К точке отсчёта

– Тоша, вот скажи, – лицо отца порозовело после двух рюмок, – почему мы всегда осознаём после? Почему, заполняя мелкими заботами каждый день, теряем драгоценное время?

– Как, например?

– Общаясь с близкими.

– Надоели бы близким.

– Может быть…

Молодой человек с трепетом открыл вторую тетрадь. Он не успел даже бегло просмотреть, лишь увидел последнюю запись, датированную днём пропажи.

«Заметила, что приступы удушья предвещают моменты, которые врачи бы трактовали как галлюцинации. Первое время они меня пугали, пугали настолько, что спала с включённым светом, обложившись томиками любимых книг. Целыми днями гуляла по городу, заходила к знакомым. В квартиру возвращалась к ночи. Не помню, когда всё переменилось. Пожалуй, в тот день, когда встретила Катю Матюшкину».

Судя по датам, тётка вела записи сразу в двух тетрадях. И если первый дневник описывал реальные события, размышления родственницы, то вторая тетрадь погружала в неведомое. Он вдруг с особой чёткостью вспомнил бредовое состояние, что пережил в больнице, странные сны, удивительно ощутимые при всей странности. Сны как-то связывают его с Анной Петровной, но почему маскарад, что устроила юная императрица сразу после коронации? Недавно прочёл о маскараде Минервы, сны иллюстрировали его с документальной достоверностью.

«Сначала думала, что у меня болезнь какая-то, давление себе измеряла, с Клавдией в поликлинику ходила. Эти внезапные приступы удушья, что настигали сначала по ночам. Казалось, что воздух в квартире вдруг раскалялся, обжигал, становился вязким. Распахивала окна, но помогало плохо. Приступы были короткими, минут по пять – десять, потом всё проходило само собой. Затем удушье стало менее острым, но длительным. Именно тогда я стала погружаться в какое-то странное состояние – будто перемещалась в иное пространство. Темнота окутывала, оплетала, стягивала тело».

На Антона обрушились воспоминания. Вот он, маленький, на руках отца. Отец подбрасывает его высоко, «до солнышка» и смеётся молодо, задорно. Внезапно мальчика настигает удушье, он хрипит и будто проваливается в пугающую черноту. Следующее воспоминание – испуганное лицо мамы и виноватое отца. Весь день в кровати, чтение книжек и много сладостей.

Морозный январский день, свободный от занятий из-за погоды.

«Давай прокатимся, заберём эту злосчастную книжку, – уговаривал Кирюха Самойлов, – в десять отправляется электричка на дачу, а в двенадцать уже обратно. Никто и не заметит». Книжку о Дракуле Кирюха ещё весной взял почитать у Влада Терентьева. Увёз на дачу, там и оставил. В начале зимы Влад подошёл к Самойлову и потребовал вернуть роман Брэма Стокера. Кирюха врал, изворачивался, неудобно было признаться, что забыл томик на даче. Перед каникулами Влад, подговорив взрослых ребят, стал встречать Самойлова у ворот школы и требовать деньги за каждый день просрочки. И мальчишка платил, отдавал всё, что давали родители на школьные обеды.

«Не дома же сидеть. Ключ от дачи я взял, деньги на билеты есть. Поехали?» И Кислицин поехал. В электричке боялись пропустить нужную остановку, почему-то зимой их не объявляли. Они отогревали ладонями маленькие окошки и всматривались в полотняный, застиранный пейзаж. Не проехали – вышли на пустом перроне и сразу по пояс утонули в хрустящем снегу. В городе зима не так заметна. Пока добирались до дачи, стало жарко, Кирюха даже расстегнул куртку. А вот калитку открыть не удалось, её подпирали огромные сугробы. Пришлось лезть через забор. К счастью, на крыльце снега было не много, и хлипкая дверь не сопротивлялась. Книжка отыскалась под диванной подушкой. Уже на обратном пути поняли, что погода меняется. Небо заволокли серые тучи, поднялся ветер. Вьюга поднимала вихри ледяного снега и бросала мальчишкам в лицо, за воротники, пробиралась сквозь шерстяную ткань брюк. Уже на перроне, в предвкушении тепла вагона, мальчики начали толкаться, валять друг друга в снегу, вымокли, озябли. Но электричка прошла мимо, зимой расписание изменилось. Повалил снег, казалось, что мир исчезает, теряется под белым пологом. Мальчишки прыгали на месте, пытаясь согреться, и тогда Антон предложил укрыться в лесопосадках. Несколько десятков метров дались с трудом. Под защитой тёмного частокола стволов теплее. Антон уселся в большой сугроб, веки смежались, снежный вой убаюкивал. Казалось, летит по белому тоннелю, летит навстречу чему-то светлому, радостному.

