Россия в Средиземноморье. Архипелагская экспедиция Екатерины Великой

Фигура Теодора (Федора) Алексиано примечательна: некогда он был доверенным лицом тунисского бея по продаже корсарских призов, затем оказался на британской службе и, наконец, с согласия Foreign office, взял на себя обязанности российского консула на Менорке[369 - Родзинская И.Ю. Англия и русско-турецкая война; Anderson М. S. Great Britain and Russian Fleet. P. 158; Александренко B.H. Русские дипломатические агенты в Лондоне в XVIII в. Варшава, 1897. Т. 2. С. 129-130.]. Два его брата, Панаиоти (Панайоти) и Алессандро (Алессандро в 1775 г. заменил брата на посту консула), примкнули к эскадре Спиридова со своими судами в феврале 1770 г. Панаиоти Алексиано поставлял А.Г. Орлову на службу лоцманов, приобретал для флота порох, свинец и т.п., переправляя их на греческих судах, с апреля 1770 г. участвовал в боевых действиях флота, командовал двумя сотнями греков в операции на Лемносе, после чего получил под свою команду фрегат «Св. Павел», в дальнейшем прославился в ряде сражений, особенно командуя морским боем под Дамиеттой. Четвертый, младший брат Антон поступил на службу в русский флот годом позже[370 - Мать братьев Алексиано Анна направила несколько писем адмиралу Спиридову с просьбами не оставить ее младших сыновей без опеки. См., например: РГА ВМФ. Ф. 190. On. 1. Д. 121. Л. 90; Ф. 188. Он. 1. Д. 66. Л. 91-92об.]. Три брата остались на русской службе, Панаиоти дослужился до контр-адмирала (ум. в 1788 г. в Очакове), Антон – до вице-адмирала (ум. в 1810 г. в Севастополе)[371 - Общий морской список царствования Екатерины II. СПб., 1890. Т. I. С. 28-33; Лурье В.М. Морской биографический словарь. XVIII век. СПб., 2005. [Граф Алексей Орлов-Чесменский]. Контр-адмирал Алексиано. Аттестат .// Русский архив.1886. Кн. 3 Вып. 12. С. 497-499.].

Залив Порт-Магонский. Фрагмент карты 1770-х гг.

Первым судном экспедиции, вошедшим в Порт-Магон 18 ноября 1769 г., стал флагманский корабль «Евстафий» адмирала Г.А. Спиридова, но для того, чтобы собрать (и то с потерями) всю свою первую эскадру, Спиридову пришлось ждать на Менорке несколько месяцев. Например, корабль «Ростислав» капитана Лупандина, достигший Менорки, но не успевший зайти в магонскую гавань, штормом унесло в море, и он с трудом добрался сначала до Сардинии, а потом до Генуи и Ливорно[372 - Описание см.: РГВИА. Ф. 846. Оп.16. Д. 1860. Л. 11об.-17об. См. также гл. 6, 7.]. Ф.Г. Орлов, приехавший в Порт-Магон в конце ноября по приказу брата, застал там не только малую часть посланных из Кронштадта судов (всего от первой эскадры собралось девять судов, которые отплыли оттуда в сторону Морей только в конце января-начале февраля 1770 г.), но и значительное число больных[373 - «В экипаже его множество больных имеется, кои посланы в гошпиталь», писал Н.И. Панину о прибывшем корабле Спиридова в Порт-Магон Лидс-Бут. Позднее Бут доносил о 300 больных в госпитале Порт-Магона, из которых «многие померли» (цит. по: Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 232). О больных и излечившихся в Порт-Магоне, а также просьбу поднять жалование лекарю Ратцу Теодор Алексиано пишет, например, в послании Спиридову 10/21 августа 1773 г. (РГА. ВМФ. On. 1. Д. 66. Л. 93-97).].

Самого Г.А. Спиридова в Порт-Магоне постигла утрата – от болезни скончался его сын «генеральс-адъютант Андрей Григорьевич Спиридов», в день его кончины 23 ноября 1769 г. на Менорку как раз и прибыл из Ливорно на английской бригантине Ф.Г. Орлов, сразу навестивший «печалью объятого адмирала»[374 - Старина и новизна. СПб., 1772. 4. 1-2. С. 20.].

