Ангел, шельма и одноглазый кот

Каждый мир находится в своей собственной временной стадии, а потому одни из них пребывают по отношению к человеческому миру в будущем, другие – в прошлом, а третьи развиваются параллельно.

Каждый из миров заполнен своими обитателями. Где-то верховенствуют плотоядные ящеры, где-то – высокоразвитые подводные существа, где-то главную угрозу представляют бестелесные духи, паразитирующие на телах других. Один мир захватили монстры, питающиеся жизненной энергией. В другом нет ничего кроме тьмы. В третьем небо светится так ярко, что выжигает все живое. Но такие, как я, то есть, люди или же те, кто напоминает их по анатомическим характеристикам присутствуют во многих мирах. Но не везде их жизнь хороша.

Милена родом из мира, где люди остаются на одном из низших положений. Многие из них порабощены без какой-либо надежды обрести свободу. Их дети и дети их детей также обречены на неволю. Рабы в этом мире приравниваются к вещам, легко покупаются и продаются, выставляются на аукционе и проигрываются в карты. Убийство раба не наказывается, его судьбой полностью распоряжается владелец и даже после смерти нет гарантии, что несчастного оставят в покое, так как некромантия в этом мире является всенародной забавой. Хозяевами чаще всего являются аристократы, которых в этом мире немногочисленная прослойка, но они обладают крайне сильной магией, имеют многочисленные привилегии и живут так долго, что десятки поколений рабов умирают и рождаются при одном и том же лорде-владельце. Про самих лордов говорят, что они произошли от спустившихся с небес гигантов, которые были очарованы человеческими женщинами, а потому решили остаться и взять их в жены вне зависимости от желаний последних. От этих связей и начали рождаться особенные дети – всегда мужчины, всегда физически привлекательные, крепкие, выносливые и наделенные поразительными способностями, передающимися по наследству. Но девочки в тех, первых поколениях не рождались никогда, а потому потомкам гигантов приходилось искать себе жен в других мирах. По итогу все закончилось тем, что поставка рабов была превращена в бизнес. Их выкрадывали из родных домов, хватали на улицах, заманивали в ловушки. Симпатичные молодые девушки превращались в наложниц, всегда рожая только мальчиков, немолодые и несимпатичные становились рабынями, как и мужчины всех возрастов, потому что постепенно захватывающим мир лордам нужны были те, кто будет их обслуживать.

Милене повезло, если это вообще можно назвать везением. Её мать была наложницей, которая родила своему господину трех сыновей, а потом влюбилась в раба и родила от него дочь. Парочку поймали, казнили, а девочку забрали в хозяйский дом, где растили как дочь прислуги, но все знали, кто она такая, включая старших братьев. Один из них так проникся к малышке, что помог ей бежать из мира, где её не ждало ничего хорошего. Милене пришлось пройти долгий и тернистый путь прежде, чем стать тем, кем она являлась теперь, однако она никогда не жаловалась. Судьба подарила ей самое главное – свободу. И этого уже было достаточно для счастья. Жизнь и полученная в Межмирье работа позволяли ей много путешествовать, а вскоре в одном из миров она обрела верного спутника и сверхразумного домашнего питомца по совместительству. На этом моменте рассказа Сократ довольно заулыбался, пошевелив шикарными белыми усами с многозначительным видом. Милена послала ему ласковую улыбку и добавила:

– С тех пор мы вместе живем и вместе трудимся. Я – Смотрителем, а он – моим помощником. В мою задачу входит следить кто, из какого мира, куда и зачем переходит. Пресекать незаконные перемещения и выдавать разрешения на те или иные действия после перехода в другой мир. Также я обязана оповещать о нарушении законов и помогать в расследованиях.

– То есть, сейчас вы расследуете причину изменения памятника на маминой могиле? – я перевела взгляд с Сократа на колдунью и обратно.

Кот кивнула, а женщина ответила:

– Есть много других дел, но это – одно из наиболее приоритетных. И мы не столько расследуем, сколько…изучаем и отслеживаем. Мы не имеем права на применение силы, да и вряд ли смогли бы справиться с тем, кто это устроил. Его магия на порядок выше нашей и вступать в схватку с таким противником без должной подготовки опасно. Но разобраться – наша обязанность.

– И что у вас есть на него, кроме следов этой травы? Как её? Полыни? – я пренебрежительно фыркнула.

– Ты зря фыркаешь как лошадь у водопоя, – насупился Сократ. – В твоем мире эта трава используется еще со времен египетских фараонов. Другое её название – артемизия, в честь богини греков Артемиды. Полынь называют матерью всех трав, так как она считается одним из самых сильных оберегов. С помощью полыни можно защититься от водной нечисти и злых духов, прогнать эльфов и даже демонов.

– То есть, это хорошая трава? – наморщила я лоб в жесте крайней сосредоточенности.

– Все хорошее может обратиться в плохое при неправильном использовании, – наставительно заметила Милена, возвращая пучок сухой травы на место. – Полынь является основой зелья для сокрытия от чужих глаз.

