Отступники Старого мира

– Я пошёл с ними. Но из-за её статуса, достать ашартру можно было только в одном из бедных районов города. Я тогда впервые побывал где-то за пределами центра или богатых поместий. И там я увидел, в какой грязи и нищете живёт народ Лакчами. А самое мерзкое – туда вполне себе наведывались «образцы высокой морали». Под покровом ночи они искали всё те же наркотики или проституток. Разумеется, они прятались под плащами с капюшонами, но достаточно одного взгляда на крой, чтобы понять, что это не одежда работяги. Да и видел я все эти плащи на своих многочисленных дядюшках и тётушках в пасмурную погоду. Мы сами шли в таких же.

Меня охватили волнение и злость, когда я вспомнил о той ночи.

– Всё это было таким лицемерием. Я глядел на своих товарищей и понимал, что такими же были их родители. Как только эти ребята подрастут, именно они будут прятаться под капюшонами по ночам, а днём – разглагольствовать об этикете. Все эти люди прекрасно знали, как живут те, кто обеспечивает их процветание.

– Разве это было безопасно? – спросил Виктор. – Шарахаться среди ночи по злачным местам, не скрывая своего богатства?

– О, там было ничуть не опаснее, чем в центре, набитом полицией! Потом уже я интересовался тем, что происходит на окраинах, и узнал, что были «инциденты» с членами благородных семей. Вот только после таких инцидентов в бедных районах начинались рейды. Полиция хватала всех, кто под руку попадался. Расследования проводили тщательно. Скорее всего, не всегда удавалось поймать реальных преступников, но обвиняемые были, и их было много. Так что, я думаю, если кто-то нападал на очередного человека в капюшоне, преступника тут же распинали его же соседи.

Скудный пейзаж за окном только ярче оттенял воспоминания, проносившиеся в моём сознании.

– Я тогда лишь замечал всё это и удивлялся, даже не размышляя над тем, что происходит. Да и некогда было размышлять – ребята шли очень быстро, нужно было поспевать следом. Да и я весь трясся. Тогда я впервые делал что-то непозволительное для человека моего происхождения. Мне казалось, что нас вот-вот поймают. Но моё сознание, оно было как губка – впитывало каждый образ, попадавшийся на пути. Нечистоты, пьяницы, невероятной бедности трущобы. Там даже тротуары не везде были, иногда приходилось идти просто по грязи. Мне словно открылся новый мир, который целиком состоял из чего-то мерзкого, жалкого, за гранью нищеты.

Я сделал паузу, почувствовав, как в моей памяти всплывает ещё одна картина. Она запомнилась мне очень расплывчатой. Но ужас, который наполнял её, до сих пор сковывал меня.

– И вот, когда мы пришли на место, – с трудом продолжал я, – у меня уже голова шла кругом. Не только от того, что всё моё мировосприятие переворачивалось. Чем дальше вглубь, тем крепче был смрад, который стоял над этим районом. Мы остановились. Один из ребят зашёл в какую-то хибару, где он должен был купить ашартру, а остальные остались снаружи. У меня всё плыло перед глазами. Я привалился к столбу и пытался сдерживать тошноту. И тогда я заметил ребёнка, сидевшего в темноте. Это было так странно. Я пытался сосредоточиться на чём угодно, лишь бы отвлечься от того, насколько мне плохо. Поэтому я приковал всё своё внимание к этому ребёнку. Луна еле освещала его. Я думал о том, почему в настолько поздний час он сидит на улице в темноте. И ещё у него блестело лицо. И мне было любопытно, почему оно блестит. Я подошёл ближе, хотя разглядеть ничего толком невозможно было. Я наклонился почти вплотную, но он не обращал на меня никакого внимания. И тогда я увидел, что там блестело. Это были мухи. Они ползали по его лицу, по глазам и губам. Я понял, что он мёртв.

