Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

Окончательно убедил моего отца красноречивый Бобир. Он просто явился к отцу и потребовал серьезного разговора. В гостиной, где бывали только в важных случаях жизни и только важные люди, собрался семейный совет, случился как раз в это время и мой дядя Петр Степанович, и отец под таким напором сдался. Но обычное его недоверие ко мне и тут сказалось. Он был убежден, что из этого толку не выйдет.

– Ну, кончишь ты свое училище, дальше-то что будет?

– Буду архитектором, буду зарабатывать.

– Сколько же ты думаешь получать?

– Да вот архитекторы получают по две, по три тысячи в год.

– Что-о-о?! – улыбнулся отец и заключил допрос своим мнением. – Куда тебе, с твоим рылом две тысячи получать. Эх ты! Куда занесся! Был ты дураком, дураком и останешься. <Не допускал отец никаких успехов в моей работе>[211 - Там же. Л. 40.].

Позже, когда за участие в Парижской выставке[212 - Речь идет о Всемирной выставке 1900 г. в Париже, в которой приняли участие 35 стран. Ее символом стала встреча нового XX века. Россия впервые была широко представлена достижениями в разных областях техники. Русский отдел имел самую большую экспозиционную площадь, за время выставки российская экспозиция получила 1589 наград.] я получил орден, о чем обычно печаталось в «Правительственном вестнике»[213 - «Правительственный вестник» (СПб., 1869–1917) – ежедневная газета при Главном управлении по делам печати. Публиковала распоряжения и сообщения правительства, отчеты о заседаниях Совета министров и Государственного совета, внутренние и зарубежные известия, статьи и рецензии на книги, биржевой указатель, метеосводки и другие материалы. Сообщение о Высочайших наградах за труды в Московском главном комитете по устройству кустарного отдела на парижской Всемирной выставке 1900 г. было опубликовано в «Правительственном вестнике» в № 57 за 13 марта 1901 г. Среди награжденных – И.Е. Бондаренко и К.А. Коровин, которым были пожалованы ордена св. Станислава 3-й степени. И.Е. Бондаренко был награжден также правительством Французской Республики дипломом и знаком ордена «Officier d‘Acadеmie», которые были препровождены к нему с письмом Министерства финансов от 19 октября 1901 г. (см.: РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 2. Ед. хр. 36. Л. 8).] в рубрике высочайших наград, городской голова пришел к отцу и поздравил его, показав ему номер с «монаршей милостью».

Отец спокойно ответил:

– Да это не он.

– Как же не он! Вот же читайте: имя и фамилия напечатаны.

– Ну, это какой-нибудь еще Илья Бондаренко, нет, куда нашему Илье награды получать. Что вы!

И даже, когда отец был у меня в Москве и взял в руки орден и грамоту, недоверчиво покачал головой: «Вот уж никак не ожидал от тебя. Нет, что-нибудь тут не то».

Наведение плашкоутного моста через реку Белую на Оренбургской переправе рядом со Случевской горой. Фото 1900-х гг.

Потеря меня для дома и для отца была неощутительна: он давно уже махнул на меня рукой, только и полагался на двух братьев, помогавших ему в лавке; но под конец своей жизни, когда один брат должен был уйти на войну, отец, оставшись с младшим братом, лавку продал и скоро слег, чтобы более не встать. К этому времени дом уже стал дряхлеть. Мать была больна, и из большой семьи в 11 человек в живых кроме меня и двух братьев остались две дочери. Обе были замужем, и в последние свои дни отец остался только с младшим братом.

Врача отец не желал, говоря: «Ни к чему. Я знаю, что конец моей жизни приходит». Оставлен был и лафитник перцовки – это всегдашнее лекарство, и недолго проболевший отец уже накануне самого момента отхода из жизни делал брату указания: «Сегодня я скончаюсь, так ты сейчас пошли за священником, только рыжую лошадь вели запрячь, а вот как умру, тут суматоха поднимется, так ты возьми ключи от сундука и от каретника себе и на панихиду не забудь послать за родственниками, у кого нет лошадей.

