Отступники Старого мира

Сова

На каменном полу было холодно, но мне хотелось присесть где-нибудь подальше от остальных. В центре зала главного корпуса тюрьмы стояло несколько скамеек, а больше здесь не оказалось сидячих мест. Я занял угол, вдоль одной из стен которого были сложены тела, прикрытые тем, что попалось под руку. Здесь были все вперемешку: и охрана, и заключённые, и Менаги. Я не мог себе представить, что здесь произошло во время бунта. Похоже, в тюрьме разразилось настоящее сражение. По рассказам Лассона, у меня сложилось впечатление, что всё было не настолько масштабным. Судя по тому, что я узнал, большинство тел обнаружили во дворе, рядом с главным входом в блок для заключённых. Словно после начавшегося бунта им дали выбраться из здания, а потом расстреляли с разных сторон.

Я не хотел думать об этом. Всё закончилось, и мне хотелось просто сидеть здесь. Больше не трястись от страха, не тонуть в сомнениях. Наконец-то можно было немного передохнуть. Бой произошёл здесь меньше двух суток назад. И он уже казался историей, чем-то из прежнего мира, который навсегда изменился.

Ко мне подошёл Лассон и присел рядом, оперевшись спиной прямо на решётку одной из камер.

– Нам ещё нужно достать начальника порта, – сказал он. – Но это теперь не проблема.

Я не обратил внимания на его слова. Теперь мне необязательно было участвовать во всём дальнейшем.

– Ты знал, что Ижу выреза?л игрушки из дерева? – спросил я.

– Нет, – ответил Лассон.

– Он взял одну с собой. Он даже нашёл время над ней поработать, пока мы сидели в порту.

– Ты хочешь её увидеть?

– Да.

Лассон откинул тряпьё, которым было накрыто тело Ижу, лежащее здесь же, и залез в карман его куртки. Там ничего не обнаружилось. Я уже передумал и хотел попросить Виктора остановиться, но он достал фигурку из другого кармана. Движения Лассона были такими, словно ему не впервой обыскивать мертвеца. И, в общем-то, он это уже делал с Катаном. Но и тогда он был уверен в себе и ничуть не смущён. Лассон закрыл тело и передал мне игрушку. Это была незаконченная сова. У неё было одно крыло, а второе скрывалось в необработанной деревяшке. Ижу успел немного оформить голову. По ней я и понял, что это за птица.

– Они стреляли по нам без всяких сомнений, – произнёс я.

– Они думали, что мы бандиты, – заметил на это Лассон, доставая из своей куртки сигарету и прикуривая её.

– Мы недавно тоже думали, что стреляем только в бандитов. Да и…

Снова перед глазами была эта бесконечно возвращавшаяся сцена у Туннеля. Снова этот взрыв.

– Мы полагались на то, что нам передали, – сказал Виктор, – и делали то, что было приказано…

– Я ведь не сказал тебе, почему на самом деле уехал из Лакчами? – перебил его я.

Лассон посмотрел мне в глаза, выдыхая дым.

– Ты упоминал, что хотел найти место, где мог что-то изменить, пригодиться.

– Да, но было событие… Я ведь говорил, что в студенчестве состоял в подпольном кружке? Мы распространяли литературу «дискредитирующего характера». Вот только этим дело не ограничивалось. Я не знал, но часть ребят готовила покушение на одного из Старейшин. Мне никогда до конца не доверяли. Они ведь знали, кто мой отец…

Я вертел сову в руках. Лассон молча курил, глядя на меня. Я продолжил:

– Они поняли, что вся наша работа не даст быстрого результата, если вообще даст какой-нибудь. И однажды они совершили это. Разумеется, ничего у них не вышло. Что может сделать кучка студентов против тренированной личной охраны верховных лидеров? В одну из ночей они напали на кортеж Старейшины. Они смогли лишь ранить кого-то из гвардии. Четверо ребят были убиты на месте. Остальных арестовали. Как и другие, я узнал о случившемся только на следующее утро. И первое, что мне сказали мои товарищи, – держать язык за зубами. Не было никаких документов, которые связывали бы нас друг с другом, а значит, мы были в безопасности, покуда молчали.