– Тоха, Тоха, очнись, – плакал Кирюха, оттирая замёрзшего приятеля. Вёл его, сонного, шального к перрону, благо в это время подходил долгожданный поезд, заталкивал в тёплое вагонное нутро. Антон окончательно очнулся только когда подъезжали к городу. Очнулся от того, что пальцы рук и ног кто-то колол сотней игл. В тот раз обошлось, хоть и досталось от родителей за прогулку в такую погоду.

«Довольно скоро поняла, что это не болезнь вовсе, не обмороки, это погружение, путешествие в другой мир. Реальность не исчезала, я всё так же слышала звуки улицы, видела бегущие блики на потолке от фар проезжающих машин. Но все эти ощущения приглушались, становились тусклыми. Пьянящее чувство полёта кружило, давало невиданную лёгкость закостенелым старческим суставам. Вокруг мелькали какие-то знаки – символы: от рун до иероглифов и букв. Но цельный образ не складывался. Когда почувствовала воронку? Поняла – воля подчинена чему-то неведомому, начала сопротивляться? Скорее всего, в ту ночь, когда услышала дикий женский крик во дворе. Выдернуть себя из погружения было сложно. Но смогла, тогда смогла. Долго всматривалась в темноту двора, прислушивалась. Было тихо. Но возникшая тревога зародила подозрения».

Чтение дневника прервал телефонный звонок с незнакомого номера.

– Антон? Вы не знаете, как мне найти Аню? – Женский голос звучал взволнованно.

– Аню? Какую Аню?

– Анну Петрухину.

Ани… Кто-то спрашивает у него об Ани. Но почему у него? Что случилось?

– Простите, а вы кто?

– Я её мама.

Быть не может, какая мать? Она же говорила, что родители давно умерли…

– Мама? – Кислицин не мог скрыть удивление.

– Мама, Антон. Плохо, что мы так и не познакомились, Анечка не хотела, стесняется меня.

– Но как? Вы где?

– Живу в деревне, Лощинки называется. Маленькая деревушка, у нас тут двух десятков домов не наберётся обитаемых, но речь не обо мне. Мне надо найти Нюру, её телефон не отвечает.

– Нюру? Ах, да, Аню. Но мы с ней расстались. Я ничего про неё не знаю, – Кислицин, конечно, лукавил, не рассказывать же про Василькова.

– Беда. Дело в том, что пропала её дочь, Катюшка, – связь неожиданно прервалась.

Какая дочь? Разве может быть дочь у Ани? Антон набирал и набирал незнакомый номер, но ему отвечал автоответчик.

Сновидение девятое

Антон ждал этого сна, ждал встречи с тётушкой. Уж теперь-то он её не упустит. Толпа заметно поредела, многие разошлись по домам, чтобы успеть выпить ради праздничка. Кислицин всматривался в лица, пробирался в людскую гущу, но старухи в чёрной шали не было. Зато показалось, что увидел Василькова, что-то вытаскивающего из кармана зазевавшегося горожанина.

– Едут, едут, – уставшие зрители заметно оживились.

– Ну и ладненько, сейчас досмотрим и оскоромиться не грех. А там и в картишки перекинуться, – хмыкнул дородный купец в серебрящуюся от мороза бороду.

– Не грех, не грех, батюшка, – поддержала Щекочиха, оказавшаяся рядом.

– А тебя, старая опорка, и не спрашивают, – оттолкнул бабу худой лавочник.

– Ишь, раскомандовались, – обиделась Щекочиха, грозя купцам кулаком. Но подойти ближе не рискнула.

Повозки, ярко подсвеченные, показались у поворота улицы.

– Мотовство и бедность с их свитами, – громко прочёл Петруха.

– Неужто над бедными глумиться будут? – Охнула какая-то баба и тут же осеклась.

– Так богатые завсегда над бедными глумятся, чему же удивляетесь, православные, – поддержал сбитенщик.

На картинке первой повозки изобразили перевёрнутый рог изобилия, из него сыпались золотые монеты.

– Сия картина говорит о беспечности, – появился из темноты лицедей, – худой хозяин добро не бережёт, а посему оно и вытекает.

– Это, мил человек, когда есть, что сберегать, а у нас всего добра – таракан за печкой и вошь в бороде.

– Это у тебя, драный валенок, нет, потому как на печи лежать любишь, – огрызнулся тощий лавочник.

Назревала потасовка. Хорошо, что в это время подтянулся хор, разодетый в костюмы, украшенные игральными картами. По краям несли знамена, сшитые из тех же карт.

За хором тянулись удачливых и неудачливых картёжников. Вся эта пёстрая толпа пела один и тот же куплет:

– Подайте картёжникам милостыньку,

Черви, бубни, вины, жлуди всех нас разорили

И, лишив нас пропитанья, гладом заморили…