Записки художника-архитектора. Труды, встречи, впечатления. Книга 1

– Десять человек.

– Большие есть?

– Трое.

– Мальчишкам по две копейки, большим по пятаку.

За одной группой приходила другая, были и сказители «рацей» (духовных стихов).

А в кухне топится печь, мать хлопочет, жарится что-то большое и напекается куча пирожков и сдобы. Нужно ехать к обедне, отвертеться нельзя, затем разговенье и скоро являлись какие-то сторожа, дворники, приказчики, и все славили на кухне, а к полудню приезжали священники, служили молебен, поздравляли с праздником, откушивая водку в огромных рюмках, наскоро закусывали и спешили в другие дома продолжать такое славословие. Маленького меня посылали к родственникам славить. Сначала родственники приезжали с визитом, затем отец также отправлялся с визитом, и все возвращались к вечеру под сильным хмельком. И так три дня.

Большая Успенская ул. В Уфе. Открытки начала XX в.

Детям скучное приволье. Начинаются святки[89 - Святки – святые дни или святые вечера, 12 дней с 25 декабря (7 января н. ст.) по 6 (19 н. ст.) января между церковными праздниками – Рождеством Христовым и Богоявлением (Крещением).]. Доморощенные маскарады, вроде вывернутой шубы и рогожного кулька на голове. Отец маскированных не любил и гонял их. Но у дяди я видел и «Царя Максимилиана»[90 - Речь идет об одной из наиболее популярных в России фольклорных пьес, ставившейся в XIX в. в солдатской, матросской, городской, рабочей, крестьянской среде.], разыгрываемого неведомой бродячей труппой, <одетой в кумачевые и пестрядинные балахоны с коронами и шлемами из золотого цвета бумаги, со своим складным троном, пред которым трепетал непокорный сын Адольфа, слушая приказ гневного царя Максимилиана>[91 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 22.]. Мы бегали в знакомые дома, куда приезжали ряженые. Все шло обычной чередой. Накануне Крещенья ездили в церковь за «святой» водой, наливаемой в бутылку;

мать чертила над входными дверьми кресты мелом («от нечистой силы»); на реке Белой устраивалась «Иордань», где после освящения воды распаленные фанатики бросались в прорубь, быстро выскакивали, ошпаренные ледяной водой; их кутали в тулупы и скорее вели в ближайший кабак. А на дворе морозы трещали, и на фоне красного неба – голубые столбы дыма из труб. Уши и носы наши отморожены, и всегда на окне средство: банка с гусиным салом.

Большим событием для города бывала ярмарка в конце января[92 - Ярмарки в Уфе проводились первоначально с 20 января по 1 февраля, позднее с 25 января по 8 февраля.], когда пустая часть базарной площади застраивалась наскоро сколоченными лавками. Прибывали казанские татары, бухарцы на верблюдах, торговали вкусной халвой, финиками, урюком. Коченея от трескучего мороза, рассматривали мы в лавке Дубровина (из Казани) дешевые книжки и картинки лубочные. Наряду с пятачковой литературой о «Гугу» и «Черном монахе» этот хороший провинциальный издатель привозил и научные книги, а рядом с лубками были и фотографии любимых писателей. Уроки в гимназии страдали, все помыслы устремлялись к ярмарке. Считалось необходимостью попасть в балаган Зрилкина[93 - Зрилкин – балаганный персонаж типа Петрушки.], посмотреть зверинец со «змеем удавом с острова Цейлона», побывать в «Музее восковых фигур», где, между прочим, и живой Осман-паша[94 - Здесь: персонаж представления в балагане, имеющий реальный прототип. Осман Нури-паша (1832–1900) – турецкий маршал и военный министр. За военные успехи был удостоен почетной приставки к имени «гази» («победоносный»). В Русско-турецкую войну 1877–1878 гг. руководил обороной Плевны, в 1878 г. был взят в плен.] торжественно, медленно выходил и показывал насквозь пробитое русской пулей отверстие через живот.