Лассон не издавал ни звука. Сделав глубокий вдох, я продолжил:

– Тогда мне совсем сплохело, и я даже не помню, как ребята дотащили меня обратно… Позже я столько раз возвращался к этой ночи. У меня с глаз тогда словно пелена спала… Вот на чём стояли благородные семьи… на чём стояла моя семья. На таких вот районах, где нечистоты льются прямо по улицам, а дети умирают на обочинах. И никому до этого нет дела.

Я даже сам не заметил, как выложил всю историю, хотя несколько минут назад не собирался ничего рассказывать этому человеку. Лассон, между тем, спросил:

– Так ты хотел сбежать оттуда?

– Да, – ответил я, – но это было гораздо позже. Сначала я хотел что-то поменять. Собственно, тогда я заинтересовался Норвальдом, который пережил революцию и упразднил все сословия. Это то, что нужно было повторить в Лакчами. Убрать Совет Старейшин, убрать благородные семьи, ввести прямую демократию. В университете я столкнулся с ребятами, которые придерживались того же мнения.

– Они тоже были из высшего общества?

– Да, в Лакчами довольно трудно получить хорошее образование кому-то ещё. У них был подпольный кружок, в который я вступил. Мы распространяли листовки, дискредитирующие сложившуюся систему. Некоторые бумаги максимально просто описывали, на чём стоит вся эта нескончаемая эксплуатация, как Старейшины используют традиции, чтобы манипулировать народом. Городские жители в большинстве своём умеют читать, поэтому идея казалась хорошей. Но из всего этого ничего не вышло… Я понял, что мы ничего не добьёмся, и перевёлся в академию, которую открыли, чтобы готовить специалистов в Антарту. Мне хотелось убраться подальше от Лакчами и найти место, где я смогу приносить пользу другим.

Я замолчал. Лассон тоже не произносил ни звука, будто ждал продолжения. Я споткнулся, рассказывая об этом тайном обществе. Сейчас мне не хотелось делиться этой историей. К моему удивлению, она всё ещё была слишком обжигающей.

– А ты, действительно, не так прост, Ашвар Шел-Тулия! – сказал Лассон. – Но я так понимаю, Антарта тоже преподнесла тебе пару сюрпризов?

– Да уж, это…

Но договорить я не успел, потому что Виктор меня прервал:

– Хватай винтовку! – его голос внезапно наполнился сталью. – Идут с востока. Беги вниз, скажи, чтобы ждали моего сигнала! Не высовывайтесь!

Я подскочил и развернулся. На вершине склона вырисовывался вездеход. Лассон уже держал в руках пулемёт и распахнул дверь на внешнюю площадку. Он остановился в проходе и крикнул:

– Быстро!

Я бросился вниз, стараясь не упасть на ступенях, но мне всё равно казалось, что я скольжу по ним, а не ступаю. На выходе меня занесло, и я повалился в снег, но тут же поднялся и побежал к зданию, где сидели остальные. Ворвавшись внутрь, я крикнул:

– Идут с востока! Ждите сигнала!

Рабочие обступили окна, как показывал Лассон. Я тоже занял место около одного. Моя куртка вся была в снегу, мне хотелось отряхнуться, но я замер на месте. Сердце колотилось в груди. Я смотрел на винтовку в своих руках и не шевелился. Это было похоже на тот момент около Туннеля: время еле ползло, а я не мог выглянуть, чтобы узнать, насколько близко подобрался вездеход. Впрочем, в этот раз наших врагов можно было заметить по еле различимому тарахтенью машины. Я пытался успокоиться, но у меня не получалось. Всё происходящее было настолько непривычно мне, что я мог лишь понимать, что сейчас что-то произойдёт. Что-то, чего я не хочу и о чём не имею ни малейшего понятия. Было лишь желание остановить время, удержать весь мир. Лишь бы только сейчас не произошло то единственное, что должно было. Недавняя жажда мести вылетела, пока я бежал сюда. Снаружи шум медленно приближался, а внутри всё, наоборот, будто остановилось. Казалось, что все застыли так же, как и я. Чтобы взять себя в руки, я начал отсчитывать секунды, но моментально сбился из-за нараставшего волнения и испугавшей меня мысли: «Что если это не они?!» Она выбила всё остальное из моей головы. Тут я заметил Вайшу у соседнего окна. На его лице была яростная гримаса. Он перебирал пальцами по винтовке, словно не мог дождаться сигнала.

