Отступники Старого мира

Конечно, в последние годы я стал считать всё это нелепыми суевериями, попыткой объяснить сбой в нашем восприятии реальности. Наука Норвальда уже пару десятилетий как дала гораздо более трезвую оценку этого состояния. Но всё же размышлять об этом отвлечённо было куда проще, чем переживать само чувство настолько ярко. Я отчётливо ощущал, что всё это со мной уже происходило. «Светлейшие» учили, что от жизни к жизни в нас меняется всё. Память обнуляется, внешность стирается, мы исчезаем полностью. Остаются лишь некие точки, самое естество человека, которое не может быть выражено простыми словами. Естество человека неизменно, а потому рано или поздно приводит его в ту же ситуацию, в которой он уже был. Универсального ответа на то, что это естество собой представляет, – ответа, который можно было бы воспринять, почувствовать или понять, – не существует. У каждого оно своё, поэтому и чувство дежа вю у каждого уникально. Светлейшие становились таковыми потому, что глубоко открывались этому опыту, отказывались от чужих объяснений и искали ответы в себе.

С одной стороны, я знал, что дежа вю – не более, чем сбой в работе головного мозга, с другой – на меня как из ведра лились воспоминания об этом учении. Я чувствовал себя застрявшим между этими картинами мира. Застрявшим в лесу между ужасом и покоем. И я понятия не имел, какая дорога ведёт к одному, а какая – к другому. Цепляясь за идею о нарушении восприятия, я не знал, дарует ли она истинный покой. Я лишь продолжал искать ответы на конкретные или самые отвлечённые вопросы, которые каким-то образом имели непосредственное отношение к тому, виновен ли я в убийстве этих людей.

Я не знаю, сколько времени прошло и как мы оказались в вестибюле администрации. Рассевшись где попало, мы пытались осмыслить произошедшее. Откуда-то появился Лассон. Он о чём-то перешёптывался с некоторыми из рабочих, пока Галаш, Мекат и Ижу не пошли за ним наружу. Я выглянул в окно, через которое были видны ворота. С неба опять сыпал снег. Люди вышли за пределы порта, а через несколько минут вернулись. Они занесли тело в здание напротив того, из которого мы стреляли, и снова отправились наружу.

Мне послышался какой-то шум из глубины администрации. Прислушавшись, я понял, что это звонок телефона. Сначала я удивился и подумал, почему Умак не отвечает. Потом заметил, что мы не на «Заре», машинально поднялся и пошёл на звук. Добравшись до аппарата, я снял микрофон. Из динамиков донёсся взволнованный голос:

– «Январь» вызывает порт, – это был не диспетчер.

– Порт на связи, – ответил я.

– Кто говорит?

– Помощник главного инженера «Зари», Ашвар Шел-Тулия…

Прежде чем я успел задать вопрос, голос затараторил:

– Я пытался дозвониться до вас несколько раз. Почему вы не отзывались? – и, не дав мне ответить, он продолжил: – Слушайте внимательно. У меня мало времени. В колониях что-то происходит, и ответственен за это Менаги. Я не знаю, кто ещё с ним заодно, но дежурный диспетчер на «Январе» – точно один из них…

– Что? – спросил я, ничего не понимая.

– Слушайте! – настойчиво повторил голос. – Никаких экспедиций нет! Менаги…

– Подождите! – сказал я, пытаясь прорваться к тому, что? он говорит, сквозь пелену, обвалившуюся на меня после стрельбы.

Но он продолжал, не обращая внимания на мою просьбу:

– Менаги вместе с группой других чиновников «Января» всё подтасовал. Они присвоили бюджет экспедиций. Они не пытаются ничего искать. Их нужно остановить! Я должен бежать. Передайте остальным!

– Откуда вы знаете? – только и успел спросить я, но никто не ответил. – Алло! Алло! Ответьте!

Я продолжал кричать в микрофон, пока не обратил внимания, что из динамиков идёт только обычный шорох. Говоривший со мной уже повесил микрофон. Я не мог сконцентрироваться на том, что произошло. Весь разговор отдавался какой-то кашей в моей голове. Голос казался странно знакомым, не увязываясь при этом ни с одним лицом. Я положил микрофон и на еле двигающихся ногах вернулся в вестибюль в полной растерянности.

Лассон с остальными уже был там. Они складывали оружие заключённых в кучу в одном из углов зала. Я молча наблюдал за ними. Несмотря на то, что Лассон проработал весь этот план и был одним из главных исполнителей, он держался гораздо лучше других. Его голос стал более глухим и жёстким, а на лице застыло какое-то каменное выражение. Но на этом, в общем-то, было всё. Его поступь была твёрдой, и он единственный что-то предпринимал, а не сидел у стены, пытаясь осознать произошедшее. В этом было что-то поддерживающее и отталкивающее. Словно он просто шагнул дальше. Мне не казалось, что ему всё равно, но, похоже, для него это событие не имело того грандиозно ужасающего значения, как для нас. Из-за этого мне хотелось его обвинять в том, что произошло. Но меня останавливала мысль, насколько такие обвинения нелепы. Тем более что мы выполнили приказ, поступивший с «Января». Я присел у стены и обнаружил, что всё ещё сжимаю винтовку в руке.

Когда парни закончили с оружием, Лассон подошёл ко мне и тихо сказал, что мы должны сообщить о произошедшем. Я снова поднялся, и мы прошли в телефонную. Там я, наконец, прислонил ружьё к стене и, прежде чем взяться за аппарат, вспомнил о разговоре, состоявшемся всего несколько минут назад. Я рассказал об этом норвальдцу. Он кивал чему-то, пока я говорил, но не выглядел хоть сколько-то удивлённым.