А на следующий день в греческой Успенской церкви в Порт-Магоне состоялось и первое из серии блестящих торжеств, сопровождавших присутствие русского флота в Средиземноморье, – праздновали тезоименитство Екатерины II (24 ноября): «Такого Порт Магон не только никогда не видал, но и не слыхал, и народу было премножество»[375 - Цит. по.: Гребенщикова Г.А. Балтийский флот. С. 234.].

По сообщениям итальянской прессы, в то время как русский морской корпус собирался в Порт-Магоне, в этот порт стекались опытные моряки и лоцманы из Восточного Средиземноморья (зачастую уже состоящие на российской службе), дабы затем оказать русскому флоту поддержку в войне с турками[376 - NM. 1770. 8. 63; NM. 1770. 13. 103; NM. 1770. 19. 151.]. Это подтверждают и источники из Венецианского государственного архива[377 - Экипаж корабля «Snow, nominato Enrico е Carolina» под командованием капитана Алессандро Алексиано, отправившийся из Ливорно в Порт-Магон, состоял из следующих лиц: капитан Василий Баланчин, его слуга Николай Лебедев, босниец Джорджо Мачедонио, Кристофано Алессандро из Янины, Костантино Саба из Канеа, Джорджо Казичи из Бокки, Джованни Петроло с острова Зант и Никкола Вандоро с острова Кефаллония (ASV. Inquisitori di Stato. Dispacci diretti agli Inquisitori di Stato dai Consoli. Livorno. Busta 513).]. Таким образом, в Порт-Магоне уже началось осуществление планов А. Орлова относительно совместных действий в Архипелаге русских с греками и славянами.

После первых боев в Морее суда стали прибывать в Порт-Магон с больными и ранеными: в конце мая 1770 г. туда отправили раненых и заболевших из Наварина на «Надежде Благополучия» под командованием А.В. Елманова[378 - А.В. Елманов пробыл в Порт-Магоне до конца осени 1770 г. Снабжение находившихся с ним членов экспедиции осуществлялось из Ливорно через консула Д. Дика и резидента Р. Разерфорда (Rutherford). Об объемах этих поставок свидетельствует, например, послание от 24 августа 1770 г., в котором Елманов просил Дика заготовить в Ливорно на полугодичное время для флота: сухарей 42963 пудов, мяса 10366 пудов, масла деревянного 8592 ведер, риса («пшена сорачинскаго») 14321 пудов, гороху 9547 пудов, уксусу 6078 ведер, рому или вина 2222 ведер, «вина Краснова» 32079 ведер (РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 10. Л. 39). Примечательно, что командование экспедицией готово было пойти даже на нарушение регламентов по обмундированию, не по форме выбирая цвета мундиров, но строго требовало, чтобы всем выздоравливающим в госпитале Порт-Магона были сшиты и при выписке выданы новые мундиры (РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 10. Л. 4-4об.).]. Они прибыли на Менорку, где их встретил консул Теодор Алексиано, 29 июня / 10 июля 1770 г.[379 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 115-121об. В Журнале отмечается, что на берег в Порт-Магоне сняли более 300 человек больных и раненых.], еще не подозревая о свершившейся Чесменской победе. Победу при Чесме в Порт-Магоне отмечали только 29 августа / 9 сентября 1770 г. – «в греческой церкви Богородицы служана была литургия, молебен в честь Чесменской битвы», «с “Надежды Благополучая” выпалено 31 пушки», кроме русских офицеров и служителей на праздновании находился и «господин Магонский губернатор с многими своими офицерами»[380 - Там же. Л. 120-121.]. Но на этом торжества не закончились: 1/12 сентября отмечался день коронации Екатерины, 20 сентября / 1 октября – день рождения наследника, и на Менорке последовали празднования еще большего размаха. В это время на острове собралась находящаяся на пути в Архипелаг эскадра Арфа, некоторые другие суда (включая «Надежду Благополучия»). По имеющимся газетным описаниям, Екатерина II послала в дар местной греческой церкви Евангелие высотой 2 фута и шириной 15 дюймов в золотом окладе, чашу размером в полтора фута, два небольших блюда и большой золотой крест. Книга, чаша и крест отличались искусной работой, как и гравировка блюд, сделанных из дорогого металла. Кроме того, к описанным предметам Екатерина присоединила серебряную парчу с золотыми нашивками шириной в 4 дюйма для алтаря. Кажется, 3 октября[381 - Дата 3 октября (н. ст.) приводится в западной прессе вместе с ошибочным утверждением, что это был день коронации российской императрицы. Между тем, скорее всего речь идет о торжествах, продолжавшихся по случаю дня рождения наследника Павла Петровича.] эти драгоценные подарки впервые использовали на службе в православной церкви Порт-Магона. Во время службы местные православные пели Те Deum («Тебе, Господи») вместе с русскими морскими офицерами, включая контр-адмирала Елманова и накануне прибывшего графа П.А. Бутурлина. Бутурлин и консул Алексиано дали в этот вечер большое празднество для офицеров. Самым поразительным, видимо, в этом празднестве была иллюминация: на фасаде собора появилась «перспектива, представлявшая армию и имя российской императрицы», а на резиденции консула укрепили прекрасное искусственное пламя, которое с одной стороны пожирало турецкие мечети (вариант: зажженные огни представляли с одной стороны крест, торжествующий над турецкими мечетями), посреди чего читалась надпись: «Саterina Alexiovvona II. Imperatrice di tutte le Russie. Vivat. Vivat». После фейерверка в Магоне, в доме консула состоялся бал, продолжавшийся до утра следующего дня. Во время праздника народу были выставлены две бочки вина[382 - NM. 1770. 95. 777; G. d’A. 1770. № 101.].

