Багдад до востребования

Меж тем, расставшись по-английски с самой необычной в его карьере шифровкой, Золотой Дорон заторопился отнюдь ни к директору, а в центр связи. Спустя час, где-то к 11:15, через парижскую резидентуру выяснил, что Давид Хубелашвили, то есть «Старик», свободнее его самого – на пару с Талызиным бьет баклуши на конспиративной квартире. По крайней мере, так гласила только что полученная, едва дешифрованная депеша Розенберга. Собственно, в этом он почти не сомневался, хотел лишь убедиться.

Выяснив статус Шахара и распорядившись сменить, не медля, его координаты, Биренбойм сделал три телефонных звонка. Первые два – в Москву, в 11:30 и 12:00. Третий – местный, в представительство «Эль-Аль», где заказал себе билет в Берлин с пересадкой в Мюнхене Лишь затем отправился на аудиенцию к Моше Шавиту. Пробыл у шефа недолго – минут двадцать, то и дело постукивая по циферблату. Постучал он по часам и, когда покидал кабинет, должно быть, так прощаясь.

***

4 января 1991 г. 22:10 г. Берлин

По почти безлюдной площади «Бебельплац» – в сторону собора «Святой Ядвиги» – на всех парах неслись два господина, чуть ранее высадившиеся на Унтер-ден-Линден. Пухленький коротышка средних лет – из такси, а широкоплечий крепыш, под сорок, – из «Волги» с советскими военными номерами. По внешнему виду – гости города, ибо оба явно не местный генотип.

Несмотря на параллельный курс, господа некоторое время свое соседство не замечали, всматриваясь в очертания собора. Однако, по мере приближения к храму, шагая практически рядом, поглядывали друг на друга то с любопытством, то с опаской. Уже у входа в собор, переводя дух, уставились в недоумении, будто их встреча – полная неожиданность. Если рандеву и планировалось, то с кем-то другим. Поелозив друг друга недоверчивыми взглядами, разошлись, но не с концами, а обследуя ближайшие окрестности.

Вскоре токи притяжения заработали вновь: побродив в растерянности вокруг храма, поздние странники почти синхронно устремились к входу, где только что расстались. Между тем, если крепыш спокойно мерил шаг, то живчик-коротышка поспешал, передавая взбаламученным взглядом где беспокойство, а где запоздалое прозрение. Как только они зрительно пересеклись, старший господин приподнял руку, привлекая к себе внимание. Тут оба сбавили ход и сближались, с некоторой настороженностью друг друга придирчиво изучая.

– Сколько лет, сколько зим! Не вспомнить, когда виделись! – Живчик остановился, потешно распахивая руки.

– Короткая у тебя память, дружище, всего два года назад, – с некоторой задержкой объявил крепыш, никаких эмоциональных оттенков не передавая. С руками в карманах пальто застыл настороже.

– Прогуляемся по Унтер-ден-Линден? – Живчик подался вперед, по-свойски беря спутника под руку.

Крепыш ошалело взглянул на эскорт, казалось, изумившись фривольному жесту, а может, нежданному переходу с английского на русский.

– Не думал, что оба опоздаем, почему-то… – сетовал коротышка, на сей раз приобняв соседа за талию. – От вас ведь близко. Оттого и сплоховал, несмотря на приметы.

Крепыш чуть отстранился, отправляя послание: двусмысленное радушие ни к чему. Вынул руки из карманов.

– Ну, выкладывайте, – жестко бросил гиперактивный колобок, казалось, вмиг обросший шипами. – Предлагаю: рабочий язык – русский. Не секрет: языки у вас в загоне, не в обиду будет сказано…

– Убеждены, что так лучше? – упорствовал по-английски сосед. – Русский в Берлине – весьма сегодня редок.

– Я обычный, не отягощенный убеждениями прагматик… – вздохнув, ответствовал коротышка. – И, признаться, от одного и того же диспута за сутки в горле першит. Да, вот что еще: убедите в весомости своих полномочий. Максимально сжато причем.

– Вы тоже… – тихо, но крайне убедительно рекомендовал крепыш, наконец поддержав предложенный регламент.