И сигнал прозвучал.

Снаружи раздался грохот, который моментально заглушил звук двигателя. Это были стрекочущие разрывы от пулемёта Лассона. В первый момент мне показалось, что оружие стреляет не так уж и громко, как я запомнил. Тем не менее я весь трясся от этого грозного звука, который разлетался над портом с короткими перерывами, а потом возвращался новой очередью. Вайша разбил окно с такой быстротой, что мне показалось, будто он даже опередил стрельбу Лассона. Другие рабочие тоже выбили стёкла прикладами и выставили винтовки в окна. Вот теперь здание наполнилось настоящим громом. Когда стоявший напротив меня Ижу сделал первый выстрел, у меня снова заложило уши. Несколько мгновений я стоял, застыв, лишь вздрагивая от пальбы, но потом разбил свою половину окна и вскинул винтовку.

Я не мог разобрать, стоит вездеход или движется. Он был метрах в пятидесяти от нас. Я прижался щекой к холодному прикладу, на котором ещё таял снег, и попытался прицелиться. Но, к моему удивлению, прицел водило из стороны в сторону, ни о какой точности и говорить не приходилось. Я пытался наставить ружьё на центр машины, но ствол сразу же уводило то вправо, то влево. Наконец, мне по плечу хлопнул Ижу и крикнул прямо в ухо, чтобы я стрелял.

Я резко дёрнул спуск и почувствовал сильный толчок в плечо. Отдача у этих винтовок была слабее, чем у отцовского ружья, но всё равно ощутимая. Ствол вскинуло вверх и влево. Я попытался разглядеть, куда я попал, но ничего было не различить. Вокруг машины кое-где вихрем взлетал снег. Я ожидал, что от попаданий будут разлетаться искры, но их не было. Казалось, что все пули мажут и оказываются в снегу.

Зато наконец стало понятно, что вездеход остановился. Я снова вскинул винтовку и выстрелил, уже не целясь. Точнее, я хотел выстрелить, но ничего от нажатия на спуск не произошло. До меня дошло, что я не перезарядил ружьё. Под продолжающийся грохот, который сейчас больше походил на бульканье в моих ничего не слышащих ушах, я потянул ручку затвора на себя и обнаружил, что она не поддаётся. Меня охватила паника несмотря на то, что вокруг было полно людей, продолжавших вести огонь. Да и пулемёт Лассона не прекращал совсем уж еле различимо стрекотать. Я снова с силой дёрнул за ручку, но затвор так и не открылся. Я посмотрел в окно, как будто опасаясь, что, пока я не могу выстрелить, на меня кто-то нападёт снаружи.

Вездеход стоял всё там же. Вдруг из его кузова выпрыгнул человек и бросился бежать в сторону. Я, как заворожённый, следил за ним, держа своё оружие стволом вверх. Человек был в зелёной куртке и в одной руке держал ружьё. Он не пытался отстреливаться, просто бежал. Но тут снег вокруг него начал разлетаться в стороны, а в моей голове глухо отдалась барабанная дробь пулемёта. Человек свалился наземь. И в этом заключался какой-то неведомый мне до того ужас.

Я никогда не видел, как умирают люди. В кино, конечно, крутили фильмы про войну и про то, как полицейские борются с преступниками. Но там герои, сражённые пулей, всегда замирали на несколько секунд, хватались за рану и, взглянув в последний раз на небо, живописно падали. Я вроде бы понимал, что всё это театр и в жизни как-то по-другому, но никогда не думал, что происходит вот так. Он просто бежал и упал, как могла бы упасть кукла. Он лежал и не пытался подняться. Он был мёртв до того, как его тело коснулось снега.

