Рай начинается вчера

Невольная Борина наука не прошла для меня бесследно. Словно предчувствуя, я, как неоканчивающийся фильм, все крутил и крутил в голове сцену своего ареста. Но думки думками, а реальность – это реальность. Мой арест и особенно следствие были для меня очень нелегкими. Следователь волк был матерый и не верил ни единому моему слову. Все мои изощрения о том, что сберкассу я брал один, что все деньги я проиграл в карты на юге, что тех, с кем играл, не знаю и не помню, вызывали у него лишь сарказм. Но по тому, как начинались первые допросы, я хорошо понимал одно. У следователя на руках было лишь то, что было: отпечаток моего большого пальца, неосторожно оставленный мной на дверце сейфа через лопнувшую перчатку, да показание случайного свидетеля, заметившего лишь одного человека, уходившего в ту ночь от сберкассы по проулку.

Я понимал и еще одно: если бы взяли Сухого или Гуню, то нас бы уже свели лбами, мордуя очными ставками. Но по тому, что их не было, и по появлявшемуся у следователя едва заметному нервозу, я уже точно знал, что взяли лишь одного меня, и потому я мог позволить себе некую импровизацию. Сдавать подельников, накручивая себе срок, было идиотизмом. Вся эта лабуда о «чистосердечном» была не для меня. И, как стойкий оловянный солдатик, плывущий на бумажном кораблике через пытающееся утянуть меня в пучину бумажное море, я, держась своих первоначальных показаний, успешно обходил закидухи и уловки следователя, как коварные рифы. От его участливого «чистосердечного признания» и подсадных стукачей, так называемых «наседок», мы быстро скатились до побоев, ну а от побоев чуть ли не до издевательств. Но следователю никоим образом так и не удалось расчувствовать меня. Я был уже не мальчик, и за моими плечами была уже хорошая школа, и в той школе я был не последний ученик.

Перепробовав «классические методы» допросов и запугиваний, он, не выдержав, кинул меня в камеру к отморозкам. Я прекрасно понимал, что эта мразь хочет со мной сделать, и приготовился к самому худшему. Но его мечты не оправдались и здесь. Больше к моему удивлению, чем к его разочарованию, так называемые «шерстяные» меня почему-то не тронули. А вскоре у меня появился и новый адвокат. И это был уже не казенный продажный адвокатишка, работающий под ментами, а серьезный и достаточно известный в своих кругах человек. И хотя я не верил и ему, мне стало несколько полегче. А вскоре сменили следователя, и дело мое пошло быстрее. Затем прошел суд, который и огласил мне приговор.

Мне вынесли почти максимальный срок, но, как бы там ни было, «вышку», на которую меня раскручивали, мне не дали. Впереди у меня была жизнь, и, какой бы она ни была, она несла, пусть маленькую, но все-таки надежду. Попав в лагерь, о Сухом я с тех пор ничего не слыхал.

И вот теперь, сидя напротив друг друга и вспоминая прошлое, мы невольно старались даже не приближаться к воспоминаниям о сберкассе. Смотря на Борю, я видел, как он постарел и осунулся. Жизнь если и не поломала его, то что-то явно согнула в нем.

Слушая его, я понимал, что после стольких лет разлуки ко мне он пришел не просто так… Не просто! Но я не выпытывал его, ожидая, когда он все скажет мне сам.

– Хочу я тебя, Михай, об одном одолжении попросить… – неловко помявшись, наконец, сказал он. – Ствол мне нужен…

– На кой он тебе?!! – внимательно посмотрев ему в глаза, тихо спросил я, наливая спиртное в стопки.

– Счет мне кой-кому выставить надо, – не отводя от меня пристального взгляда, спокойно ответил он.

– И кто этот счастливчик, если не секрет? – пригубил я тетин Пашин «каняк».

– Слон!

Покрутив свою стопку в руке, он выпил.

– Слон?!! Н-да! – скривился я, побарабанив пальцем по столу. – Это становится уже интересно!

Боря, не ответив, ковырял вилкой в остывшей картошке, а я, стараясь унять хоровод своих мыслей, замолчал, чувствуя, как у меня под ложечкой нехорошо засосало.

– Ну как, поможешь?!! – нарушил Сухой наше какое-то паскудное молчание.

– Одной волыной Слона не завалить, Боря. Он всегда со своим кодлом ходит. А это опасно, – поморщился я. – Если я правильно вкуриваю, о каком «Слоне» идет речь.

– Ты меня правильно понимаешь, Михай, – прищурился он и осторожно, словно боясь согнуть вилку, положил ее на стол. – Правильно!

– Их там, кажется, три «брата-акробата»? – пристально посмотрел я на него.

