К точке отсчёта

– Живут же греки: ни тебе тулупов, ни дров на зиму. Скотинке, опять-таки сено не заготавливать.

– А от безделья можно и в бочке пожить.

– Говорят, – продолжил лицедей, что Диоген ходил днём с зажженной лампой и искал людей.

– Так он слепенький, – пожалела старушка.

– Ничуть. Он всё видел, только считал, что те, кто его окружают вовсе не люди.

– Так кто же, ответь, сердечный, – обратилась всё та же старушка к лицедею.

– А кто ж его разберёт.

Артист, изображавший Диогена, ехал на бочке, а в руках держал фонарь.

– За Диогеном Гераклит и Демокрит несут земной шар.

– Это какой же земной шар?

– Земля, по которой вы ходите, не плоская, а круглая, будто шар.

– Ты, хоть и царский актёр, а не завирайся, – не выдержал крупный лавочник, этак мы бы с неё попадали.

– Эх, темнота, – не выдержал плохо одетый молодой человек, – прав лицедей-то.

– Умники, – шикнул купец, но смолк.

– Гераклит тоже жил в Греции. Был он философом.

– Бездельником, – парировал обиженный торговец.

– Философом, – настойчиво повторил ведущий, – сему достойному мужу принадлежит фраза: «всё течёт, всё меняется».

– Тоже мне новинка какая, – поддержал приятеля тощий лавочник.

– Познал он людей и возненавидел их. Удалился в горы и стал питаться травами. С тех пор имя Гераклита связывают с горем-несчастьем.

– И поделом. Видишь ли, люди ему не такие, – разозлённый лавочник толкнул вылезшего впереди него сбитенщика, – знай своё место, свиное рыло!

– Демокрит тоже жил в Греции. Был он сыном богатого человека и растратил богатство отца на путешествия.

– У нас таких молодчиков пруд пруди. Как запустят руку в тятенькин карман – не остановишь.

– А путешествовал, чтобы наблюдать, как мир устроен. И понял в своих путешествиях, что человек должен быть счастлив, а все несчастия от невежества.

– Ишь как завернул. Сказал бы просто, любой с тятенькиными деньгами и весел, и учён. А как денежки кончатся, так и посмотрим, что ты есть.

Лицедей не обращал внимания на брюзжание купца:

– Демокрита считают символом радости, смеха. А посему вся наша жизнь держится на горе и радости.

– Уж больно мудро показали, – не удержалась Щекочиха.

– Но верно.

Завершали отделение шестеро странников. К их одежде были прикреплены небольшие ветряные мельницы.

– А это зачем? – Не выдержал купец, обратившись к замолчавшему ведущему.

– Сии люди с мельницами означают праздность, куда ветер дунет, туда и заворачивают. Посему проку от них никакого.

– А вот это хорошо, вот это справедливо!

Глава 18

Кто додумался выкрасить стены в белый цвет? Где я читал о воздействии цвета, по-моему, у Люшера. Что-то там про связь восприятия жизни и лимбической доли полушарий, о «неправильности» белого. Об отношении к нему не как к цвету, а к состоянию. Не помню, я вообще плохо помню. Вероятно, уколы. Страшно подумать, что будет дальше. Пока ещё изолятор, одиночная палата, но и здесь трудно сохранить разум. Попытаться установить истину. Спрашивать местный персонал бессмысленно.

Здесь я по воле Петракова, не иначе, фигура помельче не смогла бы организовать все это. На нарушение пошли только ради денег, ради больших денег. Или влияния. И вряд ли я отсюда выйду, во всяком случае, в твёрдом уме, не будет Петраков так рисковать, да и медики, устроившие мне «отдых» тоже. Мотив у Петракова железобетонный: вытолкал меня с рынка – все объекты его, не считать же мелочь. Теперь Петраков – главный застройщик города. Ура, товарищи! Опять-таки СМИшки мои подобрать. Он и подбирать не будет, без моих вливаний все «независимые» разом сдуются, останутся на информационном рынке лишь его «брехунцы». И денег можно урезать, без конкуренции он им финансирование определяет. Многоходовка.

Как же я-то влип? Расслабился, поверил в недосягаемость. А тут Черепанов с коньячком. Но ведь и сам пил, я помню. Рисковал – видно хорошо Петраков заплатил, а может, прижал за какие-нибудь делишки. Наказали, за самоуверенность, за пренебрежение к черепановым.

Щелкнул замок, в проёме показалась дородная медсестра в зелёном костюме. В коридоре топтались братки, наряженные в медицинскую униформу.

– Укольчик, Александр Васильевич.

– А сколько стоит пропустить? – Мужчина изобразил самую доброжелательную улыбку.

– Всё бесплатно, всё по рекомендациям нашего лучшего врача, – медсестра перетянула руку жгутом, – а веночки у вас хорошие.

– Просто мечта наркомана, – еще раз улыбнулся бизнесмен и тихо зашептал, – милая, я заплачу, хорошо заплачу. Ты этот уколи, а в другой раз витаминами какими шприц наполни. Не бери греха на душу. А я за безгрешность тебе квартирку подарю. Как зовут-то тебя?

– Марина. Отдыхайте, – приложила тампон к проколу и согнула руку.

Показалось, или действительно, понимающая улыбка скользнула по лицу?

Дверь закрыли, боятся, что сбегу. Зелёный ушёл, оставив на растерзание белому. Что это? Сквозь стёртость стен проступает пятно, не пятно – улыбка медсестры. Расползается, наступая. Что со стенами и потолком, почему они меняются местами?

«Саша, Сашенька», – знакомый голос. Почему никак не могу вспомнить?

«Сашенька, сынок, иди ко мне, пострелёнок», – манит, тянет.

Что-то вырывается из горла вслед голосу. Какая-то нить, нет, жгут, тянет внутренности. Как больно. И ещё эти стены, почему они вращаются? Где найти точку опоры. Рывок, ещё рывок. Жгут вызывает рвотные порывы…

«Сыночек, родной, иди ко мне».

Куда делись стены? Откуда запах? Так пахло в детстве, забыл… Да, скошенное сено. Ноги покалывает. Мама, мама, где ты? Стоит подпрыгнуть, вытянуть руки и можно лететь. Толчок, ещё толчок, почему не могу выше? Ступни холодят кроны деревьев. Какая лёгкость! Когда ему было так легко в последний раз?

Накрыла темнота, потянулись струйки табачного дыма. Голоса, множество голосов. Гитарное соло. Квартирник у Серёги! Как он пел «Ванюшу» Башлачёва: «Душа гуляет и носит тело…»