Я смотрел на эту картину, позабыв о том, что должен продолжать стрелять. Я смотрел, когда пулемётные очереди прекратились. Лишь когда огонь рабочих поредел и заглох, последний выстрел, прозвучавший уже в полной тишине, вырвал меня из оцепенения. Я перевёл взгляд на вездеход, который всё так же стоял на одном месте и казался невредимым. Всё, что произошло с первых выстрелов Лассона, заняло не больше пары минут. Я посмотрел на остальных – они продолжали стоять у окон, держа машину на прицеле.

Вдруг дверь к нам распахнулась, а на пороге оказался Лассон с винтовкой в руке. Он что-то крикнул нам, но я не мог ничего понять. Он ткнул пальцем в Меката и Галаша. Они поднялись и вместе с ним выбежали за дверь. Ижу что-то прокричал, но я снова ничего не понял. Когда мой взгляд остановился на нём, он показал мне на свои глаза и ткнул в сторону вездехода. Я вскинул винтовку и посмотрел на машину через прицел. С точностью всё было ещё хуже, чем вначале. Я опёр ствол ружья на остатки стекла в раме, и это помогло. Прицел всё ещё прыгал, но заметно меньше. Я непроизвольно глубоко вдохнул и обратил внимание, что у меня в голове отдаётся собственное дикое сердцебиение.

Снаружи появился Лассон вместе с парнями. Они двигались к вездеходу быстрым шагом, держа машину на прицеле. Лассон махнул Галашу рукой, и тот перевёл ружьё в сторону кузова. Вместе с Мекатом, Виктор, пригнувшись, подошёл к кабине. Они встали по разные стороны от двери водителя. Лассон закинул винтовку на плечо и вытащил из кармана револьвер Катана. Виктор что-то показывал Мекату руками. Галаш оставался поодаль, держа кузов под прицелом. Мекат распахнул дверь кабины, а Лассон отскочил от корпуса, встав по линии с сиденьями и целясь внутрь. У меня сердце подпрыгивало от каждого их резкого движения. Мне казалось, что вот-вот что-то произойдёт. Лассон подошёл вплотную к кабине, и его стало не видно из-за двери. Повозившись внутри, он появился снова и захлопнул дверь. Вместе с Мекатом они проскользнули вдоль корпуса и скрылись из виду. Их не было видно несколько минут. Ничего не происходило, и я уже начал беспокоиться. Но вот Лассон показался снова. Он вышел из-за кузова, держа револьвер в опущенной правой руке, а левую поднял в воздух, подавая нам какой-то сигнал. Люди в комнате опустили оружие. Всё закончилось.

Через минуту за Лассоном вышел Мекат, еле ковыляя и закрывая лицо руками. Я подумал, что он ранен, потому что он облокотился спиной на вездеход и медленно сполз на снег. Лассон присел напротив него и что-то говорил. Мекат не отрывал рук от лица. Кажется, он рыдал. Он точно был цел, потому что Лассон не пытался оказать ему помощь. Норвальдец махнул нам, подзывая. Я непроизвольно зевнул, широко открыв трясущийся рот, и слух вернулся ко мне. Люди вокруг спешили наружу. Переведя дух, я последним вышел из здания.

Непослушные ноги еле шли. Мне казалось, будто за эти несколько минут я отработал ещё одну полную смену на станции и прошёл пешком километров двадцать. Добравшись до остальных, я увидел, что они окружили Лассона и Меката на снегу полукругом. Последний действительно был невредим, но всё ещё сидел, опустив лицо. Подходя к ним, я бросил быстрый взгляд на кабину, через изрешечённое стекло которой трудно было что-то различить, хотя внутри и угадывались фигуры. Я старался не смотреть туда так же, как до этого мгновенно отвёл взгляд, проходя мимо лежащего в снегу тела.

Оказавшись рядом с остальными, я услышал вопрос Нанга:

– Что случилось?

Лассон молча оглядел всех нас со странным выражением лица и произнёс:

– У них были заложники.

