Рассказы. Миниатюры

– Опять, – хлюпнула в трубку. – Тетьаль, знаете, как мне плохо!

Когда после работы сразу забежала к ней, то… Снова лежала она на тахте в обнимку с зайцем и обернувшись пледом. Присела рядом, поцеловала в щёчку, пригладила волосы, а она и расплакалась. И опять уговаривала её, утешала, как могла, а когда чуть успокоилась, вышли с ней на балкон, и я попробовала отвлечь её юмористическим рассказом из газеты, а она лишь раз усмехалась сквозь слезы, потом встала, посмотрела вниз и вдруг сказала:

– А зачем жить? Это мне Вас жалко, а то б…

От испуга затараторила:

– Настенька, детка, думать о смысле жизни в такие годы… это естественно, но… – И кивнула вниз: – Вон, видишь дерево под балконом? Растет себе да растет. Так и ты живи.

И приобняв за плечи, снова поцеловала в висок».

Ну, Раисочка, если к тебе и не приходили такие мысли, то это не значит, что те, к кому… «просто ненормальные». Через такое проходят натуры тонкие, которые и создают духовную ауру жизни, через них…

Да не умничаю я, не достаю левой рукой правое ухо, а…

Хорошо, хорошо, не будем больше об этом, лучше опять – к дневнику.

«Сегодня, чтобы отвлечь мою исстрадавшуюся подопечную от тягостных мыслей, повела на фильм Тарковского «Жертвоприношение», а когда шли домой, снова услышала:

– Вот и фильм этот… Словно подсказывает: а зачем жить?

Попробовала даже выругать её, а она… Когда привела домой, сразу легла на тахту и отвернулась к стене. Подошла, присела рядом и, чтоб отвлечь от вопроса «зачем?», стала расспрашивать о работе, а она опять:

– И всё же, Тетьаль, скажите: а зачем жить, для чего?

И пришлось суемудрствовать: смысла жизни как такового вообще нет… даже более умные головы не нашли ответа на этот вопрос… перед человеком должен стоять только выбор: как жить… Слушала, успокаивалась понемногу… Да-а, ошибку я сделала, что повела её на этот фильм, рано ей – такое…»

А ты и вовсе заснула на нём? Ну, может и лучше было б Настю – на другой… Ага, на «Новые приключения Шурика» или «Пёс Барбос…», но тогда они не шли в кинотеатрах, вот и… Ладно, отвлеклись мы с тобой, читаем дальше.

«И всё же в субботу собралась Настенька к Пашке, а я даже и не попыталась отговорить её, ибо знала: не послушает. Перед уходом забежала ко мне и улыбнулась грустно:

– Тетьаль, пожелайте мне ни пуха, ни пера.

А вечером сидели с ней на кухне, и она рассказывала: приехала к Пашке, позвонила. Вышла его сестра и сказала, что его нет дома. Хотела сразу уйти, но тут высунулась мать и затащила к себе.

– Посидели мы, поговорили… – Настенька смотрит в окно, на иву, что растет как раз напротив моего окна: – Спросила: буду ли я поступать в Университет? Сказала, что поеду, а она вдруг и говорит: «Если поступишь, то приди, скажи». – И всё так же смотрит на верхушку ивы, но губы ее… Вот-вот заплачет! Но сдержалась: – И почему-то меня это сразу резануло: значит, знают, что Пашка меня бросил.

Оборачивается ко мне, смотри в глаза, а я… А я будто бы эдак легко-о, как ни в чём ни бывало восклицаю:

– Ну, бросил, так бросил, – и даже выдавливаю на лице улыбку: – Дурак, что отказался от счастья. – И снова улыбаюсь, но уже искренне: – Настюша, да найдешь ты себе друга лучше Пашки! Ты только верь в себя! – Она дернула плечом, горько усмехнулась, но я не унялась: – Ты же красивая, умная, будь еще и гордой!

Ничего не ответила моя исстрадавшаяся девочка. Поднялась, засобиралась к себе, а когда прощалась, взглянула виновато… и почему виновато?»

Ну, может и извинялась за «своё дурацкое поведение». Но Раис, почему непременно «дурацкое», объясни? Влюблённая, страдающая… и не с кем посоветоваться потому, что мать бросила. Ну, хорошо, не бросила, а предоставила свободу. Но в её годы от такой свободы может повеять холодом и случиться беда.

