Демон в полдень

Я опускаю взгляд и вижу на передовице большое количество текста, сопровожденного не менее большой фотографией. На ней крупным планом был запечатлен высокий крупный мужчина в дорогом костюме сидящий за красивым письменным столом в кабинете. За его спиной флаг страны и герб.

Глава 39

– Глава? – одними губами шепчу я, словно пребывая в оцепенении.

Хасан кивает. А затем снова встает и отходит к окну, застывая у него.

– Мы вернулись домой вместе. Наши контракты закончились, но мы так долго пробыли на войне, что понятия не имели, как жить на гражданке. Это было странно – просыпаться каждое утро в своей спальне под звон будильника, а не под зычную команду к подъему. Спускаться в пустынную кухню, включать чайник и, в ожидании пока закипит вода, готовить себе завтрак. А потом есть в одиночестве, тупо уставившись в беспрестанно болтающий телевизор. Приходилось опять учиться всем тем социальным навыкам, которыми обладают обыкновенные люди. Делать заурядные вещи – покупать продукты в супермаркете, сдавать вещи в прачечную, выносить мусор, здороваться с соседями, ходить на работу к восьми и возвращаться домой к семи. Да, – насмешливо хохотнул Хасан, – ты представляешь? Я устроился на обычную отупляющую гражданскую службу! Работал охранником в частной школе. Каждый день смотрел на этих избалованных богатых деток, похожих на меня в детстве, и вспоминал тех детей, которых видел на войне. Похожих на зверьков – тихих, собранных, осторожных. И с пугающе взрослыми осознанными взглядами. Именно их глаза пугали меня больше всего. Потому что дети не должны смотреть на этот мир так – глазами хорошо поживших стариков. С усталостью, пониманием и болью.

А потом Хасан вдруг резко повернулся ко мне и сказал:

– Именно это привлекло меня в тебе. Когда мы встретились в первый раз у тебя был точно такой же взгляд.

Я открыла рот, чтобы что-то ответить, но не смогла произнести ни слова. Но Хасану и не требовался мой ответ. Он вновь отвернулся.

– Мне было тошно от той работы. Мне было тошно от мира, который слишком сильно изменился. А может быть, слишком сильно изменился я. Родителей к тому времени уже не стало. Вернее, отец скончался в тюрьме за полгода до моего возвращения, а мама так и не смогла справиться со своей душевной болезнью, вызванной сначала посадкой отца в тюрьму, а после, его смертью.

Эту историю я уже слышала, а потому не стала задавать вопросов.

– Они были вместе сорок лет. Встретились, когда ей было шестнадцать, а ему двадцать. Через два года поженились. Через полтора года на свет появился Элиза, через три года – я, а еще через пару лет родители решились на третьего ребенка. После суда над отцом мама просто…замкнулась в себе. Она словно отгородилась от всего мира, спрятавшись где-то внутри собственной головой. Я пытался достучаться до неё. Я разговаривал с ней, пытался растормошить и как-то вернуть к миру. Ко мне. Но она не реагировала. Просто сидела сутками возле окна, прижав к груди отцовский шарф и уставившись в одну точку. Я даже кричал на неё. Но она меня не слышала. В итоге пришлось отправить её в больницу, потому что я не знал, как с этим справиться. Как справиться с ней. Да и с собой тоже.

– И где она сейчас? – с замирающим в груди сердцем спросила я. Мне вдруг стало так плохо. К глазам подкатили жгучие слезы, а под ребрами закололо острой болью. Я знала это ощущение потери. Я жила с ним. На самом деле, я семь лет пыталась с ним справиться. С переменным успехом. Бывали дни дерьмовые, когда хотелось просто сунуть голову в петлю. А иногда…не такие хреновые, и вновь казалось, что возможно когда-нибудь всё будет хорошо. Это как на качелях – день плохой, день терпимый, день плохой, день терпимый. Вверх – вниз, вверх – вниз…

– Там же, – устало дернул щекой Хасан, – в больницу. Она по-прежнему ни с кем не разговаривает, ни на что не обращает внимание, и не узнаёт меня. Это практически невыносимо, когда ты смотришь в лицо близкого человека, а видишь в лишь стеклянное безразличие.