– Вот потому я и пришел к тебе, как… как к старому корешу, – кивнул Боря, и голос его при этом слегка дрогнул. – «Стечкин» мне, Михай, нужен… Ну и, если можно, «яблочко» одно! На второе рук не хватит, – серьезно посмотрел он на меня. – Помоги, брат! По своим каналам я все это не сразу надыбаю… Да и засветиться могу раньше, чем надыбаю.

Промолчав, я закурил.

– Я понимаю, Михай! Все понимаю! – торопливо заговорил он, словно боясь остановиться. – Ты тогда все на себя взял… За всех «паровозом» потянул!

– Взял, не взял, какая теперь разница? – вяло махнул я рукой. – Наверное, так надо было.

– Дело не в том, как надо было. Не в том! – чуть приподнявшись, остановил он меня жестом. – Прошу, выслушай! Не тормози меня!.. Я все эти долгие годы хотел увидеть тебя и поговорить. Долгие годы хотел и боялся этого разговора нашего! Но лучше поздно, чем никогда! Ты для меня, оказывается, был единственным другом! Единственным, кому я полностью доверял! Но тогда все пошло как-то не так! Все не так!!! Будь они прокляты те деньги! Этому выродку Гуне, видать, мало доли его показалось! Вот он и потянул их из схрона! Ничего не оставил гнида! А тут узнаю, что тебя взяли!.. Испугался я!.. Запаниковал!

– Слушай, Боря, зачем ворошить то, что быльем поросло? Да Бог с теми деньгами. Забыли!

– Не поросло, Михай!!! Не поросло! Это, как ты говоришь, «былье» совесть моя пропахивает! И еще как пропахивает! Я в жизни своей много чего не так делал, но крысой никогда не был и корешей своих никогда не кидал! А он, Михай, все потянул! – со злобой повторил он. – Как только узнал, гнида?!. Но нашел я его! По «сочам» травил он с шалавами наше бабло, мразь! Видит Бог, по-хорошему я хотел… – дрогнул его голос.

– А он давай гнать да на бас брать: «Мол, кореша своего спроси!» Да что там говорить! – вновь налил он себе. – Рыпнулся он тогда на меня, да, видно, не рассчитал… Пришил я его!!! Кровь на себя взял!!! – выпил он залпом. – А вскоре и сам загремел. На хате одной засыпался! Ну и поволокло меня, как по кочкам… Фарт как отвернулся! А когда откинулся… А-а! – махнул он рукой.

– Устал я, Михай! От всего устал. С чего встал, на то и сел… Вернулся я в родительский дом. Мать к тому времени уже умерла, а из родных сеструха Зойка одна… Ты знаешь ее. Да племянница Настя. Они недалеко жили. Ну и стал я Зойке помогать на ее рынке. Сначала вроде не в жилу было, но потом вроде и ничего. Вроде налаживаться жизнь начала. Я даже женщину себе нашел! Жениться думал… – усмехнулся он.

– Да не так сталося, как гадалося! Вот тут-то и объявился Слон с братьями. Вначале вроде мягко стелили, да жестко потом всем спать стало. Пыхнул как-то наш рынок синим пламенем! Сварные, мол, варили… Но шила-то в мешке не утаишь. Люди чуяли, чьих рук это дело. Да не пойман – не вор. А вскоре братки и вовсе прихватили рынок с потрохами. Ну а потом стали павильоны ставить да с людей шкуры драть. Встретился я тогда с человеком одним. С Ваней Печорой! Слыхал, небось?!!

Я молча кивнул.

– Ваня Печора вроде и был прошляк, но в свое время авторитетом серьезным слыл, – торопливо продолжал говорить Боря. – И, хотя от дел он тогда уже и отошел, понятиям своим человеческим не изменял. Ну вот Печора и свел меня тогда с одним жучарой! По понятиям тот был вроде как из фраеров честных, хотя и жид! Этот маланец, видно, по самое не хочу чем-то Печоре обязан был. Я как понял, Ваня его для таких дел и держал: сильно «вумных» бедными делать. В общем, прокрутили мы тогда дельце одно, ну и выставили Слона на хорошие бабки. Втачали тому пару цистерн с водой, как за спирт, да три вагона с воздухом на закусь в придачу! На счет того, как кого обмахать, голова у того жидка работала, как котел у паровоза!.. Печора… он ведь с фраерами дел никогда не имел. После того жидок с долей своей сразу слинял, а мы с Ваней остались…

Боря, кашлянув, закурил.

