Четвертая Беты

– Слово Марана?

– Слово Марана не хуже любого другого. Что, Поэт, не так?

– Возможно, так, – медленно сказал тот, – а возможно, и не так. Прошло слишком много лет с тех пор, когда я поручился бы за крепость твоего слова, Маран.

– Не веришь слову, так поверь здравому смыслу. Разве ты собираешься прятаться? Разве я не смогу найти тебя, где б ты ни спрятался, приди тебе такая фантазия в голову? Разве я не могу разыскать любого из вас в отдельности или всех вместе в ту минуту, когда мне это понадобится?

– Идем, – решительно сказал Поэт. – Идем.

– Это еще что за водичка! – сказал Маран, пренебрежительно отодвинув в сторону посудину с таной. – Выпьем лучше по чашечке тийну.

– А закон? – полюбопытствовал Поэт.

– Закон?.. Эй, приятель, дай нам несколько пустых чашек! Шевелись! – Маран вытащил из заднего кармана поношенных брюк плоскую флягу, отвинтил колпачок, налил темной, остро пахнущей тийну в четыре чашки, вопросительно посмотрел на Нику – та отрицательно качнула головой, снова завинтил колпачок и демонстративно положил флягу на стол. – Неужели тебя беспокоят подобные пустяки? По-моему, в своде нет ни одного закона, который бы ты не нарушил.

– Ошибаешься, – насмешливо сощурился Поэт. – Я никого не убил, не ограбил, не изнасиловал.

– Верно. Но ты вполне можешь кончить, как убийца.

– Могу. Как убийца, либо как Мастер или… Рон Лев.

– Что ты хочешь этим сказать? – спросил Маран после еле заметной паузы. – Рон Лев умер от рук убийц.

– Так и я могу умереть от рук убийц, это ведь не исключено.

– Ты играешь с огнем, Поэт.

– Не будь банальным, Маран, тебе это не идет.

– Неужели ты не понимаешь, что государство может раздавить тебя одним щелчком?

– Почему же оно этого не делает?

– Потому что мы росли с тобой вместе. Потому что ты дрался рядом со мной, когда соседские мальчишки обзывали меня гнусными словами только из-за того, что мой отец повесился, оставшись без работы. Потому что меня кормили, поили и одевали твои родители. Потому что мы бегали вдвоем со своими детскими стишками к Вену Лесу, который тогда еще не был Мастером…

– Он был Мастером всегда.

– Да, он был Мастером всегда, но тогда у него было еще и имя…

– Верно, тогда у него было имя, но скажи, Маран, когда хоронили его уже ставшее безымянным тело, где был ты? Я-то знаю, где был я. Я стоял у гроба, потом у могилы, потом плакал у дверей его дома, а вот где был ты, Маран?

– Мы воевали за идеи Перелома с оружием в руках, а Мастер…

– Не напускай тумана, Маран, ты не на трибуне. Конечно же, ты великий воитель… вроде твоего приятеля Изия!.. но уж в тот-то день я, к счастью, был рядом с тобой. – Он поставил чашку и повернулся к Дану и Нике. – Мы выпустили десяток пуль в стены Крепости и, клянусь, могли бы палить по ним до скончания века, если б несколько доблестных гвардейцев не открыли нам ворота. – Это «доблестных» прозвучало в его исполнении, как ругательство. – Когда мы ворвались в Крепость, оказалось, что нас тысяч пять-шесть, а защитников ее две-три сотни, и то, большинство бросило оружие сразу, отстреливалось каких-нибудь пятьдесят-шестьдесят человек на подступах к Центральному зданию, половина их была убита на месте, а остальные сдались через пару минут, после того, как покончил с собой император. Знаете, как это было? Он вышел на балкон, приблизился к перилам и сказал: «Не стреляйте друг в друга, вот кровь, которой вы жаждали»… И представьте себе, все замерли, ни одного выстрела! Тогда он улыбнулся, мол, ладно, я вам помогу, и выстрелил себе в сердце.

– Что тебе очень понравилось, – сказал Маран без вызова, просто констатируя факт.

– Да. Это была красивая смерть. Не знаю, как он жил, но умер он красиво. И что удивительно, тысячи человек ворвались туда, чтобы расправиться с ним, и ни один не посмел… Впрочем, я полагаю, что, очухавшись, его пристрелили бы доблестные гвардейцы, деваться-то им было уже некуда…

– Интересно, за что ты взъелся на гвардейцев? Если б не они, мы бы действительно палили в стены до скончания века.

– Я не люблю предателей, Маран. Ни в своем стане, ни в чужом.

– Однако тогда ты смотрел на вещи иначе и о гвардейцах, помнится, отозвался не столь сурово.

– Я был молод и глуп. Но мы отвлеклись. Так вот, Мастер выступал не против идей, а против крови и насилия. И уж кто-кто, а ты прекрасно знаешь, что он был человеком благородным и чистым, может быть, самым благородным и чистым человеком в нашей стране. И не пришел ты его хоронить, потому что боялся за свою репутацию. Или хуже того, карьеру. Вот тогда и разошлись наши пути, Маран.

– Я выбрал путь, по которому меня вели совесть и долг.

– Может быть. Но самый прекрасный путь не стоит того, чтобы ступить на него, перешагнув через тело своего учителя. И уж во всяком случае, построив карьеру на предательстве, нельзя при этом еще и претендовать на незапятнанность мундира.

– Ладно, – сказал Маран с усилием. – Допустим, ты прав.

– Допустим?

– Прав! Признаю. Но это единственное, что ты можешь вменить мне в вину.

– Да?

Маран налил себе тийну, выпил залпом и со стуком поставил чашку на стол.

– Факты! Давай факты.

– Факты? Сколько угодно. Да вот только что! Тебе не понравилось, что я почтил память Расти…

– Я этого не говорил.

– Не говорил, да… Ладно, оставим это. Факт первый – Великий План.

– Автор Плана не я, а Изий.

– Понимаю. Ты решил прибегнуть к испытанному приему – «Изий думает за нас, Изий решает за нас, Изий в ответе за все». Но этот номер не пройдет. Разве ты протестовал против плана? И не ври, я все равно не поверю, если б ты осмелился выступить против Изия, ты сидел бы сейчас не здесь, а…

– А я и не говорю, что выступал против.

– Стало быть одно из двух: либо ты был против Плана, но голосовал за, что беспринципно, либо ты искренне считаешь, что План хорош.

– Насчет голосования ты… – начал Маран и осекся. – А что ты, собственно, имеешь против Плана? Разве дать приличное жилье тысячам и тысячам людей, доныне прозябавших в трущобах, не благородная цель?

– Разве для этого необходимо уничтожать то, что создавалось столетиями, труд и мечту тоже тысяч и тысяч людей?

– А что ты предлагаешь делать со всеми этими дворцами? Поселить там кого-нибудь? И тем самым создать заново ту аристократию, ради избавления от которой столько народу, и ты в том числе, шло на штурм Крепости, с автоматами, да, но без пушек? Оставить их пустовать? Так и так они бесполезны.

– Красота не бывает бесполезной.

– Красота не самоцель, – сказал Маран. Дану в его интонациях послышалась ирония, но к чему она относилась, он не понял.

– Эх, Маран, неужели это с тобой я ходил к Мастеру?.. Ладно, оставим дворцы. Есть что-то поважнее.