В дальнейшем до ухода флота в 1775 г. Порт-Магон продолжал наравне с Ливорно оставаться центром передвижений участников Архипелагской экспедиции в Западном Средиземноморье[383 - См., например: NM. 1770. 72. 591; донесение сардинского посланника в Тоскане ди Замоне от 3 сентября 1770 г.: AST. Italia. Lettere Ministri Firenze. Mazzo 2 (о том, что в первую неделю сентября 1770 г. генерал-лейтенант Бутурлин с двумя русскими офицерами должен был отправиться в Порт-Магон из Тосканы на судне «корабельщика Броуна»); сообщения конца декабря-января 1771 г. о передвижениях корабля «Граф Чернышев» – GT. 1771. 2. 8; о том, что все русские корабли готовятся отправиться из Порт-Магона в Архипелаг – NM. 1771. 4. 30; о русском фрегате «Венера», прибывшем из Порт-Магона и севшем 7 марта 1771 г. на мель близ Ливорно – NM. 1771. 21. 165; GT. 1771. 28. 112; NM. 1771. 54. 429; 56. 445; NM. 1772. 53. 442; GT. 1772. 35. 140; 36. 144; 37. 148; NM. 1772. 71. 588.].

Равную, а быть может, и более значительную, чем Менорке, роль перед началом экспедиции Екатерина отводила и другому острову с превосходной глубокой бухтой, способной укрыть весь российский средиземноморский флот – острову Мальта.

Как уже отмечалось, отношения с Мальтийским орденом в целом складывались к концу 1760-х гг. для России вполне благополучно. Это вселяло некоторые надежды на то, что поверенному в делах России на Мальте маркизу Кавалькабо удастся добиться от ордена Иоанна Иерусалимского разрешения для российского флота пользоваться мальтийскими портами. В инструкции, данной Екатериной II, маркизу указывалось: 1) следовать с эскадрой Спиридова до Гибралтара, затем отправиться на Мальту, 2) добиться частной аудиенции у магистра, передав ему письма российской императрицы, поблагодарив и выразив удовлетворение императрицы приемом российских офицеров, 3) заговорить о надеждах императрицы на то, что орден сохранит свое расположение и в случае посылки русской эскадры, 4) уведомить о ситуации с польскими диссидентами и призвать совместно бороться с неверными, 5) добиться стоянок для российских морских сил и помощи в их снабжении; наконец, 6) Кавалькабо предстояло быть посредником в сношениях Великого магистра и российской эскадры[384 - АВПРИ. Ф. 66/6. Сношения России с Мальтой. Д. 72.].