– Только не просите обнажить татуировку тайного ордена, ее нет. За исключением этнического клейма, ничем порадовать не смогу. Увольте, – забавлялся иносказаниями колобок – где плоскими, а где не совсем…

– В общем так, – заговорил крепыш, известный узкому кругу лиц как Кирилл Фурсов, завсектора взаимодействия с иностранными разведками, штатный эмиссар КГБ по деликатным поручениям, – в Москве заинтересовалось иракской разработкой «Моссада». Если наши и ваши цели совпадут, то операция может иметь продолжение. Стало быть, нам требуется, как минимум, эскиз. Спрашивается, почему набросок, а не вся подноготная? Отвечу: потому, что у каждого своя шкала приоритетов. Чужая головная боль – именно чужая, поскольку своей хватает. Ну а пока… – Фурсов с многозначительным видом прервался, – ваша инициатива в фазе активного распада. Основные звенья дезавуированы – их выдал инициативник-крот, три дня как задержанный. Арест Давида Хубелашвили, вашего агента, и удерживаемого им «почтальона» – вопрос времени. Впрочем, задача, скорее всего, неактуальна, ибо без нашего благословения никому из них не просочиться в Ирак. Используй «Моссад» обходной маневр, через третью страну, отклонив предложение о сотрудничестве, каналы выхода на Посувалюка перекроем…

– Довольно, можете не продолжать, – перебил Фурсова колобок, известный сюжету как Дорон Биренбойм, главный опер «Моссада». Сморкнув, продолжил: – Предлагаю начать от обратного: сформулируйте ваш интерес. Если он в нашу мозаику ляжет, взаимодействие гарантирую.

– Не пойдет так, коллега, – Фурсов откашлялся, – вы путаетесь в понятиях «ведомый» и «ведущий». Единственная причина, почему я здесь: впечатлила как сама идея – привлечь в качестве «почтальона» сугубо гражданское лицо, так и его виртуозная вербовка. Так что, даже выявив его местонахождение, не будем пока задерживать. Уж больно ваша задумка хороша: шантажируя, держать посла в полном неведении об интересантах. Кроме того, тень нагоняет страха больше, чем субъект, ее отражающий.

– Ну, скорее так вышло, чем планировалось, – сухо заметил Биренбойм, – а вот ваша «живая телеграмма» – шедевр искусства шпионажа. Только антитеза «ведомый – ведущий» совершенно неуместна. Разведка знатна достижениями, а не удельным весом страны, чьи интересы она представляет. Кроме того, смею заметить, ваш гениальный ход грешит не меньшими судорогами, чем наш план. Но далеко не только этим… – Моссадовец расплылся в сардонической улыбке, после чего развил мысль: – Спрятав курьера в чреве израильской пенитенциарной системы – не отправлять же его нам в Ниццу! – вы себя выдали. Ваш мотив не ведомственный, а сугубо частный. Со стоящей за ним проблемой не только в правительство не сунешься – от собственного аппарата берегись. Совершенно очевидно: ваша инициатива, ни чета нашей, неформальна. Стало быть, в шпионской овчарне волк – скорее мы…

Какое-то время непраздные спорщики молчали, являя собой случайно отделившийся от толпы фрагмент. Биренбойм глазел на окна кафе и ресторанов Унтер-ден-Линден, Фурсова же, судя по вздернутой голове, занимали Бранденбургские ворота – он даже чуть вырвался вперед. Могло показаться, что, разойдясь во взглядах на мир-овчарню, то бишь не поделив лавры хищника, вынюхивают неосвоенные вольеры.

– Знаете, по большому счету, – замедлив шаг, Фурсов повернулся к соседу, – рентген иракской инициативы «Моссада» – пустая трата времени. Скорее, блажь, чем необходимость. Пусть вы обнажили одну болванку, меж тем начинка предприятия легко просчитываема. Мы строили догадки до тех пор, пока вчера не выяснилось, что Посувалюк – единственный посол, не покинувший Ирак. Ускользнуло как-то, бывает… Да и не мог «Моссад», мы понимали, нечто нестандартное, выломившись из своих традиционных схем, сотворить. Так что на повестке: традиционная моссадовская «подсечка». Выдается, как за вами водится, лишь дивным вероломством, а точнее, беспрецедентным: сносится опорная конструкция, на что самый отпетый головорез, трижды подумав, не решится. Пусть в самой идее ничего новаторского, однако замечу, еще ни разу посол, оплот государственности, патронажной функции общества, не обращался, посредством шантажа, в истопника, обслуживающего преисподнюю…

– У вас есть нечто лучшее предложить? – возразил «Золотой Дорон», рассеянно поглядывая по сторонам, будто в поисках мысли, все ускользающей. Резко остановился, поежился, застегнул молнию куртки. С отрешенным видом продолжил движение, на собеседника даже не взглянув. Пройдя несколько метров, зло бросил: – Неужели не ясно, что иного не дано? Пустились бы вы во все тяжкие, не рассмотрев в этой идее полезное зерно! И хватит нотаций! Можно подумать вы отпрыск матери Терезы, а не энкавэдэшного зверья. Но… одно радует, – Биренбойм смягчился. – эскиз, как вы его нарекли, можно сказать, рассмотрен. К сути предмета, извольте.

