В Перестройке. 1987—2000. Из дневниковых записок

– Это меня перед гэбистами директор вчерашний чернит, – пошутила.

– Может, и чернит…

Господи, за что?.. За что в наших душах это липкое, грязное подозрение к каждому, перед кем хоть чуть приоткроешь душу? Неужели так и помрем с этим?

Сижу с моим любимым телеоператором Сашей Федоровым в холле и читаю ему отрывок из статьи Нуйкина[17 - Нуйкин Андрей Александрович – Писатель, журналист, депутат Государственной Думы Федерального Собрания РФ первого созыва (1993 1995).] в «Новом мире»:

«Пора бы наших „благодетелей“ поткать носом, как поганых кошек, в дерьмо: прошло уже семьдесят лет после революции, а они еще элементарно не накормили народ. На полках сейчас в основном полу гнилая картошка да минтай в банках…»

– И самое обидное для нас с тобой, – вдруг грустно говорит Сашка, – что мы с тобой все свои способности потратили, чтобы их брехню заворачивать в красивые фантики и выдавать зрителям.

Ох, как же он, – до боли! – прав.

Обсуждение выставки «Одиннадцати».

Наро-оду, как никогда! Выступает Пензеев, скульптор. Неопрятный, лохматый… и говорит о том, что, мол, не надо этих молодых художников хвалить:

– Какие они молодые? В таком возрасте уже кончать надо! – хихикает.

– Да-а, и впрямь! – вспыхивает Платон. – В таком возрасте Вы и кончили.

Знаю, о чем он: только и ляпает Пензеев бюсты Ленина «поточно».

И тут же мой неуёмный журналист выходит и говорит, что многие из участников выставки уже настоящие художники и что если бы влились в ряды Союза художников, то значительно обновили б его, а в конце добавляет:

– Вот тут художник Меньковский благодарил отдел культуры… А благодарить его не надо, потому что молодые слишком долго пробивали эту выставку, даже пришлось им писать отчаянное письмо в ЦК…

Потом еще были выступления, а в конце какой-то дядька попросил вдруг слова и начал:

– Вот я сейчас иду сюда, а из двери выходит девочка. Спрашиваю ее: ну как? А она махнула рукой и пошла. Не понравилось ей, значит. Ребенок… душа чистая, ей верить надо. Да и мне не нравится: разве это портреты?

И пошел!.. Смотрю на Тамару – директора выставочного зала. Она как-то судорожно листает книгу отзывов: неужели придется заканчивать обсуждение вот таким выступлением? И решаюсь выручить ее. Выхожу, говорю о том, что выставка хороша хотя бы тем, что на ней, вопреки соцреализму, представлены еще и другие стили живописи, что такого еще в Городе не бывало, а потому она – явление в его жизни. Говорю еще и о том, что, плохо, мол, только, что на обсуждении нет «старших братьев-художников»:

– Это что, их зловещее предупреждение? – спрашиваю в конце.

И тогда поднимается художник Златоградский… красивый, похожий на Христа, и говорит о том, что представленные здесь живописцы, может быть, сейчас во многом и подражают кому-то, но:

– Это естественно, это пройдет, – заключает.

Ну, что ж, надеюсь: вот так извинился за тех, «маститых» членов Союза, которые побоялись даже прийти на открытие выставки взбунтовавшихся молодых «собратьев по перу».

Ездил Платон в пятницу к дому культуры Медведева на учредительное собрание народного фронта. Собралось человек тридцать. Стояли группками у ДК, чего-то ждали… Потом подъехал на такси высокий мужчина, и «трое в штатском» тут же его увели, а к остальным вышла Гончарова, местная писательница, и пригласила вожаков к директору, у которого уже сидели те трое и допрашивали высокого. Как выяснилось, он – член Московского народного фронта и приехал сюда для того, чтобы и здесь создать его. Потом поговорили с ним и СОИвцы.

Уже два дня мой муж-борец ходит оживленный, даже радостный – давно таким не видела! – и все повторяет:

– Пробуждается народ, пробуждается!

В «Литературной газете»[18 - «Литературная газета» – советское и российское еженедельное литературное и общественно-политическое издание.], в статье Золотусского[19 - И?горь Петро?вич Золотусский (28 ноября 1930, Москва) – историк литературы, писатель, литературный критик.] о Гоголе, прочитала:

«Лучшее, что есть в жизни, так это – пир во время чумы. И террор».

И это сказал литературный критик прошлого века Виссарион Белинский, статьями которого мы с братом зачитывались в шестидесятых годах?

А в школе нам твердили: боролся за счастье людей, страдал за них! Да нет, критик он был блестящий, но вот оказалось…

На очередном собрании СОИ председателем будет Платон, и поэтому ищет зал, где бы собраться. Как-то ходил к директору Дома политпросвещения и тот вначале отнесся к его просьбе даже с энтузиазмом, но сказал, что все же вначале посоветуется с Обкомом.

Когда на другой день Платон позвонил ему, то он заговорил совсем другим тоном: да вот надо бы, мол, иметь вам свое постоянное помещение; да вот мы можем только за плату сдавать зал… Тогда Платон позвонил в Обком секретарю по идеологии Погожину, а тот и сказал то же, что директор Дома политпросвещения. И все стало ясно.

Захожу в монтажную. Сидят мои подруженьки по работе.

– Кузьма Прутков, случайно, не еврей? – спрашивает Роза, имея в виду сатирический журнал Сомина «Клуб Козьмы Пруткова».

Объясняю, что, мол, сотворили Козьму Пруткова поэт Алексей Константинович Толстой и братья Жемчужниковы…

– Во, – подхватывает Наташа. – Жемчужниковы, наверное, и были евреями.

Подключается и Инна.

– Ты уж совсем… – на меня. – В «Клубе» у тебя одни жиды, только их морды!

– Разве не интересными были материалы? – спрашиваю. – Или плохо сделаны?

– Нет. Хорошо. Нам понравилось, – смотрят на меня по-прежнему осуждающе.

Опять, – и уже в который раз! – повторяю: я не антисемитка… раз евреи делают интересно и умно, то пусть делают… кроме них никто не хочет вести сатирический журнал.

Сидят, слушают. Ответить им вроде бы и нечего, а вот:

– Смотри, как бы тебя в КГБ не пригласили, – ехидно бросает Роза.

Смеюсь:

– Ну, что ж, если вы им поможете…

Сегодня СОИвцы собирались в парке им. Толстого[20 - Один из старейших парков города Брянска. Носит имя известного русского писателя и драматурга Алексея Константиновича Толстого.], но к ним подошел милиционер и предупредил, что если они не уйдут, то будет составлен протокол. Мудровский предложил сразу же разойтись, а журналист радио Орлов засопротивлялся, и тогда два милиционера предложили ему пройти в отделение милиции.

Вот так закончилось очередное «собрание» Совета общественных инициатив.

Воскресенье.

В парке Толстого по инициативе СОИ – митинг. Впервые! У нас, в нашем Городе – митинг!

Накануне прошел снегопад, а вот теперь чуть подморозило, деревья выбелились инеем, солнышко все это осветило.

Чудо!

Подхожу. Люди топчутся на утонувших в снегу лавках, тянут головы к сцене, а митинг уже идет и ведёт его кто-то из СОИвцев, микрофон стоит и у сцены для вопросов зрителей.