Глава VIII. Револьвер

Я пытался совладать со странным чувством. У меня не хватило духу взглянуть ни на одного мертвеца. Тем более я не стал заглядывать в кузов, где вместе с тремя мёртвыми бандитами всё ещё находились три тела рабочих с «Источника». Ещё один, как оказалось, был за рулём. В кузове же Вайша обнаружил своего родного брата. Когда до меня дошло, что? сказал Виктор Лассон, мне показалось, в моей душе что-то произошло. Я чуть не задохнулся от нахлынувшего гигантской волной кошмара. Это были несколько секунд самого жуткого чувства в моей жизни. Словно где-то в глубине разверзалась бездна, быстро поглощавшая всё моё естество. Мне казалось, что даже в глазах потемнело, потому что я не мог сконцентрироваться на том, что происходит вокруг. Всё выглядело невероятно далёким.

Я даже никак не отреагировал, когда увидел, что Вайша вдруг подскочил и набросился на Лассона с криком: «Это всё ты! Это ты виноват!» Другим ребятам пришлось схватить врача, чтобы он не убил норвальдца в припадке ярости. Вайша сделал всего одну попытку вырваться, но тут же обмяк и в голос разрыдался. Всю эту сцену обволакивала тьма, словно разливавшаяся из меня повсюду.

Я не мог дышать, наблюдая это ужасающее наступление черноты, пока вдруг не ухватился за странную мысль, что за всё время я выпустил только одну пулю, которая, скорее всего, даже не попала по машине. Я начал повторять эту мысль про себя как заклинание или молитву, пока не перестал проваливаться в темноту. Но вместо тьмы пришёл стыд. В нём было что-то нелепо детское. Как будто я снова был маленьким и при мне другие дети расколотили дорогую вазу, а пришедшим на этот шум взрослым я первым делом кричу: «Я не виноват!»

Но я в любой день предпочту стыд, страх, позор, нелепость и что угодно тому бездонному кошмару, который за несколько секунд чуть не поглотил меня целиком. Осознанию, что я убил нескольких невиновных людей, убил наших же товарищей. Именно с этим кошмаром сейчас приходилось иметь дело всем остальным. Потому что их руки были тверды, они не путались, дёргая ручки затворов, они не прекращали стрелять, пока не решили, что все в этой машине мертвы.

В какой-то момент я даже почувствовал внезапное презрение и ненависть к остальным. Недавняя ярость Вайши словно наполнила и меня. Эмоции сменяли друг друга молниеносно. Одно стотонное чувство обрушивалось на меня, придавливало, пока его не вытесняло другое, такое же монументальное.

Снова взглянув на Вайшу, я уже не обнаружил и следа его недавней ненависти. Задыхаясь, он до краёв был переполнен горем. Никто здесь не был виновен в том, что произошло. Я сам оказался бы на месте других, если бы чуть лучше был подготовлен к сражению… Или правильней было сказать «к расстрелу»? Путанные чувства и мысли накатывали на меня волнами. Словно, спасаясь от бездны, я бежал по тёмному лесу, сталкиваясь то с одним огромным страшным уродливым деревом, то с другим. Каждое из них было моим чувством, и каждое вызывало свои вопросы. Мне нужно было подобрать правильные ответы, чтобы не прийти обратно и не упасть в эту черноту. И всё это время меня не отпускало странное чувство дежа вю.

Лакшамы верят в то, что наши жизни – это гигантский круг. Есть видимые и невидимые миры. Мы видим лишь тот мир, в котором живём сейчас. Умирая, мы перейдём в другой, который станет видимым, а прежний ускользнёт от нашего взора. Мы живём разные жизни в этих мирах, занимаемся абсолютно разным ремеслом, думаем и чувствуем по-разному. Являемся разными людьми. Но иногда в этом круговороте мы повторяем события прошлой жизни до каждой мельчайшей детали. Обстановка, окружающие люди, мысли и чувства изредка повторяются целиком и полностью, потому что мы уже прожили бесчисленное количество жизней. В эти моменты человек и испытывает это ощущение.