– Кто этот парень, который звонил? – спросил Виктор, когда я закончил.

– Понятия не имею, – ответил я. – Он не назвался.

– Всё это кое-что проясняет…

– Что?

– Помнишь свалку машин, на которую мы наткнулись? Почему она не была отмечена на карте? Да и ремонтной станции мы никакой не обнаружили.

Эта история казалось чем-то, что произошло очень давно. Я уже успел напрочь позабыть об этой свалке, хотя мы просидели там несколько часов. Лассон между тем продолжал:

– Что если Менаги нанял иностранных рабочих не для того, чтобы проводить экспедиции, а чтобы они просто перегнали все машины в ту лощину? А потом посадил их на корабль и увёз обратно. Тогда никто ни о чём бы не узнал.

У меня голова еле соображала, и вся эта теория казалась каким-то бредом.

– Зачем? – только и мог спросить я.

– Ну если этот таинственный незнакомец не врёт, то на этом можно было убить всех зайцев сразу, – ответил Лассон. – Ты сам говорил, что единственное средство связи в Антарте – телефоны, которые замыкаются на «Январе». Кроме этого остаются только вездеходы. Невозможно контролировать передвижение машин между станциями. Но если их забрать? Тогда каждой станции можно скармливать нужную информацию – всё равно никто не сможет проверить. А экспедиции были идеальным поводом для того, чтобы позабирать машины у колоний. Менаги может не только разворовать бюджет разведки, но и давить на вас, чтобы вы добывали больше топлива. Чтобы спонсировать им эти несуществующие экспедиции. Остаётся только продавать излишки нефти и совать выручку в свой карман.

Всё, что рассказывал мне Лассон, было складным, но я ни на минуту ему не поверил. Менаги, обворовывающий Антарту? Освободитель нашей страны? Мы все воспринимали его не иначе, как героя. Он вдохновлял нас на бунт. Лакчами в любой момент могла арестовать его. И я прекрасно знал, что его ждало в такой ситуации. Что-то во мне дрогнуло от этого знания. Петля на городской площади. Но Менаги не испугался тогда. Он рисковал своей жизнью, чтобы Антарта стала независимой. И тут у меня что-то щёлкнуло в голове. После всего, что Менаги сделал для колоний, мы безоговорочно доверяли ему. Окончательное решение по всем вопросам принадлежало ему. Кто-то где-то ворчал, но никто никогда всерьёз не оспаривал его права на власть в Антарте. Тем более, покуда мы преодолевали тяжёлые времена, некогда было заниматься политическим устройством страны. Прежде всего нам нужна была эффективная система на ближайшее время. Потом уже можно было думать о демократии и чём угодно ещё. И это была идея, которую поддерживал сам Менаги.

Пока не будет возмещён ущерб, нанесённый колониям за последние годы правления Лакчами, пока у нас не появится уверенность в завтрашнем дне, Антарта должна была работать не как государство, а как огромное предприятие. Это то, во что мы все верили. Работай, пока не обеспечишь стабильное процветание.

– Что тебе сказали на «Айсберге»? – прервал мои размышления Лассон.

– Что ты имеешь в виду?

Я вдруг обратил внимание, что обращаюсь к нему на «ты», а он совершенно не замечает этого. Мне почему-то казалось это уместным.

– Когда ты вышел на связь с «Январём» с «Айсберга», что они тебе сказали?

Ответить на этот вопрос оказалось не так-то просто. Всё, что произошло до сегодняшней стрельбы, казалось историями из далёкого прошлого. С трудом вспоминая, я начал рассказывать:

– Они что-то говорили о том, что пытались связаться с нами на «Источнике» и на «Заре», но…

– С кем именно ты говорил? – перебил меня Лассон.

– С Менаги… Хотя нет, сначала с диспетчером, а потом уже с Менаги.

– Что он тебе сказал про этих заключённых?

– Я не помню… Он говорил, что там какие-то сложности с тем отрядом, что отправился в тюрьму…

– «Сложности» – это то, что зэки захватили вездеход? – Лассон продолжал допрашивать меня тем же тоном, какой я когда-то слышал у полицейского в Лакчами.

Голова была совсем деревянной. Казалось, между мной и всем, что я вижу или вспоминаю, пролегает длиннющий туннель. Я не помнил, когда нормально спал в последний раз.

– Да-а… – неуверенно протянул я.

– Он тебе так и сказал? —спросил Лассон, пристально глядя мне в глаза.

Его взгляд был каким-то пронизывающим и угрожающим. Я не мог понять, адресована ли эта угроза мне и в чём она состоит. От этого становилось не по себе.

– Я не помню… Я не понимаю, к чему ты клонишь? – с раздражением спросил я.

– Погибли люди, Ашвар. Люди, которых вообще не должно было здесь быть, – его голос снова приобрёл те странные интонации, с какими он рассказывал о бунте в тюрьме.

Этот тон был каким-то завораживающим. Когда Лассон говорил так, весь остальной мир растворялся. Оставались только его слова. Сейчас я чувствовал это ещё более остро. Может быть, на то влияли последние потрясения или мой недосып, но у меня было чувство, что из головы вылетает всё, чтобы остался только голос этого человека.

– Я просто пытаюсь разобраться, Ашвар, – продолжал между тем Виктор, – почему никто не знал о том, что они находятся в этом вездеходе, почему нас не предупредили. Поэтому я пытаюсь узнать, что тебе передали с «Января».