Это было так странно, это было отвратительно. Мне казалось, что мы должны раскрыть себя и вступиться за своих товарищей. Кто знает? Может быть, если бы мы вели себя открыто, это сподвигло бы и другие подпольные движения выйти вместе с нами и, наконец, уничтожить этот прогнивший порядок. Но мне было страшно, и я легко поддался убеждениям своих друзей, что нам нужно скрываться, чтобы продолжить работу. Что именно этого и хотят те, кто был арестован.

Я злился на этих ребят. Ведь я не знал о том, что они задумали. В какое положение меня невольно загнали. Это была глупая и эгоистичная злость. Я даже не был знаком напрямую ни с кем из тех, кто участвовал в покушении. Не был уверен, что это хороший выход. Это приводило в замешательство. Вроде все мы были заодно, но… Распространять листовки – это да, на это я был согласен. Может быть, нам действительно нужно было перебить Старейшин, чтобы получить реальный результат для общества. Но смог бы я сделать это? Мог я хотя бы задумать такое?..

На допросе мне было страшно, но полицейский проводил его настолько формально, что принял мою тревогу за робость пай-мальчика, впервые столкнувшегося с хранителями порядка. Он знал, кто мой отец и, похоже, даже мысли не допускал, что я мог состоять в каком-то «предательском» движении.

В ходе расследования не удалось получить никаких обличительных показаний. Насколько я знаю, даже от самих нападавших. Но некоторые их контакты установили с помощью свидетелей. Это были косвенные улики, но под суд отправилось ещё несколько человек.

Все представляли себе, что ждёт нападавших: смертная казнь через добровольный приём яда. Так полагается умирать обесчестившему себя дворянину. Всё-таки они покушались не просто на главу государства, а на живой символ Лакчами. Остальным пришлось бы провести долгие годы в тюрьме и потерять все свои титулы. Но суд вынес другой вердикт. Смерть через повешение – удел головорезов и насильников с самого дна общества. На главной площади, где казни не проводились уже лет пятьдесят. Причём такой приговор вынесли не только исполнителям, а всем, кого удалось обнаружить. Это было настоящим шоком для нас. Никто не ожидал, что Старейшины так обойдутся с благородными семьями, на которых их власть и стоит.

Эта история была слишком похожа на всё то, на чём меня взращивал отец. Та самая ситуация, когда необходимо выбирать между честью и жизнью. Дворянин всегда должен выбирать честь. Я должен был выйти и открыто объявить о том, что я – один из них. Громко изобличить эту уродливую машину Лакчами и быть готовым отправиться на эшафот. Это было полнейшее безумие, но именно так меня воспитывали. И я испугался. Спрятался.

Я не пошёл на казнь. Видел лишь изображение в газете с их висящими телами. Я чувствовал себя опозоренным. Отец забрал меня из этого «скандального» университета. Тогда я узнал об академии, открывшейся специально для нужд освоения Антарты, и поступил туда. Только бы убраться из Лакчами, сбежать от общего лицемерия и собственного позора…

Я остановился, продолжая вертеть в руках незаконченную сову, а Лассон спросил:

– Зачем ты рассказываешь это?

– Не знаю, – ответил я, внезапно ощутив какое-то отвращение. – Понимаешь, в истории с покушением я думал о чести больше, чем о чём-либо ещё. Но где честь вот в этом? – я указал на лежащие перед нами тела. – Меня всегда воспитывали так, словно честь имеет самое главное значение. В какой вселенной пересекаются вопросы чести и убийство нами рабочих «Источника»? Как поступить по чести сейчас? Застрелиться? Как будто мы могли повести себя там как-то ещё! Как будто всё произошло, потому что мы были недостаточно благородны! Слышишь, – я посмотрел на него, – насколько бредово всё это звучит?