– Каких глаз? – все еще плохо соображала я.

– Любых! – выдал со своего места Сократ. – Налакаешься этого зелья, которое на вкус, надо сказать, как собачья моча, – и он наглядно изобразил рвотные позывы. Со звуковым сопровождением, булькающей отрыжкой и прочим. Меня немного замутило. – И никто тебя не найдет.

– Но что здесь плохого? – посмотрела я на Милену, так как изображающий крайнюю степень тошноты вызывал тошноту у меня.

– Тот, кто делает это, затевает что-то плохое. Во-первых, он колдует незаконно, – начал перечислять Сократ и от усердия у него аж шерсть на макушке чуть привстала дыбом. Выглядело забавно, как будто кота слегка шибануло током. – Во-вторых, он путешествует между мирами нелегально и не регистрируясь. И в-третьих, мы не можем установить, что за чары он использует и для чего. А это может значить только одно.

– Он использует древнюю магию, которая вот уже семьсот лет как под запретом, – закончила Милена, удрученно покачав головой и возвращаясь к столу. – Проблема в том, что мы не знаем, какие конкретно ритуалы он проводит и для чего.

– Да, – вторил хозяйке кот. – Мы лишь засекаем периодические всплески – то там, то здесь, а когда прибываем на место, никого уже нет. Ты единственная, кого я встретил за все время, как это началось.

– Во всех остальных местах тоже были затронуты памятники? – аккуратно поинтересовалась я, подозревая, что рассказывают мне не всё.

– Да, но каждый раз это разные монументы, – Милена отбросила толстую косу за спину и принялась собирать со стола посуду. Я быстро вскочила и начала ей помогать. Мою инициативу женщина встретила с одобрительной улыбкой, быстро кивнув Сократу. Я сделала вид, что ничего не заметила. Но сегодняшний день мне приготовил немало открытий. Выяснилось, что еду здесь хранили не в холодильнике, а в погребе, готовили в печи или на костре, а посуду мыли, используя стоящую на улице кадушку с водой. Причем ёмкость этой самой водой еще надо было наполнить, то есть, наносить в ведрах из распложенного за домом колодца.

Солнце уже клонилось к закату, когда мы с Миленой закончили. Я без сил рухнула на ступеньку крыльца с полным ощущением, что встать уже не смогу.

– Утомилась? – заботливо спросила Милена и протянула мне кувшин с холодным молоком.

Я не стала отказываться, обхватила сосуд из обожженной глины двумя руками и сделала несколько жадных глотков.

– Кошмар просто, – выдохнула я, возвращая женщине кувшин и отирая тыльной стороной руки губы. – И так каждый день?

Милена кивнула, вытирая руки о передник.

– Как вы справляетесь? Это же…так трудно!

– У каждого своя дорога, – задумчиво оглянулась женщина на постепенно темнеющий лес. – Я иду по своей, такой, как она есть.

– А Сократ сказал, что с любого пути можно сойти, – припомнила я слова кота. – Что если идешь по дороге, и чувствуешь, что она не твоя, достаточно лишь сделать шаг в сторону и сойти с неё.

– Можно, – согласилась Милена, – но найдешь ли ты другой путь, вот в чем вопрос. И найдется ли тот, кто пройдет по тому, который оставил ты. Каждая дорога, каждый путь должен быть кем-то пройден.

Мы замолчали. Я пыталась сообразить, какую мысль хотела донести до моего понимания хозяйка домика. А сама Милена, тем временем, подхватила корзинку с фруктами и направилась в дом. Уже у самого порога она оглянулась и спросила:

– Так и будешь тут сидеть?

– Сил нет, чтобы встать, – с улыбкой ответила я.

– Я хотела предложить тебе сходить искупаться на озеро, но, видимо, лучше завтра. А сейчас иди спать. Можешь воспользоваться той же кроватью, где ты проснулась днем. За ширмой. Там тебя никто не потревожит.

Я хотела спросить, кто меня может потревожить в этом глухом лесу, где кроме меня, болтливого кота, самой Милены и ухающих где-то в глубине лесной чащи сов, никого больше нет, но потом вспомнила рассказ Сократа и решила, что не хочу знать ответ.

С трудом доковыляв до кровати я не раздеваясь упала на постель и, едва моя голова коснулась подушки, веки опустились, и я отключилась. Так, словно шнур из розетки выдернули. В последний момент мелькнула мысль о том, что я уже давно не видела Сократа. Но додумать её так и не успела, погрузившись в сон без сновидений.

Проснулась я резко, как от толчка. Села на кровати, растерянно потерла лицо ладонями и осмотрелась. Комната была погружена во тьму, ширма перед кроватью было собрана и теперь стояла у стенки. Сквозь маленькое окошко в дом проникал лунный свет, создавая серебристую дорожку на полу.

Я внимательно осмотрелась, пытаясь разглядеть что-нибудь в темноте. Что-то было не так. Какая-то тревожность словно висела в воздухе, делая его гуще, плотнее, удушливее.

