Багдад до востребования

Семен Петрович поулыбался, после чего призвал в союзники логику, весьма нестандартно причем:

– Вы меня вчера, нетвердо стоящего на ногах, видели? Смахиваю на шпиона, да? Хорош злой умысел! – Талызин нервно хохотнул. Взглянув украдкой на конвоира, продолжил: – А с группой, как вы ее назвали, лишь на погранконтроле соприкоснулся. Весь рейс без задних ног спал…

– Не кажется ли вам странным, что человек с ваша должность едет в другая страна пьяный? – рассмотрел изъян в легенде дознаватель, а может, уже не зная, к чему придраться…

Талызин добродушно рассмеялся и вдруг надел на голову шапку, которую до сих пор держал в руке. Но почти сразу снял.

– Вы же, судя по отличному русскому, знаете Союз не понаслышке… – отсылал к неким традициям Семен Петрович. – Как и понимаете, что с недавних пор решиться на поездку в Ирак может либо сильно пьющий, либо умалишенный человек.

Дознаватель в сердцах швырнул «указку истины» в угол стола. Но, казалось, не со злости: мол, тот еще попался орешек. А, весьма похоже, в раздражении, что загнавшей себя в тупик отчизне доводится расшаркиваться перед кем попало, снося неприкрытые издевки. Натужно поднявшись, отправился к чемодану.

Семен Петрович между тем даже не покосился – смотрел прямо, выказывая полную безучастность. Все это внешне, однако. За фасадом мелко дрожал затурканный судьбой человек, мало себе принадлежащий.

И хотелось ему одного. Нет, не вывернуться из передряги и даже не засадить фатуму в пах, а сорвать прилипшую к спине рубашку, наполовину мокрую. Оттого и покрыл шапкой голову – дабы, под видом случайного жеста-паразита, сковырнуть мерзкую корку из секреций и дрожи.

Тем временем дознаватель листал страница за страницей «Экспансию». Остановившись где-то в первой трети, пробежал пару абзацев, вновь зашуршал листами. Перевалив через середину, небрежно метнул книгу в чемодан, казалось, пресытившись нудной работенкой.

Электробритва – новый кандидат в «вещдоки». Брезгливо сморщился, когда из открытой головки на ладонь просыпалась мука из щетины. Не соединив компоненты, швырнул, как и книгу, обратно. Хотел было захлопнуть чемодан, когда вдруг впился глазами в футляр заколки. Поспешно взял в руки, раскрыл.

– Талызин, это что? – Полковник вытаращился.

Семен Петрович медленно повернулся, не в силах скрыть смятение, раздрай. На тот момент боковым зрением уже выхватил, что именно пригвоздило внимание дознавателя. По сути, его смертный приговор…

– Отвечайте, Талызин! – нажимал полковник, указывая на распахнутую коробочку.

– Что на сей раз? – уходил от ответа инженер. – В чем загвоздка?

Дознаватель вернулся к столу, уселся, не выпуская футляр из рук. Осторожно, точно лезвие, извлек заколку, осмотрел. Водрузив на открытую ладонь, спросил:

– Что это?

– Заколка для галстука. Не видите? – едва озвучил Семен Петрович, уводя взор.

– Она почти в два раза шире и толще нормальной, – возгласил первый пункт обвинения дознаватель.

Рассмотрел аномалию и Талызин, впервые лицезрев «свою» заколку живьем. Первое, что ему пришло на ум: объясняясь, призвать какую-нибудь инженерную закавыку, допустив, что дознаватель в технике профан. Но рисковать он не стал, прыгнув «солдатиком» в водоворот импровизаций.

– Вы о такой экономической формации, как социализм, слышали, полковник? Когда «все вокруг народное, все вокруг мое»… – обратился инженер, закидывая нога на ногу.

– А при чем здесь социализм? – усомнился дознаватель, причем совершенно искренне.

– При том, что технические нормы у нас столь же щедры, как и русская душа. Шучу, конечно. – Талызин вымученно улыбнулся. – То, что перед вами, – классический пример экономики, замкнутой не на потребителе, а на самой себе. В ее основе – немыслимый с позиций свободной конкуренции принцип: лишь бы мне, производителю, было удобно. Потребитель-то, в условиях тотального дефицита, что ни подсунь, купит. Пусть в последние годы…

Полковник судорожно перевернул заколку на тыльную сторону, оборвав монолог. За секунду-другую его лик заметался в диапазоне «недоумение – изумление – конфликт с увиденным». Затем, прищурившись, дознаватель стал нечто по слогам вполголоса произносить. Глаза слева направо прошлись разок-другой, из чего следовало: полковник читает. Только где – на заколке?

– Что это эс-пэ, Талызин? – дознаватель поднял на Семен Петровича затуманенный, неясных намерений взгляд.

Все еще пребывая в инерции политэкономического экскурса, Талызин хотел было брякнуть «совместное предприятие», но в последний момент осекся, осознав, что вопрос явно непраздный, между ним и заколкой – прямая связь. И даже не предположить, чем чреватая. При этом нечто подсказывало: верный ответ сулит избавление. Ведь, судя по первой фазе допроса, лопнувшей (на уровне ощущений) как мыльный пузырь, полковник терял инициативу. Стало быть, камень преткновения – треклятая заколка. Кроме того, не вызывало сомнений: в исходной точке у полковника за пазухой ничего не было, и весьма похоже, казус с несанкционированным прибытием тот готов как издержку бюрократической неразберихи проглотить.

– Дорогому С.П., – по слогам, бездумно проговорил дознаватель, не подозревая какой промах допустил. Не добавь он «дорогому», инженер, ежеминутно обмакиваемый им то в смолу, то в кислоту, ни за что бы не додумался.

– С.П. – это Семен Петрович, – сообщил Талызин, отчаянно мигая. Лишь затем его пронзило, что «Дорогому С.П.» – гравировка на заколке, неким животным инстинктом им разгаданная.

Только откуда она взялась? При доскональном многочасовом инструктаже столь немаловажную деталь Шахар не мог выпустить из виду. На даче, накануне отъезда, обкатывались частности, куда менее важные.

– А зачем вам заколка, Талызин? – не желал сдаваться дознаватель. – Вы даже галстук не носите!

Семен Петрович понуро, в полном опустошении опустил голову, словно выбрасывает белый флаг. Замечание его и впрямь подкосило. Он вспомнил, что утром первого января, впопыхах собираясь у себя дома, не захватил ни одного. Теперь же, с учетом памятной надписи, – кто только ее выгравировал! – крыть нечем, ибо сувенир или подарок, как аргумент, не пройдут.

– Как это по-русски? Если не ошибаюсь, «играть в молчальника»… Ладно, мы сами проверим. Абдалла! – Полковник о чем-то распорядился на арабском.

***

г. Кунцево, в это же время

Шахару страшно не хотелось вставать, притом что валяться до девяти утра на задании – презрение буквы и духа шпионского устава. Между тем ни пассивная лежка последних дней, ни зима, притупляющая активность, здесь ни с какого боку. Не хочется и весь сказ. А точнее, назойливая судьба осточертела.

Сегодня его будут задерживать – увы, на то похоже. И, скорее всего, ноги не унести. Как и не свыкнуться с мыслью, что, поимев его сполна, свои повернулись спиной, если не предали. Коль так, то почему бы не нежиться на хрустящих простынях. Когда еще доведется?..

Тем временем «Старик» ворочается, исподволь постигая, что дуться на весь мир лучше бодрствуя. Прок от пролежней? Да и вломятся с минуты на минуту, голышом в автозак не дело. Но для начала пусть возьмут! Задешево не выйдет…

Шахар отбросил одеяло и, обувшись в тапочки, пошлепал к умывальнику, раздумывая, почему его не арестовали еще вчера, по убытии инженера. Побрился, умылся и с полотенцем на шее проследовал в зал. Завтракать, а там видно будет.

Между тем в интерьере что-то изменилось. Будто заноза в глазу – то и дело колет, но не рассмотреть. Все-таки что это, черт подери? Прошелся по залу, цепко осматриваясь. Был уже на пути в спальню, когда, развернувшись, бросился к окну. Но, сблизившись, не прильнул, прижался к стене рядом. Чуть отклонился и застыл.

В левом верхнем углу – просунут под оконную раму – листок плотной бумаги. На нем рукописный английский текст крупными буквами: «Дом окружен, сдавайся. Не позднее 10:00 распахнуть входную дверь, лечь у порога лицом вниз, сомкнуть руки на затылке. При неподчинении – слезоточивый газ».

«Значит Багдад принял рейс «Аэрофлота», – первое, о чем подумал «Старик», дочитав ультиматум. Удовлетворенно хмыкнув, уселся на пол, но ненадолго. Переполз ко второму окну и, стоя на коленях, стал украдкой выглядывать во двор. Там пусто, но спустя минуту к даче подкатил грузовик с будкой, откуда кучно высыпалась бригада, по виду, строительных рабочих с базовым инвентарем: лопаты, кирки, прочее. Но из-за трехметрового забора, огораживавшего дачу, в поле зрения Шахара пока не попали, хотя и выдали себя шумом.

На верхней кромке забора показались пальцы двух рук, уцепившиеся за шершавый профиль. Тотчас последовал виртуозный номер: эластичный, как акробат, коротышка, за секунду преодолев преграду, оказался во дворе. Сбросив щеколду, впустил всю бригаду столь же ладных, как и он, молодцев в камуфляже под строителей. Десант, будто по заученному сценарию, распределился по периметру подворья и имитировал занятость: отбрасывал от забора снег, не выпуская ни на секунду саму дачу из виду. Кем и когда крепилась эпистола, оставалось лишь догадываться…

Шахар вновь приземлился на пятую точку, опираясь спиной о стену. На часах без четверти десять, пятнадцать последних на свободе минут. Сколько раз он смотрел в лицо смерти, а вот в дверь казенного дома, как ни диво, не доводилось. Раскрой именно такой, поскольку, реши русские его ликвидировать, стали бы на бумагу тратиться?

Между тем жесткий характер акции – полная неожиданность. Хоть и свалившийся днями колпак щелей не обнаруживал, все же вариант улизнуть не исключал. Хотя бы потому, что следили за дачей подчеркнуто аккуратно, казалось, не столько блокируя поднадзорных, сколько остерегаясь себя выдать. Теперь же не дернуться, ни одного шанса. Разве что… не вполне ясен сам маскарад. Бутафория со стройбригадой зачем? Любого мало-мальски приличного агента не сбить этим с толку. Получается, не столь дезориентируют сам объект, как убаюкивают округу, выдавая акцию за ремонт. Коль так, то ее инициатор, однозначно, не предсказуемая госмашина, а некое, играющее свою партию образование. Несложно предположить, более чем влиятельное.

Впрочем, никакая это не новость – закулисная игра патронов, пренебрегших донесением о колпаке и настоявших на завершении операции, медицинский факт…

«Старик» некоторое время вяло осматривал обиталище, в конце концов поймав себя на мысли, что к аресту он морально готов – с тех самых пор, когда обнаружил безупречно выверенную слежку. А вот, что навевает грусть, так это расставание с самим местом, оставившим метку в судьбе. Нет, не в карьере, с юных лет подменившей собою жизнь, с ее буйством страстей, вызовов, а в дневнике сокровенного, где все начистоту – сколь бы жидок тот ни был…

Никогда прежде он не сливался в чувствах и в мыслях с подопечным, пусть в ситуации нетипичной для разведки. И сплотил их отнюдь не стокгольмский синдром. Угроза расправы над близкими инженера – не более, чем эмфаза, дабы оттенить значимость миссии. «Старик», трезво оценив проблему, вывел: на первом испуге далеко не уедешь. Силовой эффект оторван от реалий огромной, все еще способной обеспечить общественную безопасность страны – как бы убедительно он не был озвучен. Здесь и защебетал, по оглашении задачи, дружеский тон, звавший не к слепому повиновению, а к партнерству.

Вчера на дорожку они по рюмке выпили и, сидя на диване, застенчиво соприкасались плечами, стыдясь выразить нечто большее. У порога между тем обнялись и расстались без слов, чтобы, «Старик» это понимал, никогда больше не встретиться.

Из памяти же их полный откровений опыт не вычеркнуть. И не потому, что удалось почти невозможное. Этой встречей Шахар окунулся в неведомую духовность, казалось бы, ему, аттестованному душегубу, недоступную. И она: самоочищение инженера назло изъянам натуры и подножкам смутного времени. К звездам – через подвиг, по большей мере, отдирая себя от присосок пагубной страсти, а где – во благо сирых и беззащитных. Инженер, так лихо вычисливший корни пришельца, не мог не понимать, что мишень предприятия – кровавый саддамовский режим.

Между тем, казалось куратору, нечто иррациональное склонило инженера в пользу багдадской авантюры – причудливый коктейль обстоятельств и мотивов. За дни, проведенные на даче, Шахар вдоволь покопался в той экзистенциальной чехарде, чтобы в конце концов убедиться в искренности намерений порученца. Не поверь он Талызину, командировку бы свернул. Лишь прочувствовав все нюансы предыстории опекаемого – чумная любовь к жене, сосуществующая с травмой рогоносца, втягивающий в свое чрево, точно питон, алкоголизм, коллапс общества – Шахар постиг, что чреватый разоблачением подряд, не исключено, единственный рукав, из той порочной кольцевой выбраться. По крайней мере, хуже не будет, ибо хуже некуда. Разумеется, если иракский конфликт и неусыпную вахту спецслужб пережить…

Возымело свое и симпатия – безрассудное влечение друг к другу искалеченных ущербностью бытия, одиноких душ. Вопреки драме момента, вынужденное общежитие сблизило, обнажив завидные черты: у обоих – природный ум, чурающийся поиска виновных и в любой передряге опирающийся на самое себя, у инженера вдобавок – редкое сочетание обостренного чувства достоинства и граничащего с самопожертвованием благородства. Причем – Шахар столкнулся с этим впервые – совершенно бескорыстное. И еще: влекла, подкупая, несвойственная столь высокому чину доступность и простота. В итоге у самовозгоревшегося очага они пригрелись и о чем только не толковали в последние дни. Впрочем, раскатывал душу один инженер, «Старик» деликатно, но с подлинным интересом расспрашивал.