Молчание и непривычно приглушенный голос Хасана начинает звучит вновь:

– А потому, когда Тамир появился на моем пороге я даже обрадовался ему. Видеть друга детства, которого вдруг встретил через много лет и обрел в нем боевого товарища было странно. Но эта неожиданная встреча странным образом воодушевила меня. Мы посидели, выпили, вспомнили прежние времена. А потом, оглядев родительский дом, который я заметно запустил, он вдруг предложил мне уехать вместе с ним и Гаспаром. Причем не всего лишь в другой город, а в другую страну. И не просто жить, а заниматься… Ну, скажем так, определенного рода деятельностью.

Хасан покосился на меня. Я ответила хмурым взглядом.

– Ладно, скажу прямо. У Тамира был знакомый, который занимался сбытом краденных машин. Наша задача заключалась в том, чтобы перегонять эти машины после перекраски для перепродажи. Знаю, звучит не очень увлекательно.

– Звучит так, как будто твой друг подписал тебя на совершение преступления по предварительному сговору лиц, – отозвалась я, не отводя взгляда от Хасана. Того Хасана, который вдруг начал открываться мне с неожиданной стороны. С человеческой стороны. Как выяснилось, она у него имелась. Это было неожиданно. Все равно, как если бы с тобой вдруг заговорил крокодил и сообщил, что у него депрессия. – Кажется, так это формулируется в судебных приговорах.

– Я знаю, но в тот момент мы было все равно, чем заниматься. Главное, чтобы ушла эта невыносимая, отчаянная тоска. Знаешь, иногда я задумываюсь, а что было бы, если бы в тот день сказал «нет» Тамиру? Кем бы я был сейчас? Была ли у меня семья? Дети? Был бы у нас дом с видом на сад? Завели бы мы собаку или кошку?

– Так размышлять можно долго, – раздраженного оборвала я неожиданный поток душевных страданий Хасана.

– А ты никогда не думала о том, чтобы стать другим человеком? – обернулся ко мне Хасан. – Начать новую жизнь. Другую. Полностью противоположную нынешней?

Я недовольно поморщилась, так как терпеть не могла, когда меня вот таким топорным образом пытались развести на моральный стриптиз.

– Нет. Потому что люди не меняются, Хасан. И ты это знаешь лучше меня. Даже если им хочется поменяться – они не меняются. И даже если им кажется, что они поменялись – нет. Все остаётся по-прежнему. Некоторое время им может казаться, будто они и вправду смогли стать другими. Обманывать себя, своих близких, Вселенную в целом. Но потом наступает момент и – щёлк, – я щелкнула пальцами для наглядной демонстрации, – прежние привычки, характер, мотивации возвращаются. И оказывается, что на самом деле человек не менялся. Он просто взял свою личность, упаковал в герметичную коробку и закинул на дно того темного колодца, который есть внутри каждого из нас. Единственный способ по-настоящему перекроить свое сознание – глубокие эмоциональные потрясения, которые выворачивают человека наизнанку, вытряхивают все, что он знал и умел до этого, а после швыряют в грязную лужу под названием «жизнь».

Я замолчала, чтобы выпить немного воды. И сделала это под пристальным оценивающим взглядом Хасана.

– Знаешь, чем старше ты становишься, тем отчетливее я вижу в тебе тень твоего отца, – он шумно выпустил воздух из груди, склонив голову и улыбнувшись насмешливо и печально. – Ты так на него похожа. И становишься похожей все больше и больше. Та же жесткость, упрямство, желание пойти до конца несмотря ни на что.

– И кто же? – хмыкнула я, но в душе чувствуя, как начинаю тонуть в той самой луже. – Кто мой отец?

– А разве не очевидно? – хмыкнул Хасан. – Его фотография перед тобой.

Я опустила взгляд вниз и только в этот момент поняла, что все еще держу на коленях газету, со страницы которой на меня смотрел глава нашей страны.