Я спустила ноги с кровати, ощутив, как по коже пробежал холод. Ощутимо тянуло сквозняком.

– Милена, – тихо позвала я, ощущая, как начинает сильнее колотиться сердце. Но ответа не последовало. Я позвала еще раз и громче, но в ответ по-прежнему тишина. – Сократ? Сократ!

Раздался протяжный скрип, от которого я взвизгнула и, схватив подушку, выставила её вперед в ожидании нападения.

Но его не последовало. Это всего лишь заскрипела входная дверь, открывшаяся под воздействием ветра. Что было странно, ведь для того, чтобы распахнуть тяжелую, выструганную из цельного дерева и открывающуюся вовнутрь дверь, поток воздуха должен быть достаточно сильным и сквозным. А это значит в доме где-то еще что-то открыто, подумала я. Или же…

Стянув с кровати одеяло, я накинула его на плечи и медленно ступая босыми ногами по сколоченному из не обструганных, а потому неприятно шершавых деревянных досок полу, направилась к двери, попутно пытаясь понять, куда делись Сократ и Милена.

Дверь покачивалась и поскрипывала на ветру, гоняя по дому неприятные струи холодного вызывающего дрожь воздуха. Но ни рядом с ней, ни за ней никого не было. Выглянув на улицу, я увидела лишь скупую непроглядную тьму вокруг и быстренько захлопнув дверь вернулась обратно в дом. В неприятно пустой дом. Ощущение чего-то неправильного не проходило, донимая с каждой минутой все сильнее. Я уже решила вернуться в постель и не смыкая глаз дождаться рассвета в ворохе одеял и подушек, имитирующих хотя бы минимальную безопасность, как до слуха донесся какой-то звук.

Он был слабым, с трудом уловимым и напоминал шипение радиопомех. Так, словно кто-то пытался настроить старый транзисторный приемник. Откуда в этой реальности, где коты разговаривают, а женщины носят воду в коромысле мог взяться приемник, об особенностях работы которого мне известно лишь только потому, что мой отец любитель коллекционировать по его словам винтажную, а по моему мнению просто старую технику? Я тряхнула головой и вновь прислушалась. Звук есть. Крепко закрыла уши и даже зажмурилась. Открыла – звук есть. Единственное, что изменилось – он нарастал. Становился громче и словно сильнее, яростнее, злее. Теперь в этом шипении мне слышалось что-то мистическое, что-то, что вызывало дрожь в коленках. По идее, такой трусихе как я следовало бы сесть в уголке и, ничего не трогая, дождаться хозяйку. Но любопытство вдруг оказалось сильнее меня и даже сильнее страха. А потому я двинулась на звук.

Он шел из-за той черной двери, а может быть, его издавала сама дверь, про которую Милена мне сказала даже близко к ней не приближаться. Дверь эта находилась в самом дальнем углу комнаты, практически сливалась со стеной, выглядела малозаметной и оставалась всегда закрытой. За все время, что я гостила в избушке ни разу не видела, чтобы туда заходили или оттуда выходили. И это было подозрительно. Наверняка мне стоило послушать Милену и никуда не лезть, но меня словно канатом тащило именно туда. Взявшись за ручку двери в виде изогнутой и расправившей капюшон кобры, я потянула её на себя, и створка легко поддалась. Раздался тихий, едва слышимый шелест и моему взгляду предстало нечто, совершенно неожиданное.

Широкая городская улица. Расставленные по бокам от проезжей части немногочисленные фонари с трудом рассеивали ночь мутным желтым светом. По обе стороны улицы высились четырёхэтажные кирпичные дома с маленькими узкими прямоугольными окнами, расположенными едва ли не через каждые полметра. Несколько вертикальных рядов железных балконов были соединены между собой пожарными лестницами, выведенными на фасад. Последний пролет заканчивался высоко над землей и в случае возникновения необходимости воспользоваться предполагал наличие определенных акробатических навыков.

Пока я рассматривала этот пейзаж, в местной архитектуре которого угадывался свойственный американским городам периода 20-х годов прошлого века арт-деко и который выглядел достаточно экзотично с учетом того, что сама я оставалась стояла на пороге лесного домика трехсотлетней колдуньи, где-то поблизости послышался шум железной дороги и звук приближающегося поезда.

– Мира, – вдруг простонали где-то совсем близко. И в этом стоне я узнала характерное протяжное «рррр». Так моё имя произносил только один…кот.

– Сократ! – вскрикнула я, поняв, что то маленькое темное пятно под одним из ближайших к черной двери плохо горящих фонарей являлось совсем не лужей.

Пробежав несколько метров, я рухнула на колени рядом с лежащим на боку котом. И сразу стало понятно – Сократ ранен. Он дышал тяжело и прерывисто. Шерсть на пушистом боку измазана кровью и в нескольких местах отчетливо просматривались куски вспоротой кожи. Рана выглядело жутко и навевала мысли о том, что жить болтливому созданию осталось недолго.