Щека Фурсова дернулась, возвещая, казалось, внутренний позыв мобилизоваться. Ведь рваный, полный аллюзий разговор – малопродуктивные, утомительные маневры, вдобавок сдабриваемые едкой риторикой. Между тем отозвался эмиссар ровным, бесстрастным голосом, придавая своим словам вес:

– Собственно, в основе ваш незатейливый план, но с двумя поправками. Первая: координатор форсирует, без оглядки, командировку «почтальона», оставаясь в неведении о сделке, которую мы, надеюсь, заключим. Вторая: прежде чем устройство перекочует к инженеру, обеспечьте к нему доступ на несколько дней. Уточняю: ни координатор, ни, тем более, «почтальон» о новом сопопечителе проекта знать не могут, поскольку малейшая утечка операцию похоронит.

– Простите, мы ни о чем не договаривались, – возразил парламентер «Моссада». – И что значит рассекретить устройство? О какой тогда сделке речь? Вручении акта о капитуляции или по обмену опытом? – Биренбойм мелко тряс головой, передавая оторопь.

– Только не порите горячку! – Фурсов устремил на собеседника указательный палец. – Я сориентирован на прозрачность переговоров, учитывая чрезвычайный характер события…

– Разведка и прозрачность? Не смешите вы меня… – Биренбойм, само лукавство, хихикнул.

– Видите ли… встреча пробудила парадоксальную, но, на мой взгляд, весьма близкую к сути конфликта ассоциацию, – прошагав полсотни метров, сдвинул паузу суетных розмыслов московский эмиссар. – Мы с вами, точно отроки, толкаемся у окошка женской бани, дабы, выхватив как можно смачнее образ, поодиночке за углом разрядиться…

– Ой, в какие штили вас занесло! – взъерепенился «Золотой Дорон». – Не заставляйте усомниться в вашем мандате, столь убедительно обоснованном.

– Так вот, – продолжил, не поведя усом, Фурсов, – раскладываю все по полочкам. Иракская инициатива «Моссада» дезактивирована. В остатке: разлетевшееся на осколки панно, изначально – с низким запасом прочности. Тем временем губитель панно высматривает в стеклянном бое фрагмент, сулящий заглушку для возникшей у него днями прорехи. Разъясняю: скол-заглушка – кредит доверия, как-то связавший координатора и инженера. Подтверждено показаниями двух очевидцев, как и рядом умозаключений. На данный момент это – ваш единственный актив, не считая захватывающей дух, но не поддающейся реализации идеи, при имеющейся расстановке, разумеется.

Теперь, как пасьянс стыкуется с приоритетами Москвы? А очень просто. Лишь действуя через заморского посредника, то бишь под чужим флагом, удастся дискретность нашего интереса соблюсти. Тут, однако, выясняется, что конечные цели в иракской заварушке у наших двух ведомств разные, если не диаметрально противоположные. Казалось бы, время покидать окопчик, куда, волею случая, обе конторы занесло, когда возникает примиряющая стороны идея: схему «Моссада» сохранить, преобразуя при этом параметры техустройства. Спросите: что это дает? Ведь физический результат – иной, Израиль не устраивающий, но лишь на первый взгляд… Наша техновинка выдаст эффект не меньший, чем внедряемая «Моссадом».

– Что-то не складывается, даже у меня, профессионала, – сокрушался автор «дух захватывающей», но, оказалось, сугубо умозрительной, идеи.

Медленно оглядевшись, Биренбойм обнаружил себя стоящим под аркой Бранденбургских ворот. Ему казалось, что плита усталости, обрушившаяся вдруг, вдавливает его в самую нежеланную почву. Отвращает та вовсе не кровавым прошлым, а сирым, не шибко поумневшим с тех пор настоящим. Он в одночасье ощутил, что его детище, хоть и изрядно недоношенное, вопреки всему, вылупилось в проворного, вполне жизнеспособного монстра, но не обособившегося, а капризно требующего родительского молочка. Между тем, не выцеди он из себя оное, чадо банально окочурится. Именно сейчас, в этом символическом месте, на этой вопящей от неизъяснимых страданий земле, решается судьба его народа, отведавшего столько, что водоемы всей планеты малы. Оттого груз ответственности, какой-то несоизмеримый, сковал все члены и помыслы, обезводил, до нитки душу обобрал, и так с юных лет очерствевшую. Стало быть, не повоюешь…

– Я, собственно, с первого захода не рассчитывал… – вплел резонерскую нотку московский эмисар. Пригласив возобновить движение, продолжил: – Но оно и понятно, принцип-то действия техустройства не разъяснил.