Форт Святого Эльма на Мальте

Все пункты этой инструкции Кавалькабо исполнил. Он прибыл на Мальту в январе 1770 г. в сопровождении своего племянника, а также подпоручика Преображенского полка Баумгартена (Максимилиан Баумгартен должен был затем через Неаполь доставить корреспонденцию Кавалькабо, но можно предположить, что полномочия у него были более широкие[385 - О роли Баумгартена в установлении контактов с Али-беем и шейхом Захером ал-Омаром см. гл. 8.]) и переводчика Стокса (Stoks)[386 - В те моменты, когда Кавалькабо оставался по какой-то причине без переводчика, у него возникали серьезные затруднения в сношениях с российскими командирами в Архипелаге. Так, например, случилось в 1773 г., когда Кавалькабо извинялся перед Спиридовым, что не смог прочитать его письма, поскольку отослал переводчика в Санкт-Петербург (РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 66. Л. 60, 105).]. Пройдя семидневный карантин, 17 / 28 января Кавалькабо был принят магистром и вице-канцлером, а через четыре дня после обеда, данного в его честь, Кавалькабо получил ответ ордена, в вежливой форме отказывавшего России как в снабжении флота, так и в праве заходить в мальтийские гавани более чем четырем российским судам одновременно. Исследователи сходятся в том, что ответ ордена последовал под давлением французской дипломатии и Бурбонских домов Европы[387 - АВПРИ. Ф. 66/6. Сношения России с Мальтой. Д. 7. Л. 1; Д. 46. Л. 17-24 об.; Настенко И.А., Яшнев В. История Мальтийского ордена. Кн. 2: Мальтийский орден и Россия. Иоанниты в новое и новейшее время. XVIII-XX вв. М., 2005. С. 28-39; Blondy A. L’Ordre de Malte au XVIII e siеcle. Des derniers splendeurs a la ruine. Paris, 2002. P. 159-162.].

Галерея дворца магистров в Валетте

Этот ответ сразу распространили европейские издания. 20 марта 1770 г. «Gazette d’Amsterdam» поместила сообщение:

«С Мальты 5 февраля. В прошлый вторник фрегат русского флота в Средиземноморье высадил сюда маркиза Кавалькабо с частной комиссией российской императрицы к магистру ордена. Он передал магистру послание императрицы, в котором она просит, чтобы все корабли были приняты в портах ордена и чтобы мальтийская эскадра присоединилась к российской. Уверяют, что Совет единогласно решил дозволить заход в свои порты не более чем трем-четырем кораблям России, как это существует в отношении Испании или Сицилии, и не отходить от нейтралитета, который предписан его законами, особенно в разногласиях, касающихся христианских держав»[388 - G.d’A. 1770. № 23; к этой информации Gazette возвращалась и в № 27, а в № 45 опубликовала тексты письма Екатерины от 18 июля 1769 г., переданного магистру, и ответы ордена, датированные 3 и 31 января 1770 г.].

В июне 1770 г., когда корабль «Надежда Благополучия» из Наварина с ранеными и больными шел в Порт-Магон, он остановился на Мальте только для того, чтобы пополнить запасы воды, а на случившийся в это время главный праздник острова – Рождество Иоанна Крестителя – русские моряки взирали только со стороны: «по установленному обыкновению жителей во всем городе производилась ружейная и пушечная пальба и зажжены были местами смоленыя бочки». Тогда в журнале инженер-офицеров флота появилась только краткая запись о Мальте: «Местами хлебопашенные земли, на оных множество деревень, церквей и монастырей изрядно построено, тож довольное число садов и огородов»[389 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 116об. О заходе на Мальту в июле 1770 г. трех английских судов, «приданных нашему флоту», см.: АВПРИ. Ф. 66/6. Сношения России с Мальтой. Д. 74. № 12. Л. 41.].