– Все вроде чисто было сработано, да, видно, не рассчитали мы тяг Слона… В общем, замордовали они Печору! Зверски замордовали!!! Я, что греха таить, грешным делом, подумал, что и мне каюк!!! И до меня они дотянутся. Но бежать не стал… Не имел я права Зойку с Настей под нож ставить! Не имел. Я тогда, Михай, с жизнью попрощался, но, видно, не нам то решать. Все, слава Богу, обошлось! Ваня,.. пухом земля ему будет, – вздохнул Боря, перекрестившись, – никого не сдал! Крепкий был человек! И вечная память ему! Одним словом, Печора!!! Но знаешь, оно хоть и обошло мимо меня, но душу щемило. В тревоге жил,.. как в дурном сне… Словно чувствовал, что беда рядом ходит. Так оно и вышло! Настю нашу, – дрогнул его голос. – Убили Настю! Убили! Братец Слона… Младший… Эдик! Он с двумя дружками!

Боря вновь налил себе и, одним глотком выпив, закашлялся.

– Изнасиловали гаденыши, а затем, – голос его засипел, – утопили! Живую еще утопили!.. Зойка, как узнала… А-а!.. Что там говорить!.. Они не только Настю утопили. Они жизнь нашу оставшуюся в слезах утопили!.. Кусок сердца живьем… из груди вырвали!!! – ударил он себя по груди. – Настя для нас лучиком света была в жизни нашей постылой. Зойка души в ней не чаяла. Выучить Настю все хотела, коль сама не смогла. Выучили!!!

Закурив, Боря замолчал. Закурил и я, не зная, что сказать. Так мы молча курили, и лишь тихий шорох листвы нарушал наше молчание. Теплое чувство, смешанное с состраданием к Боре, его сестре Зойке, которую в далекой своей юности я хорошо знал, и к ее несчастной дочери Насте, которую я никогда не видел, стало наполнять меня. Я молча смотрел, как легкий сигаретный дымок, поднимаясь над нами, бесследно исчезая, растворялся в теплом осеннем небе. Растворялся, как когда-то растворилась, словно ее и не было вовсе, полная призрачных надежд и наша молодость:

…А на югах ах ласковое море!

А на югах ах не бывает горя!

И солнце светит лишь для нас с тобой!

Швейцаром кла-а-аняется-я месяц зо-ло-той!

Да, наша молодость ушла, и нет ей возврата! Но, уходя, она, наверное, навсегда оставляет в любом из нас что-то хорошее.

– А ты не связываешь смерть Насти с вашим кидаловом? – нарушил я молчание.

Боря, словно отгоняя дурман воспоминаний, покачал головой:

– Не думаю! Слон бы мне, как и Ване, горло перерезал, и кранты. Он бы не тянул! Он в таких делах никогда не тянул! А Ваня ему ничего не сказал. Ну, а до жидка они, видать, не дотянулись. Жидок – жук майский еще тот! Н-е-ет, не думаю. Настя девочка видная была, и, видать, случайно попалась на глаза этому нелюдю Эдику, – вновь засипел его голос. – Этот гнида не одну девчонку испоганил. Любит, гаденыш, «сладкое». Ведет себя нагло, паскуда, как колымский педераст! За спинами братьев прикрывается, мразь! А после того… сразу на родину сбежал с дружками. Долго его не было! А поутихло – вновь объявился… По его делу… одного несчастного притянули менты. Видать, заставили взять все на себя. А в камере тот и удавился. Вроде бы как сам. Фуфло прогнали, мол, совесть замучила. Вот и все…

Боря взял бутылку, налил в рюмки и, поводив горлышком бутылки о край своей рюмки, вновь спросил:

– Так как… Поможешь?!!

– Ты не возьмешь, Боря, Слона на цок-нахопок. Не тот случай. Не уйдешь… – помолчав, ответил я.

Боря грустно улыбнулся:

– Еще помнишь! – и, поведя плечами, тряхнул головой: – А я и не думаю, Михай, уходить! Я на них на таран пойду! Как Гастелло!.. Не боюсь я! Устал я бояться. Ведь всю жизнь свою только и делал, что боялся. Всю жизнь!

Он залпом опрокинул рюмку и, не поморщившись, поставил ее на стол.

– Поверь мне, это не пьяный базар. Я, Михай, как Настю схоронили, даже пьянеть перестал. Не берет она меня, – кивнул он в сторону бутылки. – Видать, и отпился. Ты знаешь, разменял я свою жизнь, как золотой червонец на мелкие гроши, а их распылил пылью невидимой. Ничего не осталось у меня, кроме усталости в душе… Так чего мне бояться?.. Нечего мне бояться! Ты знаешь, – улыбнулся он своей некогда обворожительной улыбкой, и его глаза вспыхнули былым задором, – я только сейчас, наверное, и понял, что человек начинает жить по-настоящему только тогда, когда перестает бояться. Страх человека, как путами, вяжет, и, когда рвешь эти путы, только тогда и жить начинаешь. Ну как, Сашок, поможешь?!! – неожиданно назвал он меня по имени.