Отступники Старого мира

Лассон рассмеялся и сказал:

– Я слышу! Давай поговорим о чём-нибудь, чтобы не отключиться.

– Хорошо. А о чём?

– Ну, расскажи, например, как ты оказался здесь, Ашвар, – предложил Виктор.

– Так же, как и все, – ответил я.

– Ну это вряд ли! – с усмешкой заметил Лассон.

– Что вы хотите сказать?

– Ты молод и образован, – заметил он, – даже по твоему говору понятно, что ты не из простой семьи, хоть и пытаешься не выделяться среди остальных. Скажем прямо: получается у тебя плохо! Золотые часы на цепочке, статуэтка в твоей комнате. Да, даже твоя фамилия, парень! Хоть я и не из Лакчами, но всё равно понимаю, что ты из аристократов.

Слово «аристократы» из его уст звучало почти как насмешка. Работая среди простых людей, я постоянно натыкался на этот тон. Мне он никогда не казался оскорбительным, потому что я считал такое отношение к лакчамскому дворянству заслуженным. Да я и не причислял себя больше к членам благородных семей.

– Здесь много людей из дворян, – уклончиво ответил я.

– Но не твоего возраста, Ашвар, – продолжал подкапываться Виктор, – должностные лица – и то не все – да. Люди от тридцати и старше. Те, кому эта работа когда-то казалась золотой жилой. Кто-то слишком многое вложил, чтобы оказаться здесь. Но тебе вряд ли было что терять в Антарте, когда началась революция и всё такое.

Со мной иногда говорили здесь в снисходительном тоне, потому что в Антарте твоё происхождение не производило на людей никакого впечатления. Голос Лассона был немного другим, хоть подобные слова я уже слышал. Кажется, ему было действительно любопытно, но последнее замечание задело меня за живое.

– Откуда вам знать? – спросил я.

– Ну кое-что нетрудно заметить, – ответил Лассон, – если бы ты был очередным изнеженным ребёнком, который захотел приключений, ты бы смотал удочки, как только правительство Лакчами бросило проект…

– Бросило?! – что-то в этом слове удивило меня и вызвало неприязнь.

– Хорошо. Как только мы избавились от Лакчами. Ты остался. Вряд ли у тебя здесь завязался роман с чьей-нибудь женой. Деньги, учитывая твою фамилию, тоже не могли стать проблемой. Даже если бы тебя сюда отправил собственный отец, чтобы ты увидел «реальную жизнь», вся заваруха с независимостью – достаточно уважительная причина, чтобы вернуться. Я бы сделал ставку на то, что это было твоё решение и что ты, скорее всего, не в лучших отношениях со своей семьёй.

Он был грубоват, но проницателен. Никого здесь особо не интересовала моя история, и порой мне было одиноко. С момента нашего путешествия через бурю, Лассон вызывал у меня всё больше уважения, но я не был уверен, что готов откровенничать с ним.

– Возможно, – сказал я, – но тогда, может быть, вы? мне сначала расскажете, как оказались здесь?

– Справедливо, – заметил он. – У меня ничего никогда не было. Норвальд взрастил меня, записал в армию и отправил участвовать в том бардаке, который начался в колониях после Патейской войны, как вы её называете. Когда мне надоело прибирать чужой мусор, я уволился и постарался оказаться как можно дальше от своей заботливой родины. А в Антарте неплохо платили. Мне повезло ухватить какое-никакое образование, поэтому я могу разговаривать с тобой на одном языке, если ты понимаешь, о чём я.

Вообще-то, я не понимал. Это было несколько двусмысленно, но я не стал уточнять.

– И вы не жалеете о том, что сейчас сидите здесь и готовитесь к бою? – спросил вместо этого я.

– Ничуть, – ответил он. – Это мне знакомо. А альтернатива в виде возвращения, скорее всего, сулит бедность и неусыпный контроль со стороны моей родины. Вряд ли Норвальд сильно рад тем, кто не вернулся, как только началась вся эта каша. Граждане, не взывавшие к помощи Норвальда, а молча строившие собственное общество, не очень похожи на ярых патриотов.

– Вы не любите свою страну?

– Я бы сказал, что мне нет до неё дела. Они дали мне образование и накормили, когда я голодал. Но после этого затащили на бойню в незнакомые мне края. Мы не особенно понимали, за что там воюем. А вот местные понимали. Они не хотели, чтобы кучка бледнолицых выжала их страну досуха. Я думаю, что после всего этого мы с Норвальдом в расчёте, вот и всё. Я расплатился за то, что мне дали.