Однако после победы при Чесме, о которой на Мальте узнали чуть ли не первыми в Европе[390 - Это произошло в конце июля 1770 г.: 29 июля известие о Чесме отправил с Мальты, например, британский консул (Bottari S. Geopolitical and commercial interests in the Mediterranean sea. The reports of Angelo Rutter, English vice-consul in Malta (1769-1771) // Journal of Mediterranean studies. 2002. Vol. 12 (№ 2). P. 249-257).], когда туда прибыл корабль с освобожденными от турецкого плена христианами, отношения Мальты к российской эскадре переменились в более благоприятную для России сторону. Этот поворот закрепляли новыми посылками на Мальту освобожденных от плена христиан или пленников, которых, выполняя свою миссию, орден мог обменять на плененных христиан. Так, 5/16 ноября 1770 г. находясь при о. Наксия, А.Г. Орлов распорядился отправить на Мальту «призовое» судно с 75 алжирцами и с письмами к маркизу Кавалькабо и магистру ордена, чтобы последний выменял алжирцев на столько же христиан[391 - РГА ВМФ. Ф. 188. On. 1. Д. 10. Л. 211o6.]. Вероятно, об этом в январе 1771 г. Кавалькабо сообщал Н.И. Панину. Вскоре новость появилась и в «Gazette d’Amsterdam»: «русские сделали подарок великому магистру Мальтийского ордена, передав 60 пленных алжирцев, которых погрузили на судно через Александрию в Алжир» (то ли часть алжирцев не перенесла испытания в пути, то ли в январе на Мальту попал еще один транспорт с пленными алжирцами)[392 - АВПРИ. Ф. 66/6. Сношения России с Мальтой. Д. 76. Л. 5; G. dA. 1771. № 28.].

К этому времени немало потрудился и российский посланник маркиз де Кавалькабо. Он создал важный канал информации, собирая сведения у капитанов прибывающих на Мальту судов различных стран, оперативно передавая через курьеров и посла Д.А. Голицына в Гааге информацию о военных действиях в Архипелаге, в Египте, близ варварийских берегов[393 - Там же. Д. 74.]. Часть информации, по данным современного историка Т. Фреллера, доставлял России и один из высших офицеров ордена барон Флаксланден (Johan Baptist Anton Flachslanden), располагавший данными о турецких укреплениях и имевший в Восточном Средиземноморье своих тайных информаторов[394 - Freller Т. In Search of a Mediterranean Base: The Order of St. John and Russia’s Great Power Plans during the Rule of Tsar Peter the Great and Tsarina Catherine II // Journal of Early Modern History. 2004. Vol. 8. Issue 1/2. P. 15-17.].

Высказывается мнение, что именно Кавалькабо сумел уговорить вступить на русскую службу графа де Мазена (де Мазина)[395 - Настенко И.А., Яшнев В. История Мальтийского ордена. Кн. 2. С. 36.]. 24 сентября 1771 г. тот на купленном им корабле под предлогом дел в Италии отправился к эскадре Орлова. Кавалер Мальтийского ордена, он оставил магистру де Пинто письмо, которое было передано только через неделю после его отъезда. Де Мазен объяснял свой поступок желанием «воспользоваться прекрасным случаем быть очевидцем войны, которую русские ведут с таким успехом против врагов ордена, и надеждой заимствовать полезные и для Мальты сведения по военному делу у этой храброй и воинственной нации»[396 - Захаров В.А. История Мальтийского ордена в России. М., 2006. С. 93.]. Поступок де Мазена примечателен в двух отношениях: во-первых, мальтийский кавалер все-таки откликнулся на призыв Екатерины сражаться вместе с Россией против общего врага – турок, во-вторых, после Чесменской битвы уже не русские выступают учениками у знатоков морского дела – мальтийцев, но и мальтийцы интересуются их «полезными сведениями по военному делу», песлучаино и суждение Екатерины о де Мазене: «Вот кавалер, закусивший удила»[397 - Там же.].16 / 27 октября 1770 г. судно де Мазена прибыло в Архипелаг, о чем не преминул записать в журнале инженер-поручик Келхен: «Пришло на Паросский рейд и пристало к кораблю “Трех Иерархов” небольшое судно под мальтийским флагом, на оном приехал один мальтийской кавалер, который просит быть при нашем флоте волонтером, кавалер и командер де Мальта Георге граф Мазин»[398 - РГВИА. Ф. 846. Оп. 16. Д. 1860. Л. 39об. Член Мальтийского ордена граф де Мазен ранее был приглашен служить в российский флот, но отказался, сославшись на несходство климата (см.: Настенко И.А., Яшнев Ю.В. История Мальтийского ордена. Кн. 2. С. 28-39).]. Граф де Мазен (Giorgio Giusppe Maria Valperga, count Masino[399 - Так его полное имя приводится в западной литературе (см.: Freller Т. In Search of a Mediterranean Base. P. 16).]), безусловно, был блистательным авантюристом века Просвещения.

Дворец магистров в Валетте. Двор Нептуна

Ему предстояло уже через несколько месяцев, в конце того же 1770 – начале 1771 г., сблизившись с А.Г. Орловым, отправиться с ним из Архипелага в Италию, вести втайне от Орлова разговоры о российском флоте с герцогом тосканским (см. подробнее гл. 7), обещать предоставить такого же рода «разведывательную» информацию венскому двору, а потом уже в Санкт-Петербурге заинтересовать французского посла Дюрана столь же конфиденциальной информацией[400 - По документам, приводимым Захаровым, де Мазен – подданный сардинского короля, командор, граф Мазен де Вальперг. Он приходился младшим братом приезжавшего в Россию министра Мальтийского ордена при венском дворе Мазена, был наставником русских стажеров на Мальте в 1764-1768 гг. В. А. Захаров пишет, что де Мазен находился на русской службе до 1775 г., а затем вернулся на Мальту (Захаров В. А. История Мальтийского ордена в России. С. 93). В архивных документах МИД Франции сохранилось письмо французского посла в Санкт-Петербурге Дюрана к его шефу герцогу д’Эгильону от 7 мая 1773 г., в котором Дюран сообщает, что граф де Мазен, «представитель одного из первейших домов Пьемонта», «22 года прослуживший на море, во время коих он был командующим галерами Ордена», и находящийся на русской службе в чине «генерала-контр-адмирала», поделился с ним своим желанием покинуть русскую службу, как только ему предложат атаковать Швецию. Дюран самым благожелательным образом характеризовал де Мазена и сообщал, что именно через него он имеет информацию о российском флоте (Archive Nationale de France. В 3 800. Dossier 10). На русской службе Мазен состоял в контр-адмиральском чине до начала 1774 г., 30 января 1774 г. он попросил отставки, сославшись на то, что в холодном климате «более продолжать находить себя не в состоянии». Отставка была принята императрицей. О строительстве Мазеном в России «бригантины» по оригинальным чертежам см.: Материалы для истории русского флота. Ч. XII. С. 136-137,228-229,231,270,278.].

Маркиз де Кавалькабо вызвал благосклонность стареющего магистра, в частности, тем, что 18 января 1771 г. во время празднования 30-летия правления магистра де Пинто на Мальте выставил на своем балконе большую картину, изображавшую де Пинто с парящей над ним аллегорической фигурой Славы, внизу картины виднелся порт Валетты, в который входил корабль под русским флагом. «На том балконе, – пишет Кавалькабо в своей депеше, – оркестр оживлял это немалое выражение моих пожеланий о сохранении дней Его преимущества, который выразил мне свою горячую благодарность, т.к. он очень чувствителен ко всякому блеску»[401 - См.: Настенко И.А., Яшнев Ю.В. История Мальтийского ордена в России. С. 35.].

Великий магистр Ф.-Э. Пинто (1681-1773)