Сколько было потом разочарования у одних и смеху у других, когда Осман-паша оказался здоровенным сторожем с пристани, а сквозное от пули отверстие достигалось системой зеркал. И все же и фокусы, и ученые собаки Фрида, Шпансель и Диана, умевшие считать и выделывать разные штуки, привлекали не только нас, мальчуганов, но и взрослых.

Оканчивалась двухнедельная ярмарка, и снова сонная дремота овевала городскую жизнь.

Февральские вьюги и метели приносили масленицу. Блины пекли с понедельника, тяжелые гречневые, лишь детям разрешалось немного молочных, и пекли блины с восьми часов утра, а пятница и суббота были разгульными днями. По Казанской улице катанье в разукрашенных коврами санях, с бубенчиками под дугами, гимназический бал в Дворянском собрании. В воскресенье блинов не полагалось, а только оладьи, и в этот день ездили всей семьей на степь, смотреть, как стоявшие в то время в Уфе оренбургские казаки брали приступом снежный городок-крепость, разрушая замороженные глыбы снеговой башни, что так глубоко правдиво передал в своей картине Суриков[95 - Имеется в виду картина В.И. Сурикова «Взятие снежного городка» (1891, ГРМ).]. Наступал вечер этого хмельного «прощеного дня»[96 - Прощеный день, Прощеное воскресенье – последнее воскресенье перед Великим постом или 7-е воскресенье перед Пасхой. В этот день все православные просят друг у друга прощения, чтобы приступить к посту с доброй душой, сосредоточиться на духовной жизни.]. Тяжелые сцены «прощенья», когда взрослые и седые почтенные родственники приезжали к отцу, как к старшему, и кланялись ему в ноги, причитая:

– Простите меня, Христа ради, дяденька.

– Бог тебя простит. И меня прости, – говорил отец и также опускался своим грузным телом на колени. Также и женщины, и мы, дети, должны были совершать этот церемониал.

И потянулся скучный Великий пост с обязательным говеньем и строгим соблюдением семинедельного поста. Но вот подходила и весна. Текли ручьи от талого снега, просыхали дороги. Весь город высыпал на гору смотреть, как Белая «тронулась», а после ледохода слушали мы выстрелы из небольших пушек: то пришли с верховья рек первые баржи и беляны[97 - Беляна – волжское несмоленое белое плоскодонное речное судно (барка), использовавшееся для сплава леса, смолы, рогожи, веревок.]. Начиналась игра в бабки[98 - «Бабки» – старинная народная игра, игровой процесс которой заключается в ловкости бросания косточек-бабок, давших название игре.], скопленные в течение всего года, когда обглоданные мослы клались за печку, где их начисто обчищали тараканы. На дворе и на тротуарах так и слышится: «Плоцка, сака, дурра» (названия позиций бабок), «выиграл два кона с понарошкой» (кон – четыре бабки, понарошка – маленькая бабка). Качели, крашеные яйца, куличи, гости – все это было ежегодным разнообразием оцепенелой провинциальной, скучной жизни и нашего скучного дома.

Улицы старой Уфы. Открытки начала XX в.

Лето, пыль и зной. В доме в послеобеденное время закрывали ставни окон, и все отдыхали, вплоть до кухарки и дворника, прикорнувших на лавках в кухне.

8 июля, Уфа оживала – «Казанская»[99 - То есть праздник Казанской иконы Божией Матери.]. Накануне ездили, а больше ходили пешком в село Богородское за иконой[100 - Речь идет о чудотворном списке с Казанской иконы Божией Матери, обретенном, по преданию, в 1621 г. в селе Богородское под Уфой и в 1677 г. перенесенном в Смоленский собор Уфы. В XIX в. – первой трети XX в. сложилась традиция ходить с иконой крестным ходом после литургии в день Казанской иконы Божией Матери 8 (21 н. ст.) июля. Чудотворную икону переносили в богородскую церковь, где происходило всенощное бдение, на следующий день после литургии крестный ход направлялся к часовне на месте явления иконы, а вечером ее возвращали в Уфу. Несмотря на утрату чудотворного списка в 1930-е гг., эта традиция возродилась в 1990-е гг. С 1993 г. почитается Русской православной церковью как Казанская Богородско-Уфимская икона Божией Матери.]. А на другой день встречать икону выходил весь город. Лавки закрыты, присутствия в учреждениях не было. И по нашей, тогда главной улице, несли «Владычицу». Толпа лавиной вливалась в улицу. <Попы, колокольный звон, нестройный хор поет тропари, полицейские, нищие на фоне разряженных горожан и цветных зонтиков купчих, полицмейстер, словом, подобие “Крестного хода” Репина. Духота, жара несносная, пыль столбом, у ворот ставились кадки с квасом промочить горло, и все это спешит, толкается, с красными, потом облитыми лицами. Слышится: “Сподобилась, матушка, встретила”>[101 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 23.].

Затем разносили по домам печатное объявление: «Завтра по вашему кварталу будет шествовать святая и чудотворная икона Казанской Божией Матери». Впереди Николка-дурачок нес знамя с изображением иконы, затем шли попы, и за ними горожане несли огромную икону. Служили в зале молебен, пролезали все под икону, а в гостиной дьякон с попом наскоро промачивали осипшее горло. Оделяли данью попов и медяками нищих.

Прямой противоположностью строгому отцу была наша мать. Молчаливая, мягкая, добродушная и любвеобильная к детям, незлобивая и никого не осуждавшая, она молча выслушивала ворчанье отца. Постоянно помогала она бедным. <Приходила какая-то старушка Ермолаевна, и мать всегда наделяла ее хлебом, мясом и тряпьем. Отец ворчал: “Приживальщиков приучаешь”>[102 - Там же. Л. 23 об.].

Встреча крестного хода из села Богородского с Богородско-Уфимской иконой Божией Матери 8 июля в Уфе. Фото 1910 г.

Ко мне мать была очень снисходительна и никогда не возражала, когда я ездил с дворником на реку за водой или убегал с мальчишками купаться.

Часто сидела она у окна в зале, читая с увлечением «Ниву» и зачитывалась особенно Всеволодом Соловьевым, его бесконечными «Горбатовыми»[103 - В журнале «Нива» печатался частями роман-эпопея В.С. Соловьева «Хроника четырех поколений» – «Сергей Горбатов» (1881), «Вольтерьянец» (1882), «Старый дом» (1883), «Изгнанник» (1884), «Последние Горбатовы» (1886).]. Смотрела рассеянно в окно, замечая, что вон у Чернобыкиных новый кучер и что-то часто ездит на базар «Волчиха» (т. е. жена Волкова[104 - Скорее всего, речь идет о жене городского головы Уфы Д.С. Волкова, который с семьей жил на Лазаретной улице.]). <“Кого это хоронят, поди-ка спроси”, – посылала кого-нибудь мать. По улице медленно тащился катафалк в одну лошаденку, покрытую черной попоной, на катафалке – простых дрогах с четырьмя колонками и балдахином, гроб; кучер, одетый в черный балахон и широкую мягкую шляпу, за гробом плетется священник и плачущая осиротелая вдова с детьми. Бедного чиновника хоронят. “Царство небесное”, – набожно крестилась мать и снова принималась за чтение “романов”, пощелкивая кедровыми орешками, или суетилась по хозяйству>[105 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 23 об.].

Река всегда влекла меня к себе. Ранние впечатления от нее неизгладимы. Смутно рисует память одну из первых поездок на пароходе по р[еке] Белой. Где-то около Дюртюлей[106 - Дюртюли – село (с 1989 г. – город), пароходная пристань на реке Белой в 124 км к северо-западу от Уфы.] пароход остановился ночью, подали с берега лодку, и меня, полусонного, несла мать по трапу куда-то в неведомую черную бездну реки… Это мы ехали в деревню Ахлыстино. Затем поездка с ней в Казань, в Свияжск поклониться мощам Германа[107 - В Свияжске, городе-крепости, основанном Иваном IV Грозным в 1551 г. на острове близ впадения реки Свияги в Волгу недалеко от Казани, находится Богородице-Успенский мужской монастырь Казанской епархии Русской православной церкви (1555). Одним из основателей и первым настоятелем монастыря до 1564 г. был архимандрит Герман. Чудотворные мощи святителя Германа в 1592 г. были перенесены из Москвы в Свияжск. Всероссийское прославление святителя Германа началось с 1695 г. после освидетельствования его нетленных мощей казанским митрополитом Маркеллом, по благословению патриарха Адриана. В 1920-е гг. после закрытия монастыря мощи были утрачены. Однако частица мощей святителя была обретена в 2000 г., разделена, одна часть хранится в Иоанно-Предтеченском монастыре в Казани, другая – в Успенском соборе Богородице-Успенского монастыря в Свияжске.]. Впечатление какого-то огромного города, но я был удручен детским горем: мячик в виде апельсина я уронил в Белую.

Отец часто брал меня с собой, и мы ездили на Софроновскую пристань[108 - Сафроновская (Софроновская) пристань в Уфе на берегу реки Белой названа по имени купца Ф.С. Софронова, у которого здесь были склады и причал для грузовых барок. С появлением на Белой пароходов, пристань стала главным городским речным портом. К ней можно было доехать по Лазаретной улице, на которой находился дом, где жила семья Бондаренко. Сейчас в районе этой пристани находится речной вокзал.] к пароходчику Лузину. Плененный видом парохода, я нарисовал этот пароход, и отец с гордостью показывал, как пятилетний Илюша рисует. Отсюда и детские игры сосредотачивались около пароходов, и во всю мою жизнь пароходные поездки являлись для меня высоким удовольствием.

Река с ее сокровенной прелестью всегда приковывала и очаровывала меня своим широким плесом, красивыми берегами и особенной умиротворенной жизнью. Одинокое детство располагало к мечтательности, и мысленно совершал я фантастические путешествия. У отца были братья, но когда я рос, их уже не было в живых. От брата отца Егора осталась дочь, сиротку взял отец и стал ее опекуном.

Эта сиротка, моя кузина Катя, уже училась в гимназии и была лучшей ученицей, переходя из класса в класс с «похвальными листами» и наградами.

С появлением Кати в нашем доме повеяло словно весной, и дом осветился именно «лучом света в темном царстве»[109 - Аллюзия на статью Н.А. Добролюбова «Луч света в темном царстве» (1860), посвященную драме А.Н. Островского «Гроза» (1859).]. Отец любил Катеньку, и даже ее постоянные отлучки к ее знакомым не возбуждали в нем протеста, а отец не любил, чтобы дети «зря шлялись».

Начитанная, передовая, она имела большое знакомство среди незначительного круга уфимской интеллигенции. Лет на десять старше меня, она стала руководить моим воспитаньем. Раздались уже протесты ее против посылок нас в церковь, да еще к ранней обедне, и мне позволено было уходить ко всенощной с Катей в собор, куда мы заходили минут на пять, а затем шли куда-либо к ее знакомым. Носила домой книги, читала их вслух в столовой, и отец невольно заслушивался. Понемногу заглох и кухонный клуб…

Но вот пора и за ученье, детские игры окончены, и меня отвели к домашней учительнице.

Глава 2

Годы учения. Уфа

Добрая старушка Мария Васильевна Сидорова, проживавшая в собственном трехоконном домике, усадила меня за ломберный стол с тремя другими мальчиками, а за соседним столом сидели еще два мальчика и две девочки.

«Я вас буду учить по-новому, – сказала Мария Васильевна, – не “аз, буки, веди”, а “а, бе, ве”»[110 - Аз, буки, веди – названия первых трех букв старославянской азбуки (кириллицы).]. Дала в руки букварь и медную указку, водить по строчкам.

И перья были новыми, не гусиные, какими писали мой дед и отец, а стальные «86 номер»; зеленого стекла чернильница, такая же песочница (пропускной бумаги[111 - Пропускная бумага – промокашка, промокательная бумага.] еще не было), грошевая бумага (на копейку два листа) и квадратик для линования. Вскоре появились учебники Ушинского «Родное слово. Год первый», «Родное слово. Год второй». Затем учились по хрестоматии Паульсона, географии Ободовского, арифметике Евтушевского и «Ветхому завету» Рудакова[112 - Перечислены учебники для начальной школы: Ушинский К.Д. «Родное слово» (1864), Паульсон И.И. «Книга для чтения и практического упражнения в русском языке» (1868); Ободовский А.Г. «Краткая география Российской Империи» (1844); Евтушевский В.А. «Методика арифметики» (1872) и «Сборник арифметических задач»; Рудаков А.П. «Священная история Ветхого Завета, составленная по новой программе для испытания желающих получить от гимназий аттестат в знании предметов гимназического курса» [1870-е].]. Проглотили эту ученость; нас повели в уфимскую классическую гимназию[113 - Уфимская губернская мужская гимназия находилась в здании на Большой Ильинской ул. (ныне Фрунзе, 47; Башкирский государственный медицинский университет). По уставу 1871 г. классическими гимназиями являлись средние учебные заведения с обязательным преподаванием двух древних языков – латинского и греческого, изучению которых уделялось особое внимание. Обучение длилось восемь лет (седьмой класс был двухгодичным).], куда и был я принят в первый класс, с которого и начиналось обучение латинскому языку.

Уфа в семидесятые годы была удаленным глухим городом, хотя уже и губернским, а до 1869 года[114 - И.Е. Бондаренко ошибается – Уфа с 1802 г. была губернским городом Оренбургской губернии, а с 1865 г. – центром отделившейся от нее Уфимской губернии.] входила в состав Оренбургской губернии как уездный город. На двадцатитысячное население города было немного учебных заведений: начальные городские училища, названные приходскими по районам города, разделявшимся не только по полицейским трем частям, но и по приходам четырех главных церквей; уездное училище, ступенью выше приходского, мужская и женская гимназии, семинария; женское духовное училище, где обучались дочери священников; татарское училище, небольшое ремесленное и одно специальное землемерное училище. <Учителя приходских училищ ходили по домам учить ребят более состоятельных жителей, учителя же гимназии, как привилегированное сословие, домашними учителями и репетиторами не ходили>[115 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 25.].

Уфа отличалась патриархальными обычаями. Отрезанная от железных дорог, от центра, связанная лишь шестисоткилометровым путем с Казанью, она, с отходом последних пароходов на зимовку в затоны, замирала. Сообщение с другими большими городами шло долгими поездками на лошадях по Сибирскому и Казанскому трактам. Жизнь города [тогда] мало чем отличалась от жизни в сороковых, пятидесятых и шестидесятых годах. И только проведенная в 1890 г. Самаро-Златоустовская железная дорога[116 - Самаро-Златоустовская железная дорога – одна из крупнейших российских железных дорог конца XIX – первой трети XX в. Была построена в 1885–1890 гг. за счет государственной казны. Пролегала по территории Самарской, Оренбургской и Уфимской губерний, соединила Поволжье и Южный Урал.] оживила Уфу.

Редкие каменные здания, казенные, главным образом в два этажа, выстроенные по шаблонным проектам в последних отголосках николаевского классицизма[117 - Классицизм – художественный стиль европейского искусства XVIIXIX вв., одной из важнейших черт которого было обращение к античному искусству как высшему образцу и опора на традиции высокого Возрождения. В период правления императора Николая I (1825–1855) в России устанавливаются каноны зрелого позднего классицизма (николаевского классицизма). В облике зданий преобладает безупречная пропорциональность, сдержанный декор, лаконизм геометрических форм. Одновременно в архитектуре развивается стиль эклектики, характеризующийся обращением к другим стилям – готике, барокко, стилю Помпей и т. д.], были скучны и бесцветны. <Гладкие оштукатуренные стены, желтый их тон перебивался белыми тягами и наличниками. Внутри сводчатый первый этаж, высокие комнаты второго, при доме огромный пустой двор, заросший травой>[118 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 25.]. Архитектура церквей – тот же дряблый классицизм в двух церквях, но красив был стройный массив собора с тремя дорическими портиками[119 - Дорический ордер – один из трех основных архитектурных ордеров, для которого характерны сужающиеся кверху каннелированные колонны без баз, завершенные эхином (нижней частью дорической капители в виде плоской круглой подушки) и абаком (плитой, составляющей верхнюю часть капители колонны, полуколонны, пилястры и имеющей в дорическом ордере простую четырехугольную форму).], выстроенный по проекту архитектора В.П. Львова в сороковых годах прошлого века[120 - Вероятно, речь идет о Воскресенском кафедральном соборе города Уфы (построен в 1833–1841 гг., освящен в 1841 г., Соборная площадь). В нем хранилась икона Казанской Божьей матери. Собор закрыт в 1931 г., через год разобран. На его фундаменте в конце 1950-х гг. возведено здание Башкирского государственного академического театра драмы имени М. Гафури.]. От семнадцатого века сохранилась первая церковь города – Троицкая, пятиглавая, в древней части города, так называемой Старой Уфе, небольшой женский новой постройки монастырь; за городом [находилось] небольшое кладбище (Сергиевское). Верстах в трех мужской монастырь глядел с вершины высокого холма на реку Уфу (или Уфимку), тихо вливавшуюся в реку Белую.

Панорама Уфы со Случевской горы. Фото 1910-х гг.

Архитектура жилых домов примитивная. В основном – сплошная масса деревянных одноэтажных домов в три, пять окон, часто еще крытых тесом, проросшим зеленым мхом, а ближе к центру города – железом. Выделялся каменный двухэтажный дом Дворянского собрания постройки 60-х гг. XIX ст[олетия] с розовыми стенами и белыми пилястрами[121 - Пилястра – вертикальный выступ стены, обычно имеющий базу и капитель, условно изображающий колонну.], с полукруглыми окнами второго этажа над карнизом и аттиком[122 - Аттик в архитектуре – декоративная стенка над карнизом.] с гербом города Уфы – бегущей куницей[123 - Герб Уфы вошел в обиход в 1740-х гг., официально он был утвержден в 1782 г. На гербе изображена бегущая по зеленой земле куница, что символизировало, как отмечает далее мемуарист, богатство территории Башкирии этим пушным зверем с ценным мехом.]. Куниц много было в уфимских лесах, и на базаре постоянно продавали охотники пушистые шкурки. Окраска домов темно-желтая или темно-красная, и без всякой окраски дощатая обшивка или натуральный сруб с мягким, теплым сероватым тоном. Ставни желтые, белые или голубые. На окнах цветы незатейливые, вроде герани. Дворы большие с травой, колодцем, сараем, собаками, сады с яблонями и кустами малины и смородины. Овраги, пруды с зеленеющей водой и ветвями над ней; чем дальше в Старую Уфу, тем зеленее улицы, скоро теряющиеся среди сплошных яблоневых садов.

Большой архиерейский дом каменный двухэтажный с заросшим дубками садом на горе, под горой широкая, спокойная, светлая река Белая, а за ней голубая даль степей с их чудными закатами. <У домов скамейки, чтобы вечерком посидеть, полущить подсолнухи и обменяться бесцветными разговорами, слухами и обязательными сплетнями. Серая масса домов купалась летом в зелени дерев, а [нрзб.]>[124 - РГАЛИ. Ф. 964. Оп. 3. Ед. хр. 27. Л. 25 об.].

Зимой по городу лежали сугробы снега, его сгребали с тротуаров и улиц в целые горы, чтоб только можно было проехать и пройти, снег не вывозили, и весной текли целые потоки, и грязь, грязь непролазная. Весной и осенью нас отвозили в гимназию, и лишь бедные школьники приходских училищ акробатически пробирались по улицам, цепляясь за заборы, борясь с вязкой глиной и жидкой грязью. Немощеные улицы превращались в озера грязи, и на базарной площади даже ставили вехи, указывавшие, где можно было проехать. Тротуары лишь на трех главных улицах были покрыты плитами вразброд из местного известняка, на других были иногда доски, а чаще грунт естественный. Осенью Старая Уфа бывала отрезана от центра, проехать туда было чрезвычайно трудно, а пройти могли лишь смельчаки, и жила эта часть города своей жизнью, имела свой «нижний» базар, свою церковь, свое кладбище и свою пожарную деревянную каланчу, шатавшуюся при малейшем ветре; медицинская помощь при одном фельдшере больше отправлялась старухами, лечившими заговорами и травами. Среди садов и покосившихся домишек был пруд, где мальчишки купались, и тут же бабы полоскали белье. Плашкоутный мост[125 - Плашкоутный мост – плавучий мост, опирающийся на плоскодонные суда.] соединял заречную сторону, «забелую», где стояли три лесопилки. У моста постоянные плоты, с которых купались, и мальчишки ловили рыбу. Патриархальные были нравы: не заводили купален и купались все с плотов, мужчины ближе к мосту, поодаль женщины, дружелюбно перекликаясь между собой. Бани у всех были собственные; единственные общественные бани, довольно грязные, находились в овраге на Телеграфной улице, но ходить туда считалось предосудительным.

Панорама Уфы. Фото 1910-х гг.

За рекой Белой шла «урема», мелкий перелесок до реки Дёмы, а дальше лес и степи сливались в необозримую даль.

Перейдя из-за реки Белой на городскую сторону по мосту, попадали на «нижний» базар с мучными амбарами и мелкой торговлей. На самом берегу реки в конце семидесятых годов была построена изба, называвшаяся «спасательной станцией»; куплена была лодка, нанят отставной матрос, которого назвали «спасителем»; когда по Старой Уфе разнесся слух, что на Белой катается в лодке «спаситель», все старушонки собрались на реку. Тут же у моста стояли лубяные шалаши, где бабы продавали пироги с рыбой, калачи из серой муки и «кислые щи» (род кваса).

Налево по склону высокой Случевской горы и соседней Семинарской лепились птичьими гнездами домишки «архиерейской» слободки. Город, расположенный в нагорной части, издали казался очень красивым, утопавшим в садах с высящейся белой колокольней собора. Большой парк Ушаковский (по фамилии губернатора Ушакова, про которого говорили, что губернатор Ушаков из породы ишаков) был еще недавно насажен, и на его лужайках стояли стога сена, скошенного для губернаторских лошадей.

Против парка и было двухэтажное здание мужской гимназии, а недалеко находился губернаторский дом с крапивой и бурьяном у забора, рядом здание суда, дальше белокаменная татарская мечеть с высоким минаретом, и [потом] улица сразу шла под гору к реке. На базарной площади стоял деревянный сруб – «фонтал»[126 - Так в тексте. Возможно, фонтан.], городской колодец, накачиваемый вручную; против – здание городской думы с садом, где бывали гулянья с козлом, ходящим по канату, а в «царские дни»[127 - Царские дни – дни празднования торжественных событий царствующей императорской фамилии в Российской империи, установленные в память событий из жизни царствующего дома: коронация, восшествие на престол, дни рождения и тезоименитство государя императора, императрицы-матери, супруги, наследника престола и его супруги. Помимо перечисленных высокоторжественных дней были также торжественные дни – дни рождения и тезоименитства прочих особ царствующего дома Романовых. В указанные дни в храмах служился особый молебен.] зажигались плошки с салом, в которые мальчишки любили плевать, тогда сало так занятно шипело, и в соседнем ремесленном училище вывешивался транспарант с изображением цехов ремесел. Недалеко был и наш дом, в канавах росла трава, соседние улицы были сплошь заросшие травой.

Сухановский кабак был против базара, рядом с аптекой Генриха Штехера, и имел вывеску без надписи, с изображением двух мужиков, пьющих чай за столом, с самоваром и двумя штофами водки. По другую сторону базара был трактир Перепольцева с двором для приезжих возчиков и харчевней тоже с вывеской, изображавшей стол, с одной стороны которого сидел купец, держа перед собой на вилке поросячью голову, с другой, положа на стол руки и голову, спал субъект, по платью похожий на писаря, посредине, перед столом, стоял половой[128 - Половой – в дореволюционной России трактирный слуга, выполнявший обязанности официанта и др.], держа поднос с бутылкой водки. Вывески были больше предметными изображениями: так, у сапожника, поставлявшего на всю Уфу обувь, висел над входом огромный золоченый сапог, у булочных – золоченый крендель, у колбасной – окорок, у портного – ножницы. На углу главной улицы большой одноэтажный деревянный старый дом – трактир «Бавария» – притон всех босяков. Была еще гостиница «Россия» с бильярдом, содержавшаяся бывшим городским головой С.Л. Сахаровым, темной личностью, вышедшей из маркеров[129 - Маркер (маркёр) – лицо, прислуживающее при бильярде и ведущее счет во время игры.].

Недалеко находилось двухэтажное здание присутственных мест: казначейства, казенной палаты и губернского правления. Во флигельке дома помещалась губернская типография, где печатались «Уфимские губернские ведомости»[130 - «Уфимские губернские ведомости» (Уфа, 1865–1917) – первая еженедельная газета (с 1838 по 1865 г. до разделения Оренбургской губ. на Уфимскую и Оренбургскую издавалась еженедельная газета «Оренбургские губернские ведомости»). В газете печатались официальные постановления и распоряжения губернских органов, с 1843 г. появилась «неофициальная часть»: статьи о природе, населении, хозяйстве и истории Уфимско-Оренбургского края, новости.], а в частной типографии купца Блохина печатался «Уфимский листок объявлений и извещений» с телеграммами «Северного телеграфного агентства»[131 - «Уфимский листок объявлений и извещений» (Уфа, 1872–1911; редактор-издатель Н.К. Блохин) – первая частная еженедельная, затем ежедневная (1909–1911) газета. Публиковались объявления и реклама о товарах и услугах, предложения издателя газеты: адреса магазинов, ассортимент товаров и т. д.]. Этим и ограничивалась уфимская пресса. Блохин имел единственный на всю Уфу книжный и писчебумажный магазин, а также публичную Библиотеку для чтения с хорошим подбором книг. На оборотной стороне переплетов книг его библиотеки были наклеены ярлыки: «Читающих мои книги прошу углов в них не загибать, заметок не писать и книгу не выворачивать». На некоторых книгах 40-х годов были такие наклейки: «Не берите книгу грязными руками, не рвите и не пачкайте, не загибайте листов, не перегибайте в корешке, не кладите на мокрый стол, не выносите незавернутой, ибо от всего этого книга стареет и уже не может передать другим читателям всего того, что прочитали вы». Это приучало нас к бережному обращению с книгой, я сам стал переплетать книги, научившись их сшивать в переплетной Блохина, куда отдавал более ценные книги, и где мастер охотно показывал мне это незатейливое искусство. Цензура еще не добралась до «запрещенных» книг, и мы брали из библиотеки журналы «Современник», «Отечественные записки», «Дело»[132 - «Современник» (СПб., 1836–1846, 1847–1866) – литературный и общественно-политический журнал, основанный А.С. Пушкиным и возрожденный Н.А. Некрасовым, И.И. Панаевым, В.Г. Белинским. «Отечественные записки» (СПб., 1818–1884, с перерывами) – литературный журнал, оказавший значительное влияние на движение литературной жизни и развитие общественной мысли в России. Основан историком и писателем П.П. Свиньиным, с 1839 г. редактор-издатель А.А. Краевский (журнал становится ежемесячным литературным и политическим), с 1868 г. руководил журналом Н.А. Некрасов. «Дело» (СПб., 1866–1888) – литературный журнал революционно-демократического направления. Издавался Н.И. Шульгиным, Г.Е. Благосветловым, Н.В. Шелгуновым.]; выдавались свободно и сочинения Д.И. Писарева, также считавшиеся «запрещенными».