Мост Сибирской железной дороги через реку Белую. Открытка начала XX в.

Зря вороную лошадь не гоняй. Крест железный, который в сарае давно лежит, приготовь, да пошли за маляром Сурковым, чтобы краску освежил, да там надпись еще Илья писал, поставь число и год. Сними-ка с пальца мой перстень и береги его, как и часы мои. А вот как стану отходить, возьми миску с чистой водой и зажги свечку, это душа должна очиститься…»

И тихо умер отец в эту же ночь.

Я не застал уже его в живых и приехал на отпеванье. А со смертью отца окончилась и жизнь нашего дома.

Внутренний вид моста через реку Белую в Уфе. Открытка начала XX в.

Перед отъездом из гимназии в Москву пошел я в последний раз на рыбную ловлю к своим речным друзьям. Закат медленно таял <над гладью широкой реки, где нет-нет, да всплеснет рыба>[214 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 41.]. Против берег весь в зеленых кустах орешника, <купы дерев озолочены последним светом вечерней зари>[215 - Там же.]. У пристани вдали стоял давно выгрузившийся пароход, на пристани ни души, а из окна капитанской рубки раздались столь необычные звуки флейты, нежной гармонией сливавшиеся с засыпающей природой. Это была прощальная мне песнь, и она незабвенна. Вспыхнул огонек на плотах. Зажглись звезды. Ночь надвинулась. Старик рыбак покуривает трубочку и вдаль смотрит молчаливо. Расставили сети сушить, разожгли костер и расположились вокруг. <Котелок с рыбой, чайник кипит, печется картофель>[216 - Там же.]. Тихо вокруг, <лишь потрескивают сучья костра. Улыбающийся слепой Сазонка чистит рыбу>[217 - Там же.]. Как река всегда примиряет, человеческие страсти утихают, сливаясь со спокойным плесом реки, да в дни нашей юности и не было еще кипучих страстей. Ночь. <Созерцается даль, подернутая дымкой, слушаются ночные звуки… Полумечтательность, переходящая в дремоту>[218 - Там же.]. Огоньки далекой городской слободки потухали, а вскоре погасла для меня и вся Уфа. Я уехал в Москву.

Глава 4

Годы учения в Москве

В Москву я приехал со своей матерью в середине августа 1887 года. До Нижнего ехали на якимовском пароходе, наблюдая затмение солнца, и я успел зарисовать почти закрытое тенью светило. <На пароходе я познакомился с горным инженером Китаевым. Увидевши меня за чтением какой-то серьезной книги, Китаев подарил мне большой переплетенный том сочинений Иеремии Бентама, рекомендуя внимательно его прочесть. Но красавица Волга приковывала все мое внимание, и, конечно, углубляться в философские дебри подолгу мне не удавалось; позднее же, в Москве, я долго бился, преодолевая трудности писания Бентама с его тяжелой терминологией>[219 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 42.].

В Нижнем пересадка на железную дорогу, впервые мною виденную. Вагон 3-го класса. Все ново. Подъезжая к Москве ранним утром, я наблюдал, как пассажиры на станции совершали утренний туалет, так как в вагонах 3-го класса умывальников еще не было.

В Дрезне, Павлове[220 - Автор перечисляет железнодорожные станции на линии Москва – Нижний Новгород в Московской губернии: Дрезна – в 80 км от Москвы (в черновом варианте исправлена на Фрязево – станцию в 50 км от Москвы); Павловский Посад – город в 63 км от Москвы, на месте которого до 1844 г. было село Павлово.] и на других станциях женщины выносили к поезду медный таз, кувшин с водой, на руке полотенце и на фарфоровом блюдечке кусок мыла. Такой туалет стоил пять копеек. Тут же продавали французские булки, баранки и яйца. Наконец Москва. Деревянное одноэтажное здание вокзала в Рогожской[221 - Речь идет о старом деревянном здании Нижегородского вокзала в Москве, построенном в 1861 г. архитектором М.Ю. Арнольдом за Покровской заставой на пересечении Нижегородской улицы и Рогожского вала. С 1896 г. отправление поездов в Нижний Новгород стало производиться из правого крыла нового Курского вокзала, выстроенного на Садовой, который первоначально назывался Курско-Нижегородским вокзалом. Старая станция (в советское время известная как Москва – Товарная – Горьковская) использовалась долгое время для обслуживания грузовых перевозок. Здания станции и линия до нее были ликвидированы в 1950-х гг.], полутемное, грязное; суета, крики извозчиков, предлагавших услуги и сующих в руки жестяной номерок. И вот за пятьдесят копеек нас свезли в Зарядье. По рекомендации еще из Уфы мы приехали к оптовому торговцу гармониками Маракушеву, поставщику этого незатейливого инструмента моему отцу. Небольшая лавчонка, заваленная коробами с гармошками, старик Маракушев отвел нас наверх, где над магазином были небольшие номера для приезжающих, и приставил к нам какого-то комиссионера[222 - Комиссия – в гражданском праве договор, по которому одна сторона (комиссионер) обязуется по поручению другой стороны (комитента) за вознаграждение совершить сделку от своего имени, но за счет комитента.] с черными усами Савельева. Тот прежде всего повел нас к Иверской[223 - Имеется в виду список с чудотворной Иверской иконы Божией Матери (оригинал в Иверском монастыре на Афоне, в Греции), прибыл в Москву в 1669 г., находился в часовне в Воскресенских воротах Китай-города. В советское время список хранился в ГИМ, в 2012 г. он был передан Русской православной церкви, в настоящее время находится в Новодевичьем монастыре. Икона является одной из главных святынь русского народа.], где полагалось отслужить молебен при начатии дела, и затем в Кремль.

Чудный неописуемый вид на Замоскворечье, живописная группа соборов поразили меня неведомой доселе красотой. Мать усердно прикладывалась к мощам, ставила свечки, отслужила молебен. На другой день я отправился с ней на Мясницкую в Училище живописи, ваяния и зодчества, где через несколько дней уже были назначены экзамены.

Как-то смело и просто уселся я перед гипсовым бюстом Антиноя[224 - Антиной – любимец римского императора Адриана, обожествленный после смерти, в Древней Греции статуи Антиноя воплощали образ прекрасного юноши.], которого в течение полутора часов должен был нарисовать углем с прокладкой основных теней. Отметка – «хорошо». Мать повела меня отслужить молебен уже в храм Христа Спасителя, совершенно меня не поразивший, а Савельев тем временем успел отыскать мне комнату со столом в небольшом одноэтажном домике с мезонином в Орликовом переулке.

Моя квартирная хозяйка, урожденная Эмма Карловна Шрамм, была замужем за телеграфным чиновником, тупым латышом Куддум. После его смерти она стала женой художника В.Н. Мешкова, прекрасного рисовальщика портретов сангиной и черным соусом[225 - Сангина – карандаш без оправы красно-коричневого тона (из каолина и оксидов железа). Черный соус – материал для рисования в виде толстых карандашей из прессованного черного красителя с клеем.]. Портрет жены Мешкова как действительно образцовая работа находится в Третьяковской галерее[226 - Мешков В.Н. Портрет Эммы Карловны Мешковой. (ГТГ, дата создания неизвестна).].

В мезонин я перевез свой чемоданчик и подушку с одеялом. Мать вручила мне деньги на месяц, благословила образком, и мы с Савельевым проводили ее на Нижегородский вокзал. Она уехала, поплакав на прощанье, строго наказав учиться хорошо. От Рогожской заставы мы большую часть пути до моей новой квартиры прошли пешком; Савельев договорился обо всем с квартирной хозяйкой и обещал прийти меня навестить.

Вид на Кремль и Зарядье со стороны набережной у Воспитательного дома.

Фото. Рубеж XIX–XX вв.

Небольшая комнатка с маленьким окном, столик, железная кровать с тощим мочальным матрасом, старый гардероб, маленькая этажерка для книг и две табуретки вместо стульев. За комнату с обедом из двух мясных блюд я платил двенадцать рублей в месяц. Утренний же хлеб должен был иметь свой и, кроме того, старухе кухарке давал пятачок на два-три дня на «фотоген» (керосин) для маленькой семилинейной лампы[227 - Семилинейная лампа – керосиновая лампа, фитиль которой по ширине равен семи линиям. Одна русская линия равна 2,54 мм.]. За стирку белья полагалось платить старухе пятнадцать копеек в месяц.

Моя кузина перед отъездом моим в Москву вышла замуж <за И.Н. Бока>[228 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 44.]. Родственники ее мужа – немцы имели в Москве кое-какие связи. С рекомендательным письмом я пошел на Маросейку к торговцу техническими принадлежностями Розенштрауху. Он принял меня любезно и в свою очередь дал рекомендательное письмо преподавателю училища архитектору А.С. Каминскому и пригласил меня в ближайшее воскресенье прийти к обеду. Впоследствии я часто пользовался этими воскресными обедами в небольшой семье Розенштрауха, где и познакомился с обер-пастором Дикгофом, в свою очередь пригласившим меня послушать воскресные концерты, бывавшие тогда в лютеранской церкви в Петропавловском переулке[229 - В Петропавловском пер., д. 4/6 находится Православный храм Святых апостолов Петра и Павла у Яузских ворот, а лютеранский Кафедральный собор Святых Петра и Павла – в Старосадском пер., д. 7/10.].

Каминский, женатый на сестре П.М. Третьякова[230 - Венчание А.С. Каминского и Софьи Михайловны Третьяковой состоялось 11 ноября 1862 г.], был тогда известным московским архитектором и имел свой дом на Старой Божедомке[231 - Старая Божедомка (с 1927 г. улица Дурова). Божьим домом для убогих, обездоленных, божьих людей называли на Руси место, куда свозили никому не известных умерших странников и погибших насильственной смертью. Такой дом находился и при мужском Воздвиженском Божедомском монастыре на севере Москвы, от которого эта местность получила название Божедомки. Следует уточнить, что А.С. Каминский жил на Божедомке в доме архитектора А.Е. Вебера.]. Не сразу я застал его дома. <Когда я пришел впервые в 9 час[ов] утра, оказалось, что Каминский уже уехал на постройку, и слуга посоветовал прийти пораньше>[232 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 45.]. Только на третий день я застал его в 7 час[ов] утра и был введен в его кабинет, удививший меня своей богатой обстановкой. Каминский принял во мне деятельное участие, обещал наблюдать за мной в училище: «А весной, бхатец, пхиходи ко мне в мастехскую хаботать». (Он картавил.)

До начала учения оставалось еще недели две, и я стал осматривать Москву. Савельев пришел ко мне и повел меня по городу большей частью пешком, редко пользуясь конкой[233 - Конка – городская железная дорога с конной тягой. Первая пассажирская линия конного трамвая была открыта в Москве в 1872 г. и просуществовала до 1912 г.]. В перерывах долгого хождения мы для отдыха заходили в трактир, где нам давали за семь копеек «пару чая»[234 - В конце XIX – начале XX в. в трактирах чай подавали «парами», то есть в двух чайниках: большой, с кипятком, и устанавливающийся на него сверху в специальное углубление маленький заварочный чайник, с заваркой, получался своего рода «самовар в миниатюре».] и за две копейки ситник[235 - Ситный – хлеб, испеченный из просеянной сквозь сито муки.], а колбасу приносили мы с собой (полфунта[236 - Фунт – мера веса, законодательно утвержденная в России в 1835 г. и составляющая около 410 г.] – шесть копеек).