Я смотрел в окно на падающий снег. Похоже, везде происходит одно и то же. Когда-то Норвальд представлялся мне государством, в котором всё наоборот. Местом, где царит справедливость, где народ сбросил со своей шеи нахлебников, короля и дворян. Но с тех пор я собирал только больше не таких уж светлых историй. Впрочем, Норвальд всё ещё выглядел гораздо более прогрессивной страной, чем Лакчами.

– Мы чем-то с вами похожи, – сказал я.

– Да? – спросил Лассон. Трудно было понять его интонацию. Он сидел за моей спиной, а эхо немного изменяло его голос.

– Не происхождением, конечно. Скорее отношением к… дому.

– Что ты имеешь в виду?

– Перед тем как вы попали на войну в колониях, вы верили в то, за что Норвальд сражается там?

После небольшой паузы Лассон ответил:

– Я не помню, чтобы сильно задумывался об этом всём. Но, пожалуй, да. Я верил в свою страну, в то, чему меня учили в детстве.

– Вот и у меня та же история, – сказал я. – Верил в то, чему учили. Скорее даже я верил в своего отца и то, чему он меня учил. Я вырос в благородной семье. Мой отец – довольно известная личность. Многие считают его одним из лучших людей Лакчами. Я тоже так думал в детстве… Кто думает иначе? Но всё же у меня всё было немного по-другому…

– В чём?

– Я постоянно видел это восхищение со стороны других людей. Где бы я ни оказался, люди начинали относиться ко мне по-особенному, как только узнавали, кто мой отец. «Человек чести», «хранитель традиций» – так его называют.

Что-то во мне дрогнуло от этих воспоминаний, но я продолжил:

– Он особенный для всех. Безупречные манеры, изысканная речь, превосходный вкус. Кладезь мудрости для богачей. Он пытался воспитать меня как ещё одного рафинированного дворянина, который плетёт очередные пустые речи…

Я перевёл дух и продолжил:

– Я всегда жил в этой атмосфере, где форма довлеет над содержанием. Такие, как мы, были примером для остальных. Примером благородства и чести. Но потом, практически случайно, я понял, чего всё это стоит. Вы знаете, когда я заканчивал школу – разумеется элитную, в которой учились такие же выходцы из благородных семей, – когда я заканчивал школу, вышло так, что я вплотную увидел, как живут люди в бедном квартале.

– Разве тебя не должны были держать подальше от подобных мест? – спросил Лассон.

– Так и было. Я же говорил, что моя семья была особенной даже по меркам лакчамского дворянства. А вот мои сверстники были другими. Они могли быть напыщенными, когда на них смотрели старшие, но в их душах было столько же изящества, сколько в сыне шахтёра. Обычные такие сорванцы. Так вот, они хотели сделать выпуск по-настоящему запоминающимся. Не сводить всё к той великосветской нудятине, которую устраивала школа.

Лассон усмехнулся, и я тоже, а перед моими глазами всплыли старые товарищи.

– Понимаете, меня держали всё время взаперти. Чтобы я не поддавался «тлетворному влиянию» внешнего мира. Все, кто меня окружал, были сплошь образцами высокой морали. Ну я так думал тогда. А вот эти ребята из школы знали о мире гораздо больше, чем я. И они знали про ашартру…

– Это ещё что? – поинтересовался Лассон.

– Это наркотик, галлюциноген. Собственно, ребята хотели его достать, чтобы устроить свой праздник на выпускной.

– Кажется, я тоже немножечко аристократ, раз не слышал о нём, – пошутил Лассон.

– Его добывают из цветка аша, который можно найти только в Лакчами. Наркотики – запретная тема в благородных кругах. Считается, что их используют только безвольные и опустившиеся люди. Которые нам не ровня. Если бы это было так!

Я злобно усмехнулся и продолжил:

– Ребята в школе вообще любили надо мной подшутить. Не сильно. Но их забавляло, что я – такой пай-мальчик, который вообще мало что знает о реальном мире. Меня это всегда немного раздражало. И вот перед выпускным они меня, как говорят, «взяли на слабо». Мы все были немного взвинчены перед выпуском. Завтра мы получим билет во взрослую жизнь… В общем, всё это, похоже, подействовало на меня, и я поддался их уговорам.

Лассон молча слушал, а я продолжал: