а вскорости и свататься с матерью поехали. Приехали, а дед Ляксей:

– Не-е, не отдам мою Дуняшку за прачкиного[20 - Мать моего деда Тихона стирала бельё для гостиницы.] сына!

Вот и началось… Поедуть снова свататься, а он опять:

– Да что моей дочке на ваших ряснинских песках и делать? Вы, нябось, и с землей-то управляться не умеете.

Выскочить бабушка на улицу, плюётся-плюётся:

– Черт кудлатый! Никогда больше не приеду за эту Дуняшку свататься!

А отец – свое:

– Ни на ком не женюсь, кроме как на ней!

Ну, наконец, вот что отрезала мамка:

– Если, папаш, не отдадите меня за Тихона, то как поедить венчаться с другой, а я ухвачусь за задок повозки и буду гнаться. И не отстану.

А характер у нее был!.. Вот дедушка, видать, и подумал: ну что с ней, дурой делать, ведь так и отчебУчить[21 - Сделать что-либо неожиданное.]. И когда опять приехали свататься, говорить:

– Ну ладно, так и быть… Согласен. Даю еще и теленка в придачу.

А бабка как взовьется:

– Да пропади ты пропадом со своим теленком! Нужен он нам!

Так-то и поженилися они. И жили хорошо, дружно, пока не случилася беда: началась на Ряснике эпидемия тифа.

Началась, значить, на Ряснике эпидемия тифа, и дело было весной. А весна была жа-аркая, много народу тогда помирало. Помер и отец нашей подружки Маши, побежали мы посмотреть на похороны, а на ней – платочек чёрный, ботиночки новые и платьице новое серенькое с черными обирочками на подоле и на рукавах. Мы так и ахнули: ка-акое красивое! Прибежали домой, стали мамке рассказывать, а она послушала нас, послушала, да как заплачить! Чувствовала, видать…

Вечером играем с братцем и Динкой на дороге, ждем отца с извозу… А у него лошадь была с белой залысиной, и далеко-о видать её было! Вот и на этот раз… Играем и вдруг показалась она в конце улицы. Встретили отца, а он подъехал к хате и сразу в дом пошел. Бывало-то, потормошить нас, посмеется, а тут даже коней отпрягать не стал и только сказал нам:

– Возьмите, дети там, на повозке…

Достали мы гостинцы, заходим в хату, а отец уже на кровати ляжить. Мы – к нему, а он и говорить мамке:

– Дуняша, уведи детей.

Ну, а потом и жар с ним приключился, да такой, что он весь красный сделался. А у нас в сенцах всегда сквозняк дул… одна-то дверь во двор вела, а другая – на улицу, и вот отец ка-ак всхватится да на этот сквозняк! Там же ветерок, ему видать на нём-то и лучше, а мать – за ним:

– Тиша, что ж ты делаешь!

Ну а он уже и не помнить… Через день вовсе ему худо стало, метался, бредил. Привезли батюшку, причастили, пособоровали… стала у него и память отходить. Мать позвала нас, плачить:

– Дети, молитеся.

Стали мы молиться, пала я на коленки и вот как сейчас помню! Гляжу на Божью Матерь и кажется: выходить она из кивота и смотрить на меня жа-алосливо так… но ничего не говорить. Как стало мне страшно! И тут мать позвала опять:

– Дети, идите… Отец благословить вас хочить.

Стояла она у изголовья и держала икону в руках. Подошли и мы, а папашка посмотрел-посмотрел на нас какими-то глазами мутными, а потом поднял руку да как толкнёть меня!.. Я упала, испугалася, заплакала, но тут все забегали, засуетилися, мамка обмерла, а я всё-ё никак не могла успокоиться и заливалася слезами: папашка-то так меня любил, а вот теперича и оттолкнул.

Пошили и нам такие же серенькие платьица с черными обирочками, купили черные платочки, купили и по новым ботинкам. А в Чистый Четверг, под Пасху, отца хоронили. Было жарко. Гроб забили, и мы всё плакали:

– Зачем закрыли нашего папашку, зачем?

Но приехал батюшка, дьячок певчий, батюшка дал нам по красному яичку, мы и успокоилися. Дети… много ли им надо?