Москва, конечно, не подавила меня своими размерами и столичной шумной жизнью, я принял ее как должное. Скверно мощеные улицы, об асфальте не было и помину, на Тверской перед домом генерал-губернатора[237 - Дворец московского генерал-губернатора (Тверская, 13; 1782, проект архитектора М.Ф. Казакова) был возведен для графа З.Г. Чернышева, назначенного первым после административной реформы главой Московской губ. В 1790 г. здание выкупила казна, и оно оставалось резиденцией генерал-губернаторов до 1917 г. В настоящее время здание мэрии Москвы.] была деревянная торцовая мостовая[238 - Мостовая, выложенная из торцовых срезов бревен, для того, чтобы меньше был слышен стук копыт лошадей.], а отдаленные улицы, где было мало езды, оставались без всякого мощения с натуральным грунтом, в дождливую погоду превращавшимся в жидкую грязь. На больших главных улицах – газовое освещение, в отдаленных улицах и переулках керосиновое, где тусклые фонари едва освещали пространство радиусом в метр, и снова мрак до следующего слабо белеющего кружка. Электрическое освещение едва вводилось, и, как на редкость, мы ходили смотреть из училища на два фонаря с вольтовой дугой[239 - Электрическое освещение в Москве впервые появилось в начале 1880-х гг. К 1900-м гг. электрические лампы освещали Кремль, Красную площадь, территорию вокруг храма Христа Спасителя и другие сооружения центра города.] у гостиницы Дюссо в Театральном проезде (где теперь Дом московского коммунального хозяйства)[240 - Гостиница Дюссо (угол Театрального проезда и Неглинной) была открыта в середине 1860-х гг. П.К. Дюссо. В начале 1890-х гг. архитектор С.С. Эйбушиц встроил старое уголовое здание в новое четырехэтажное строение. В 1920-х гг. в этом здании находился Музей коммунального хозяйства Москвы, который в 1935 г. уже под новым названием Музея истории и реконструкции Москвы переехал в бывшую церковь Святого Иоанна Богослова, «что под вязом» (Новая площадь, 12). В настоящее время перестроенное здание гостиницы Дюссо в шесть этажей (Неглинная, 2) занимает Министерство РФ по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий (МЧС России).]. В этой гостинице трагически окончил свои дни генерал Скобелев[241 - Следует уточнить, что генерал М.Д. Скобелев во время отпуска в конце июня 1882 г. остановился в гостинице Дюссо, но скоропостижно скончался при невыясненных обстоятельствах, по официальной версии от «паралича сердца», 25 июня (7 июля н. ст.) в номере гостиницы «Англия», находившейся неподалеку, на углу Столешникова пер. и Петровки. Тело было переправлено в гостиницу Дюссо.], герой Русско-турецкой войны. И у храма Христа Спасителя стояли высокие с мягким голубовато-лиловым светом фонари системы Яблочкова, опередившего Эдисона в применении электрического освещения[242 - П.Н. Яблочков, изобретатель «электрической свечи» (дуговой электрической лампы), получил патент в 1876 г., а Т. Эдисон разработал в 1879 г. один из первых коммерчески успешных вариантов электрической лампы накаливания с угольной нитью. Электрические фонари в Москве появились в 1880 г. в саду «Эрмитаж». В дни коронации Александра III в мае 1883 г. площадь вокруг храма Христа Спасителя была освещена при помощи 22 дуговых ламп, а для иллюминации колокольни Ивана Великого правительство Москвы закупило 3500 лампочек Эдисона.].

Вид на Замоскворечье с кремлевского холма. Фрагмент панорамы 1867 г.

Мой пестун Савельев был удивительный московский тип тех сведущих людей, ничем как будто не занятых, которые только и возможны были в то время. Одинокий холостяк, он привязался ко мне, видя в себе обязательного наставника в области житейского обихода. Москву он знал и любил.

Бывало, поведет меня в Кремль, поднимемся на колокольню Ивана Великого и, прежде чем разъяснить подробности топографии Москвы, он отдавался особому восторгу при виде расстилавшегося перед нами города: «Ты только посмотри! Благодать-то какая кругом! Видишь, вон Воробьевы горы. И туда пойдем, и оттуда посмотрим. А вон там, вдали, видишь, маячит церковь Вознесения в Коломенском. Это царское имение было[243 - С начала XV в. село Коломенское стало загородной резиденцией великих московских князей, а затем русских царей. Здесь находились княжеские и царские дворцы, самый красивый из которых, построенный царем Алексеем Михайловичем в 1667–1671 гг., считался современниками «восьмым чудом света» и простоял до 1768 г., когда был разобран за ветхостью. В 1531 г. здесь по распоряжению Василия III была возведена церковь Вознесения Господня как благодарственный храм после рождения долгожданного наследника, будущего царя Ивана IV Грозного. Церковь была освящена в 1532 г. Это первый каменный шатровый храм на Руси. Предположительно строили его итальянские зодчие. В настоящее время Коломенское – музей-заповедник, в составе которого в 2010 г. был реконструирован царский дворец.]. Сходим как-нибудь пешком». И мы ходили.

Вид Зарядья с противоположного берега Москвы-реки. Фото конца XIX в.

Орликов переулок, несмотря на близость Мясницкой улицы и Красных Ворот, был в то время глухой; соседняя Дьяковка[244 - В рассказе В.А. Гиляровского «Колесов» из цикла «Трущобные люди» упоминается улица «Самая спокойная в Москве-с, Дьяковка прозывается» (Гиляровский В.А. Собр. соч. В 4 т. Т. 2. М., 1967. С. 27). Вероятно, имеется в виду район Москвы к северо-востоку от Мясницкой улицы, за Садовой-Спасской улицей, между Домниковской и Каланчевской улицами, где на карте 1904 г. обозначены 1, 2 и 3-й Дьяковы переулки. В 1970-е гг. во время строительства Новокировского проспекта была снесена почти вся Домниковка, переименованная к тому времени в улицу Маши Порываевой.], куда мы с квартирным хозяином ходили в баню, была местом сомнительным. По ночам туда почти не ходили, а если идешь из Дьяковских бань, то приходилось спешить и оглядывать темные углы заборов. Савельев стал чаще посещать меня, держал себя как просветитель и наблюдатель за внешним обиходом моей жизни. Иной раз скажет: «Подними-ка ногу, покажи-ка сапог. Каблук-то стоптан, чинить надо». И, недолго думая, встретив где-нибудь на улице на уголке «холодного» сапожника, заставлял меня снимать сапог, и тут же набивались набойки.

С житейскими мелочами мне было справляться легко. Савельев каждое воскресенье приходил ко мне с утра, чтобы идти куда-нибудь. Он знал, что сегодня льют колокол на заводе Самгина[245 - Колокольный завод династии Самгиных был основан в Москве в 1783 г. и являлся вторым по величине и известности в России. С 1809 г. завод находился в 1-м Коптельском переулке (ныне район метро Сухаревская). Во второй половине XIX в. владельцем завода стал А.Д. Самгин. На заводе отливались колокола весом более тысячи пудов. Колокола Самгиных звонили в 67 московских храмах. Ими были оснащены православные храмы Европы, Америки, Ближнего Востока, Малой Азии и даже Африки. Завод удостаивался наград на международных выставках. За Всероссийскую выставку 1896 г. Самгины получили право изображать на своих колоколах герб Российского государства.] или Финляндского[246 - Колокольный завод Финляндского, образованный на базе производства династии Моториных, был самым крупным в Москве. С 1860 г. он принадлежал Н.Д. Финляндскому, а с 1862 г. – его сыну Павлу Николаевичу (завод находился на Балканах, близ 1-й Мещанской). Заказы поступали от императорской семьи, церквей, монастырей, частных лиц. Самый большой колокол был отлит на заводе в 1817–1819 гг. – Большой Успенский колокол Московского Кремля весом 4000 пудов (около 65 т). Высшую награду – герб России – предприятие получало трижды: в 1873, 1882 и 1898 гг.]. И мы шли на Балканы (район Спасской улицы и Докучаева переулка), где тогда еще был пруд. В большом сарае небольшая толпа особых любителей окружала канавку с расплавленной струей пылающей меди. «Брось гривенник», – командовал Савельев, доставая из своих клетчатых брюк засаленный кошелек. < “Куда, Григорьич, льете?” – спрашивал он главного мастера. Савельев, кажется, знал всех. – “Большой – к Семену Столпнику”, – следовал ответ>[247 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 47.].

С Савельичем, как стал я его звать, по примеру его знакомых, ходили мы на Трубу (Трубная площадь), где тогда был птичий и собачий рынок. Мы решительно ничего не покупали, но Савельев приценялся ко всему и во всяком товаре знал толк. Он серьезно разъяснял мне, что такие-то щеглы лучше поют, «потому что у него хвост лопаткой». Как-то ездили мы на конке, конечно, наверху, на «империале»[248 - Империал – места на крыше вагона двухэтажного общественного транспорта (трамвая, троллейбуса, автобуса, конки, омнибуса).], за три копейки в Марьину рощу, к его знакомому старику, торговавшему соловьями. Я шел просто из любопытства осмотреть далекие окраины Москвы. Маленький домишко, где у окна возился старик с клетками, завешанными бумагой. «Вот, Савельич, послушай-ка. Ну-ка, Петя, – говорил старик мальчику, – черкни-ка хорошенько вилочкой». Мальчик ковырял во что-то звонкое и вызывал соловья на состязание. «Так, так, так. Вали еще, вали! Ишь, заливается!» – наслаждались старик и Савельич. <Пили там чай с баранками, прихваченными нами в лавчонке, и старик рассказывал, как он ездил в Курск за соловьями и почем их здесь продавал, – и какой дорогу окупил, да и на харчи осталось>[249 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 48.].

Савельев и не думал покупать соловья, но любил певчих птиц и все советовал мне завести тоже соловья. Любил он церковное пение, ходили ко всенощной в храм Христа Спасителя слушать чудовских певчих[250 - Речь идет о московском хоре кафедрального Чудова (Алексеевского Архангело-Михайловского) мужского монастыря в Кремле, который был создан в 1775 г. по инициативе архиепископа Платона, с 1787 г. митрополита Московского (в миру – Петр Георгиевич Левшин; 1737–1812). Певчие набирались преимущественно из детей священников и церковнослужителей, жили на территории и находились на полном содержании экономической канцелярии монастыря, имели платье особого покроя – полукафтан из лазоревой китайки и кунтуш (длинная верхняя мужская одежда) из зеленого сукна на белой подкладке. Первый хор состоял из 24 человек. Чудовской хор был упразднен вместе с монастырем в 1918 г.], а также таскал он меня на крестные ходы. Савельев был бережлив, и потому большую часть пути мы делали пешком, редко пользуясь конкой, единственным тогда городским транспортом. Промышлял Савельев комиссиями, скопил деньжонки и жил старым холостяком где-то в Рогожской, жил скромно, не пил и не курил, проповедовал и мне воздержание. Даже выпить бутылку квасу считал баловством, на зато отводил душу за чаем. Приходя ко мне, иногда заставал у меня моих двух товарищей по школе, с которыми у нас велись горячие юношеские споры о прочитанных книгах Спенсера, Михайловского и т. п. Савельев сидел, внимательно слушал и почему-то восторгался: «Здорово, ребята, разговор-то выходит! А теперь давайте пить чай». Сам ставил самовар, предварительно начищая его кирпичиком, так что тот сиял, ходил в лавчонку за чаем, за ситным с изюмом хлебом и хозяйничал. «Ну-ка, еще, ребята, поговорите, поговорите!» – просил он. Савельев просветил меня и Сухаревкой[251 - Имеется в виду Сухаревский рынок (в простонародье «Сухаревка»), возникший в конце XVIII в. на площади вблизи Сухаревой башни как место торговли съестными припасами. По распоряжению генерал-губернатора Москвы Ф.В. Ростопчина после пожара 1812 г. рынок был предназначен для организации воскресной торговли имуществом, похищенным во время Отечественной войны. Этим документом закреплялась собственность на найденное, которое потом можно было перепродать истинным владельцам. Со временем он стал местом сбыта краденого. С конца XIX в. рынок стал местом торговли предметами искусства и книгами. После Октябрьской революции превратился в «барахолку». Закрыт в 1930 г.], где на воскресном рынке он чувствовал себя в своей стихии. Приценялся он ко всему. Познакомил меня с другим рынком старья – со Смоленским[252 - Крупнейший московский рынок, существовавший в районе Смоленской площади с XVII в. до середины 1920-х гг. В XIX в. приобрел известность своими книжными развалами.], отыскал какую-то лавку на Яузском бульваре с надписью «Пожертвуйте, что вам не нужно, в пользу бедных детей» и рылся там в сломанных стульях, побитой посуде и прочем хламе.

Васильевская площадь и Москворецкая улица. Фото начала XX в.

Но я оставался среди холщовых навесов букинистов, впиваясь в книжное богатство, и только на свои копейки я мог иногда купить желаемую книжку.

Посещение с ним рынка на Старой площади у Китайгородской стены[253 - Имеется в виду толкучий рынок, возникший после пожара 1812 г. и располагавшийся у Китайгородской стены между Ильинскими и Никольскими воротами; он состоял из лавочек, пристроенных к стене, в них торговали всякой всячиной.] оставило у меня неизгладимое впечатление. Сплошная голосистая толпа, торговцы и дырявая нищета – и все это посреди улицы, а в подслеповатых лавчонках торгуют ворованной одеждой. Я хотел уйти обратно, Савельич не пускает: «Нет, ты посмотри. Ты думаешь, здесь только жулики. Нет, братец мой, это нужда здесь ходит, горе-гореваньице людское». И даже предлагал мне попробовать так называемых «поповских» щей из грязной корчаги[254 - Корчага – большой глиняный горшок или чугун.] за три копейки с куском черного хлеба, валявшегося тут же в корзинке на мостовой: «Ничего, братец мой, нужды не бойся и не брезгуй. Такие же люди. А руки ты из карманов не вынимай, а то жулье у тебя непременно упрет кошелек».

На следующий год я, к сожалению, потерял своего Савельича. Приехав в Москву, навел справки, оказывается, он еще летом, купаясь, простудился и умер.

Наконец начались занятия. Училище Живописи, Ваяния и Зодчества (официально так и печаталось название с заглавными буквами) было сформировано в 1866 г. из Классов живописи и скульптуры, основанных еще в 1833 г. художником Егором Ивановичем Маковским (отцом художников Константина и Владимира Егоровичей)[255 - И.Е. Бондаренко неточен в приводимых сведениях о Московском училище живописи, ваяния и зодчества. В 1832 г. в Москве был создан Кружок для совместных занятий живописью, так называемый Натурный класс, который в следующем 1833 г. был преобразован в Художественный класс при Московском художественном обществе. В 1843 г. на его базе было создано Училище живописи и ваяния, с 1865 г. – Училище живописи, ваяния и зодчества. См. подробнее об этом: Виппер Ю.Ф. История училища живописи, ваяния и зодчества в Москве. Очерк. Публикация Т.Ю. Трегубовой // Встречи с прошлым. Вып. 12. М., 2017. С. 19–170. В 1918 г. училище получило название «2-е Государственные свободные художественные мастерские». С 1844 г. училище находилось в доме бывшего московского гражданского губернатора И.И. Юшкова, затем его сына – генерала А.И. Юшкова (Мясницкая, 21), выстроенном в стиле классицизма предположительно В.И. Баженовым (1783–1805). Позднее дом не раз перестраивался. В настоящее время в нем располагается Российская академия живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова.].