– Он? – едва слышно выдыхаю я. Кажется, еще чуть-чуть и я вообще перестану дышать.

– Удивительно, правда? – расхохотался Хасан, только вот я не могла поддержать его веселье. – Внешне не похожи, но это не главное. Внешность зачастую является отражением внутреннего содержания. А от моего друга детства в этом человеке осталось немного. Говорят, война меняет людей. Так вот его война изменила кардинально.

– Погоди, – я в растерянность потрясла головой. – Но он ведь не только мой отец, да?

Я в надежде подняла глаза на Хасана, надеясь, что он сейчас опровергнет мою догадку. Надеясь, что сейчас бывший босс скажет, что все не так, как мне подсказывает интуиция. Хотя разумом понимала, что именно за этим он здесь – сказать:

– Да. Он не только тебе приходится родителем. Но и твоим единокровным братьям – тем самым парнишкам, которых убили. Ты ведь уже догадалась, правда? Ты поняла, что на самом деле все эти взрывы, которые власти так упорно выдают то за случайный взрыв газа, то за пожар в результате электрического замыкания не более, чем…

– …жертвоприношения, – закончила я за него.

– Да, – удовлетворенно кивнул Хасан.

– Но погоди, – схватилась я за голову, – мы поговорили с отцом одного из парней. Он рассказал, что встречался с биологическим отцом своего сына. И описание того мужчины, совершенно не совпадает с этим, – я подняла газету и ткнула пальцем в фото, на котором был запечатлен невысокий коренастый мужчина с короткой стрижкой и уже начавшими сидеть висками. На лице, которое несмотря на солидный возраст сохранило природную породистость, уже успели образоваться глубокие мимические морщины, свидетельствующие о том, что их обладателю свойственны раздражительность и хмурость. А вот улыбается он крайне редко.

– Глушко сказал, что к нему домой заявился высокий статный темноволосый мужчина лет тридцати, – уверенно заявила я, так как могла похвастаться отличной памятью. – Не сходится.

– Потому что и не должно сходиться, – заверил меня Хасан и решил прибегнуть к тонким намекам: – Даже у дьявола есть помощники.

И вот тут моя стратегия по сохранению спокойствия, базирующаяся на глубоких вдохах и выдохах с треском рухнула в пропасть. Ту самую пропасть из которой начали выглядывать все первородные страхи, доставшиеся от предков. Сердце забилось быстрее, а потом еще быстрее и еще, пока не достигло того ритма, когда кажется, будто внутри сейчас что-то сломается.

– Твою мать! – громко выругался Хасан, а после добавил еще парочку крепких слов, но уже в процессе поиска чего-то в тумбочке возле кровати. А мне становилось все хуже и хуже, в груди разбухало что-то упругое и обдающее едва терпимым жаром. Все звуки начали отдаляться, а мир – сужаться.

А потом все разом прекратилось.

– Что…что это было? – с трудом и не с первой попытки смогла вздохнуть я.

– Результат твоей паники в сочетании с ядом, который тебе подлили в кофе, так как желали сделать четвертой жертвенной коровой, – пояснил Хасан, вытягивая иглу шприца из моего предплечья.

– Сам ты корова, – беззлобно отозвалась я, заваливаясь на бок. Бывший босс не обиделся, поддержал мою безвольную тушку и помог устроиться в постели так, чтобы голова не болталась над полом. – Что ты мне вколол?

– Успокоительное, – Хасан продемонстрировал мне ампулу.

– Ааа, тогда понятно, почему такое ощущение, будто внутри меня вата, – с трудом ворочая языком, сообщила я.

Хасан зло сжал в кулаке стекляшку, а после отшвырнул в сторону. И там, где-то там в углу она разбилась.

– Опоздай я утром хотя бы на пять минут – тебя было бы уже не спасти.

– Знаешь, было так странно… словно я вот-вот взорвусь изнутри, – поделилась я только что пережитыми чувствами.

– Так бы и было, – без доли сомнения прикрикнул вдруг Хасан. – Потому что тебя едва не превратили в живую бомбу!