К точке отсчёта

– Антон, Антоша, опять…

Клавдия Олеговна подняла на молодого человека посиневшее лицо. Трясущимися руками она протягивала тетрадь, вымазанную чем-то белым, похоже, мукой.

– Ещё один дневник?

Кислицин открыл последнюю страницу, всё тот же убористый почерк, те же учительские ровные строчки. Дата последней записи совпадала с датой исчезновения.

Сновидение восьмое

Почти совсем стемнело, а толпа не расходилась. В ожидании следующего отделения прогуливались по Мясницкой, разглядывали каменное здание усадьбы Салтыковых, обсуждали увиденное. Пока ждали нового представления, появился фонарщик с лестницей и длинным шестом.

– Гляди-ка, Васятка, сейчас нам солнце вернут, придётся от Федькиной Машки подальше держаться, не скроешь.

Нарядная молодка, стоявшая рядом с Васяткой, подобрала подол юбки и пустилась по улице.

– У, ироды, всё бы зубоскалить, – прикрикнула Щекочиха.

Но её не слышали, смеялись, улюлюкали, кричали что-то непристойное. Васятка было хотел драться, даже тулуп скинул, постоял, почесал редкую бородёнку, поднял одёжку, стряхнул снег и засмеялся вместе со всеми.

– Вот они, мужики-то, каковы, – зашептала девица на ухо подруге. К Васятке подошла старуха, укутанная в чёрное, не то монашка, не то вдова.

– Дешева твоя любовь, да и кулачки слабы. Видно духом Господь обидел, – громко сказала она, нацелив на грудь парня кривой палец.

«Тётя Аня, так ведь это пропавшая тётушка. Вон и шаль с бахромой».

Антон хотел было крикнуть, но в горле запершило, февральский мороз сковал грудь. Что с ним? Драный полушубок, треух, сползающий на лоб, валенки. Лицо чешется под заскорузлой бородой, в которой запутались какие-то крошки.

– Антоха, ты что, будто не в себе? Может, ну их, лицедеев, пойдём до дома. Теперь там, ради праздничка, мужички во хмелю, может и нам нальют. А не хочешь, я местечко такое знаю, там девки уж такие сладкие, словно пряники на ярмарке.

– Отстань, – Антон даже не посмотрел на приятеля. Он не мог оторвать взгляд от старухи. И та смотрела прицельно.

«Узнала, узнала. И к Ваське этому подошла, чтобы я заметил. Что она там ему говорила?»

Словно в ответ на эти мысли, старуха усмехнулась, качнула головой, отчего эти чёрные тряпки-нитки залихватски заплясали.

И в этот миг кто-то закричал:

– Едут, едут!

Толпа устремилась к краю дороги, старуха скрылась из виду. Какой-то рыжий, веснушчатый парень тянул Антона за рукав.

– Пойдем, посмотрим, что ли. Чудной ты сегодня.

Восьмое отделение глумилось над спесью. Знак, который ехал на первой повозке, украшен огромным павлиньим хвостом.

«В природе такого павлина не отыскать. Знатные мастера у императрицы», – Антон увлёкся действом. Картинка была заключена в рамку из нарциссов.

– Что за цветы такие, не знаешь, Тоха? – Рыжий шмыгал носом и вытирал его подолом тулупа.

– Знаю. Нарцисс, – Антон постоянно оборачивался, выискивая тётку в толпе.

– Расскажи, ты лучше скомороха сказываешь, – приставал приятель.

– Да рассказывать нечего. Жил в древней Греции красивый парень Нарцисс. Девки по нему сохли, а он ни на кого внимания не обращал. Как-то увидел своё отражение в воде и влюбился.

– Это в кого же, милок?– Щекочиха заглядывала в глаза рассказчику.

– Как в кого? В себя. И так влюбился, что боялся отойти от воды, чтобы не потерять.

– Себя что ли потерять? – рядом с Антоном росла толпа.

– Себя, отражение своё. Так с голоду и умер. А на этом месте вырос красивый цветок, который так и назвали – Нарцисс.

– Тише вы, чумазые, смотрите вон, харю какую вам показывают.

В рамке из нарциссов, действительно, изображено было одутловатое самодовольное лицо. Надпись гласила: «Самолюбие без достоинств».

Сразу за знаком следовал огромный рыдван, в котором возлежала Спесь. Прислуживали ей рабы, слух услаждали трубачи и литаврщики, распевая что-то совершенно невообразимое:

«Гордость и тщеславие выдумал бес,

Шерин да берин, лис-тра-фа,

Фар-фар-фар, люди-ер-арцы,

Шинду-шиндара, тандру-трандара,

Фар-фар-фар-фар…»

– Это что же за песня, ничего не разобрать?

– А лести и не нужен смысл, главное – почтение.

– Ну и правильно, почтение – главное, – подтвердил дородный купец.

– Чтобы управлять вами, самовлюблёнными, – тихо пробурчал Антон.

Внезапно рядом оказалась тётушка. Она смеялась молодо, звонко. Смех рассыпался, катился по улице серебристыми колокольчиками…

Глава 21

Кирилл Борисович с трудом припарковался у подъезда, скоро придётся оставлять машину за домом. Скоро… А не будет никакого скоро, сегодня он всё скажет, и конец комедии.

Лифт не работал, как всегда. С каждым этажом росло раздражение, вытесняя неловкость.

Третий этаж. Почему он должен извиняться, сама себя запустила, стыдно показать на тусовках? А тусовки не блажь, а незаменимый карьерный инструмент перспективного адвоката.

Четвёртый. А главное, почему он должен оправдываться перед женщиной, которая ценит в себе лишь жертвенность?