И хорошо, я рада, что с твоей ничего не случилось, что у неё «всё тип-топ»: и дом, и денежный муж, дети… Но давай вернёмся к Насте.

«Снова я – у Настеньки. И снова встречает заплаканная, ложится на тахту, но розового зайца уже не обнимает, а сидит тот на спинке тахты, свесив голову набок, отчего кажется, что улыбка его погасла. Сажусь рядом с ней, глажу по волосам и слышу.

– Ну за что мне такое горе? – и рыдает. – Я же никому плохого не де-елала!

Как помочь, чем? И тогда, – может это подействует? – опять начинаю ругать Пашку, а она:

– Никого больше так не полюблю, как его! – сдёргивает зайца со спинки тахты и прижимает к груди.

Опять стараюсь пробудить в ней гордость, и опять говорю и говорю, что она достойнее, умнее его, что он – так, мальчишка неразумный, если отказывается от такой красивой, доброй и умной дивчины. Немного помогает… хоть плакать перестаёт, но тут же слышу:

– Вот заснуть бы сейчас… и не проснуться».

Ты, Раис, счастливая, если с тобой такого никогда не было. А, впрочем… Знаешь, человек должен пройти через подобное потому, что оно не унижает, как ты думаешь, а наполняет душу.

А хотя бы и страданиями, как же без них? Нельзя порхать по жизни только мотыльком, с василька на василёк, с ромашки на…

Можно? И даже очень «олрайтно»? Ну что ж, Раисочка, каждому – своё. Но позволь мне закончить свой рассказ, тем более, что осталось всего… всего три записи.

«Сегодня Настенька вспыхнула и ожила, когда рассказывала о Пашке: подошел, мол, в парке и возвратил деньги, которые одолжила ему в Болгарии. Но она отсчитала только пятнадцать рублей, а остальные вернула. «Почему возвращаешь?» – спросил. «За тенниску… ту, что подарил». Ничего не ответил, а она повернулась и ушла.

– Молодец, Настасья! – обрадовалась я. – Значит, выздоравливаешь от своей влюблённости, значит становишься гордой… и мудрой, – даже польстила.

А она грустно улыбнулась, перевела разговор на работу, и я… А я не увидела зайца ни на тахте, ни на кухне. Хотела спросить про него, но не стала, – зачем тревожить еще не зажившую рану?»

«Ездила «от завода» на два дня на турбазу, а когда возвратилась, зашла ко мне и сообщила:

– Мы с Пашкой теперь всё выяснили.

И была успокоенная, тихая.

– Ну и расскажи, – улыбнулась, – как всё было?

А получилось так, что ехали они с ним на турбазу одним автобусом, и он всё пробовал заговаривать с ней.

– Даже руку мне подал, когда выходила из автобуса. Потом подходил и на дискотеке, в столовой, а вечером пришел и в номер. Лежала я на диване, а он присел рядом и начал вспоминать: как хорошо нам было в Болгарии. А потом…

Потом подруга закрыла их в номере, а он стал возмущаться: «Меня ж там ждут»! Настя обиделась: «Ждут, так иди» и встала, начала стучать в дверь, что б кто-нибудь открыл. И открыли, ушел он. Но на другой день опять несколько раз подходил, говорил, что, никогда не женится, что все девки ему надоели, и она сказала, что ей от него тоже ничего не нужно и что эта их встреча последняя.

Рассказала Настасья всё это… и вот уже несколько дней ходит тихая и грустная».

Раис, ты опять – за своё. Ну почему все должны поступать так, как тебе кажется? Ведь люди очень разные и каждый вправе выбирать поступок, соотносясь со своим характером, вот и Настя… Ей надо было разобраться и в себе, и в Пашке, а не делать резких движений, выводов, и это…

Да, разобралась, не сделала «резких», а понемногу… А, впрочем, послушай две последние записи:

«Я пришла домой, прилегла на диван, закрыла глаза, – уж очень устают после монтажей! Но пришла моя юная соседка: уже третий раз звонит ей Пашка, говорит о том, о сем, но никуда не приглашает, не назначает встреч.

– Настенька, учти, – сказала тихо, – вот таким всю жизнь он и будет.

– Но он же совсем другим был, когда познакомились!

– Когда знакомятся, все бывают «другими», – обобщила.