Из двух тысячелетий. Проза и стихи, принесенные ветром Заволжья

Не стало и второй Веры. А, может быть, образ девушки – продукт его воспаленного мозга. Чтобы охладиться, Артур вошел в Узень. Здесь было мелко, а там, за камышами, он знал, таился омут. Сомкнулись над головой серые воды, а где вынырнул парень, никто не видел. К излучине редко приходили баклушевцы, далеко, а суслик, как ни вытягивался на задних лапках, за камыши не мог заглянуть.

Уха для сатаны, или

О референдуме в деревне

На берегу речки в проеме камышей ловил рыбу старик.

– Смотри, Федор, как похож на Кузьмича. Если бы не умер неделю назад, точно был бы он. И самокрутка – в палец, и дымит как паровоз.

– Не может быть, Роман, Кузьмича мы сами заложили в глину, до сих пор поясница не сгинается.

– Брата-близнеца у него точно нет. Сестру знаю, но она давно слух потеряла и только улыбается всем. Надо подойти к рыбаку и спросить, кто он.

– И, правда, чо прерякаться, не на свадьбе же.

Роман и Федор подошли к старику.

– Извини, товарищ, очень ты похож на Кузьмича, а его мы недавно похоронили, развей наши сомнения, – сказал Роман.

– Зря сомневаетесь, Кузьмич я, просто захотел ухи, вот и рыбачу.

– Так мы же сами тебя в пласт замуровали, – опешил Роман.

– У меня до сих пор поясница не сгинается, – поддержал друга Федор.

– Не могилу выкопали – траншею, надо было на штык лопаты помельче, с трудом выбрался, – затянулся смачно дымящимся самосадом Кузьмич.– А боль в твоей пояснице, Федя, скоро пройдет: Акулина, твоя залетка, вылечит, как и своих мужей.

– Да, они умёрли, Кузьмич?

– А я о чем тебе толкую, Федя. Карма у нее нехорошая.

– Тоже скажешь, Кузьмич, нехорошая, сидеть можно на ней, сам сколь раз пробовал.

– Роман объяснит тебе, о чем я. Если успеет. Недолго ему осталось кренделя выписывать.

– Он, Кузьмич, из дуба жену свою Анастасию топором вытесал, вылитая. На ее могиле хотит поставить, когда умрет.

– За другие фигуры он, Федя, поплатится. Да, да, Роман, скоро братья Даниловы поставят тебя на костыли, за излишнюю похоть.

– Все-то ты знаешь, Кузьмич, лежа в могиле, или просвещает кто?

– А почему я здесь, и ловлю рыбу? Думаешь, разрешили бы, как ни хоти ухи. Оказывается, Варька моя, ведьма, с чертями водится, вот и попал я в ад.

– Впервые слышу, чтобы в ад по блату, – фыркнул Роман.

– Теперь так, свой я там. Внушил Сатане, что лучше ухи, чем из наших карасей, да на камышовой воде, нигде нет. По правде он не умней барана, и обличьем схож, но знает, что скоро случится в деревне, кто и когда умрет.

– А когда я умру? – спросил Федор. Кузьмич отложил в сторону удочку:

– От самогонки своей залетки ты загнешься, на корнях она ее настаивает.

– На каких корнях?

– Не знаю, их сейчас много. Тот мужик в трусах, из рекламы, тоже у нас, переусердствовал, так что Акулину посещай со своей самогонкой.

– А как же фермер Кошкин, ведрами ее самогонку хлыщет.

– Ты, Федя, знаешь, что он крошит в суп вместо укропа?

– Еще бы не знать, полынь. Попробовал однажды, свело так челюсть, что дня четыре говорить не мог.

– Он Варьке моей родич, попросил как-то постричь его перед школой, это было давно, когда я еще работал в колхозе стригалем, еще тогда нащупал под его волосами два маленьких, с наперсток, рога. Но не придал этому значения: мало ли чего может у человека вырасти на черепе?

– Кузьмич, а ты прав, – сказал Роман, – недавно Кошкин на виду у всех с каланчи спрыгнул, подошвы сапог отлетели, а ему хоть бы что.

– А на дне речки сколь сидит без воздуха, цельный час, – добавил Федор.

– Ладно, открою тайну: дурит он вас. Под водой, в береге, промоина есть с воздухом, там он и сидит.

– Еще и деньги дерет за свои обманы, – возмутился Федор.– А давайте теперь его одурачим. Покажем воскресшего Кузьмича, пущай по деревне слухи разносит.

– Явления народу все равно не будет, – засмеялся Роман.– Скорее подумают, совсем одурел от самогонки.

– А кого он удивит? У нас в деревне, что ни баба, то ведьма, – сказал Кузьмич.– Одна рябая Клавка более-менее серьезная. Молилась вчера на кладбище. Да тоже того: чтобы омолодиться, заменила на лице кожу, а откуда ее взяла? С задницы.

– Так, у нее там наколка, – удивился Роман.

– Полдеревни мужиков точно смеются, – согласился Кузьмич.– А эта, Елена-каланча что отчудила, козла привязала к кресту на могиле мужа, чтоб траву ощипал. Ох, ты, батюшки, предпринимательница хренова, ладно, задохнулись мы от его мочи, выдрал он крест и повалил еще с десяток рядом стоящих. Каланча сразу отказалась от козла: не мой, говорит, и все тут. Отпустили козла, но он не домой побежал, а к попу в церковь. Эх, и смеялся Сатана, и, правда, редко услышишь такое.

– А зачем к попу-то побежал козел? – не понял Федор.

– Привык к нему, – ответил Роман.

– И что?

– Не врубился?

– Пока нет.

– Ему надо с подсказкой, Роман, – хмыкнул Кузьмич, – Поп, Федя, в свободное от молитв время любит забираться на каланчу.

– А причем тут козел? – спросил Федор.

– Козел точно не причем, – ухмыльнулся Роман, – поп каждый раз, когда приходит к каланче, приносит ему морковку.

– Посмеялись, и хватит, мне пора назад, уху варить.

– Подожди, Кузьмич. А что говорил Сатана о беде, которая случится скоро в нашем селе? – спросил Роман.