– Ты и правда настоящий дворянин, Ашвар Шел-Тулия! – с улыбкой произнёс Лассон. – Тебя всерьёз интересуют эти вопросы! Мы выполняли приказ. Конечно, приказ от подонка, но мы не знали об этом тогда. Разве выполнять приказы – это не по чести? – последнее он произнёс с еле сдерживаемой ухмылкой.

– Да плевать мне на приказы! – выкрикнул я.

Мне снова застилало глаза, а голос начал дрожать:

– Ладно в порту. Я там сделал один выстрел – и то промазал! В Туннеле, Виктор! – по моим щекам побежали слёзы. – Я убил этих людей! Пятнадцать человек – или сколько их было?! Ты видишь, я даже не помню! Я подготовил эту ловушку, я повернул ручку детонатора! Остальные не делали ничего! Я всех их убил!

– Если бы не ты, – твёрдым голосом произнёс Виктор, – твои друзья были бы мертвы.

– Да я знаю! Ты не понимаешь… Было ли это необходимо? Да, было! Хотел бы я умереть, или чтобы мои друзья умерли, лишь бы я не совершил этого? Нет! Но это не помогает, Виктор! Ничего не помогает. Всё это время я бегаю как ужаленный, охочусь за этими лакчамскими шпионами, только бы убежать от этого. От этого поганого Туннеля, от этого поганого взрыва! Не важно, что приказал Катан. Важно, что я сделал. Я думал, что я могу. Что могу, как другие, отбирать жизнь, чтобы спасти другую. Я попробовал. И оказалось, что это не оправдание. Ни цель, ни логика, ничто не помогает избавиться, избавиться, избавиться от этого огня, который полыхает и жжёт меня изнутри! Я не могу так. Не могу быть тобой. Не могу оправдать это. Не могу делать «что необходимо». Не могу так жить. Какая тут к чёрту честь?! Что за бред вообще?! Каким дерьмом меня накачивали всё время! Какие-то сказки про какую-то мишуру, какие-то словеса! И никто, ни один ублюдок не сказал мне, что в реальности меня ждёт только это поганое пламя, которое ничем не погасить!..

Я закашлялся и окончательно разрыдался, не в силах произнести больше ни слова. Лассон не трогал меня и ничего не говорил. Он просто сидел рядом. Когда я немного поутих, он наконец сказал:

– Ты прав, Ашвар. Это дело не для всех. Сколько бы нас ни убеждали в обратном. Я видел таких, как ты. Они оказывались там по своей воле или против неё.

Он затянулся сигаретой и продолжил:

– Я не знаю, как вам жить с этим. Я всегда вижу то, что необходимо, и делаю это. И несу за это ответственность.

Он повернулся ко мне и добавил:

– Знаешь, может, в этом честь и состоит. Не в том, как именно поступать, а в том, чтобы не оправдывать свои действия приказами или формулами благородного поведения. Может быть, честь в том, чтобы полыхать в огне, в который ты сам себя завёл.

Я ничего не ответил. Впервые с Туннеля я не чувствовал себя онемевшим или разрываемым страхами. После истории с Самманчем я ощутил желание жить, но я не чувствовал этой жизни. Кажется, теперь она вернулась. И она была отвратительной.

Но я почему-то всё равно её любил.

Я лежал на холодном каменном полу тюрьмы рядом с мёртвыми телами. Видел эти мрачные серые стены. Видел Нанга, Вайшу и Меката, сидевших в центре. Видел тех, кто по нам стрелял всего пару часов назад. И я любил всё это, несмотря на то, сколько боли оно причиняло.

Я перевёл взгляд на Виктора, который поджигал новую сигарету. Утерев слёзы, я подумал о том, что никогда до этого не видел, чтобы он курил. Подумал о том, насколько этот человек отличался от того, кто сидел в моей комнате на «Заре». Каким забавным он тогда был. Насколько этот Виктор отличался от того, кто помог мне пробиться через бурю. А следующий – от того, кто неожиданно возглавил наш отряд в порту. И что-то щёлкнуло в моей голове.

– Он ведь узнал тебя, – сказал я.