– Какой же? – с трудом озвучило чадо конторы, чей отец-основатель «самого бы Берию за пояс заткнул»*

– Психотропный, вгоняющий в панику. И не вообще, а адресно. Например, страх перед отравлениием газами, болезням… Сверхновая, успешно апробированная разработка. Как видите, и мы не сидим сложа руки.

– Нам нужно присесть… – пробормотал Биренбойм, едва волочивший за собой ноги. Круглосуточный режим работы последних недель «отложенным штрафом» в конце концов прихватил и его, как говаривали сослуживцы Дорона: скорее, электронную плату, нежели человека.

– А где? В ресторан не попасть, поздно… – пожал плечами Фурсов.

– В аэропорту. Да и мой обратный рейс скоро. – Биренбойм искал глазами стоянку такси.

После нескольких глотков «Экспрессо» в одном из кафе «Тегеля» расклеившийся Биренбойм постепенно приходил в себя: ожило пугавшее землистым оттенком лицо, участились движения, хоть и отдаленно, уже напоминавшие «Реактивного Дорона». Тем временем Фурсов деликатно дожидался отклика, воспринимая провис коллеги, как должное. Дилемма и впрямь стояла перед тем непростая: отдать судьбоносную для Израиля разработку в прокат – под заклад настоящего кота в мешке – либо дальше плыть по кипящему водоворотами течению шпионских игр, но уже твердо зная: ты обречен.

Между тем моссадовец определился с решением еще в таксомоторе: никаких обязательств, максимум – набросать протокол намерений. О «псхокорректоре» Биренбойм прежде не слышал, так что без консультаций с экспертами принимать на себя обязательства, соглашаясь на московский субподряд, априори не получалось. Кроме того, крутой поворот операции требовал немедленных согласований. Если бы с директором, то полбеды – Моше Шавита, слабого, либеральных взглядов руководителя, он, мозговой центр «Моссада», почти всегда уламывал. Но, не заручившись «добром» от самого премьера, продолжать иракскую разработку, с учетом вскрывшихся, перевернувших все с ног на голову обстоятельств, – полное безумие, прямая дорога, случись облом, под трибунал. Мало того, что дерзкий почин не скоординирован с новоявленным жандармом мира – Вашингтоном, а сам израильский премьер посвящен лишь в суть начинания, ни сном ни духом не ведая, что предполагаемый исполнитель – посол сверхдержавы, операцию мертвым хватом парализовал незваный гость, представляющийся, по размышлении здравом, типичным, разлагающим чрево собственной страны заговорщиком. Тем самым, с учетом старых и новых, крайне противоречивых входящих, машина «Моссада» не столько нарывалась на международный скандал, изначально прогнозировавшийся на Шауль Амелех, сколько ставила Израиль чуть ли ни на одну доску с Ираком – варварским, отринувшим все условности режимом.

Кроме того, к пристальному анализу взывала и гипотеза выстроенной КГБ западни. Вместе с тем размах действа, а главное – подспудные токи встречи – внушали Биренбойму: русские не блефуют. Больше того, ставят на проект не меньше, чем сами прародители, пусть их мотив узко клановый, а не общенациональный. Однако интуицию, пусть она мать шпионажа, к докладу наверх не подошьешь…

По всему выходило, что торопиться особо некуда – все так запуталось, что, казалось, и центр тяжести исчез. Разобидевшись на этот склочный, погрязший в самоедстве мир, тот без уведомления улизнул в отставку.

Беспристрастный же взгляд высвечивал: посвистывая с издевкой, локомотив почина пятится в обратном направлении, в немалой степени, по вине самого Биренбойма, допустившего в блестящей комбинации один-единственный, но оказавшийся роковым промах. А уж кто аккуратно вытирал ноги о половик собственных заблуждений, так это «Золотой Дорон», которому сей момент казалось, что возобновляет проект с чистого листа.

Как бы там ни было, кроме навязываемой Москвой психотропной пукалки, прочих контраргументов, способных утихомирить багдадского безумца, у «Моссада» не предвиделось, так что, допив кофе, Биренбойм засучил на порожденного им мутанта рукава.

– Вот что коллега: наш ответ будет сформулирован, скорее всего, завтра. Окажись он положительным, мы вновь встретимся. Как видится, здесь же, в Берлине. Только в расширенном составе…

– Каком? – насторожился, прищурившись, Фурсов.