Успешность столь яркой демонстрации российским посланником на Мальте чаяний на доброжелательный прием российских судов обнаружилась уже через несколько дней, когда 23 января того же 1771 г. корабль «Ростислав» с ранеными и больными, к тому же требующий сам срочного ремонта, вошел в Большую гавань Мальты. На этот раз российский корабль получил прием весьма почтительный и радушный (а ведь прошло менее года после холодного приема в той же Валетте «Надежды Благополучия»). Капитана Лупандина со «всеми штаб и обер офицерами» в сопровождении маркиза Кавалькабо принял мальтийский грандмейстер Ф.-Э. Пинто: «во оное время было у него все собрание кавалеров малтийских… и как скоро министр с нашим командующим капитаном… в очниедиенц (аудиенц. – Авт.) зал вошли, то помянутой грандмейстер стоял во оном и принимал по своим обыкновениям гораздо изрядно, с болшим обхождением, … без шляп, а потом, накрывшисе, сам дозволил министру и капитану тож накрытца, с объявлением тем, что толко до нашего корабля потребно не будет – всем будет удоволствован»[402 - РГВИА. Ф. 846. Он. 16. Д. 1860. Л. 48об.-49.]. Действительно, с 25 января по 4 апреля мальтийцы починили «весь изведенный червами» «Ростислав», который из Валетты отправился потом в Ливорно[403 - Там же. Л. 49-51. Примечательно, что до Мальты «Ростислав» по воле ветров должен был остановиться на Сицилии, где ему не только отказались салютовать, сославшись на то, что «российский двор с сицилийским о салютации трактата не имеет» (л. 42об.), но и удлинили карантин до 56 дней (вместо 40), а также отказали в предоставлении материалов для корабельного ремонта.]. Еще почти через год 31 декабря 1771 г. на Мальту пришел корабль «Саратов», его опять же встретил маркиз де Кавалькабо, и после аудиенции у магистра находящееся в катастрофическом положении судно было поставлено на ремонт, продолжавшийся до осени 1772 г.[404 - Там же. Л. 58-65. А.Г. Орлов и С.К. Грейг, посетившие Мальту 25 августа / 5 сентября 1772 г. остались так довольны ремонтом корабля, что Орлов наградил команду за старание, пожаловав «нашим служителям» по одному пиастру, а мальтийским мастерам по полпиастра. О прибытии «Саратова» на Мальту сообщали и газеты (G. d’A. 1772. № 21).].

Отношение ордена к Российскому флоту снова переменилось уже после кончины магистра Ф.-Э. Пинто в начале 1773 г. Его преемник магистр Франсиско Хименес де Техада, более, нежели Пинто, придерживавшийся профранцузской ориентации[405 - См. послания французского посла в Дюрана (Archive Nationale de France. В 3 800. Dossier 10).], внял слухам о том, что маркиз Кавалькабо якобы подстрекал мальтийцев к мятежу Кавалькабо оказался в изоляции и даже пережил арест[406 - Подробнее об этом: Blondy A. L’Ordre de Malte au XVIII e siеcle. Des derniers splendeurs a la ruine. P. 201-202.].

Неприятности Кавалькабо на Мальте совпали с напряженным ожиданием того, как поведет себя Россия после заключения мира с турками. В 1774 г. в европейской прессе обсуждался вопрос о том, что Россия хочет на этот раз не просить, а принудить Мальту предоставить свой порт для российского флота. В «Амстердамской газете» написали, что на последовавший отказ Мальты принять более трех военных и двух транспортных судов одновременно «министр Кавалькабо сказал, что тогда мальтийцев будут рассматривать как врагов», после этого посол якобы получил приказ убраться (Кавалькабо покинул Мальту лишь в 1775 г.[407 - Опираясь на документы французских архивов, А. Блонди пишет, что после пребывания на Мальте в 1780 г. Кавалькабо был представлен Людовику XVI и получил дозволение обосноваться во Франции. До конца жизни он получал российскую пенсию из Санкт-Петербурга. Он умер в Париже на ул. Мальты (!) и завещал свой пенсион в 1200 ливров мальтийке Терезе Буагиар (Buhagiar) и двум своим дочкам трех и пяти лет (Blondy A. L’Ordre de Malte et Malte dans les affaires polonaises et russes au XVIII e siеcle // Revue des etudes slaves. 1994. № LXVI/4. P. 740).]), а Мальта стала готовиться к отражению российской атаки. В июле 1774 г. из Неаполя и Флоренции сообщали, что ходят слухи о том, что некое военное мальтийское судно получило приказ немедленно вернуться на Мальту, «ибо 9 военных русских кораблей должны войти в порт несмотря на запрет, и вообще не только 9, но и 30, и вообще: сколько русской императрице надо – столько и войдет»[408 - G. d’A. 1774. № 57.]. Из Неаполя это сообщение дополняли новостями «о разногласиях магистра Мальтийского ордена и русских в Архипелаге после того, как русские объявили, что будут рассматривать мальтийцев как врагов, хотя они не давали к тому никаких оснований. Русские сейчас имеют полную свободу в определенных количествах входить в мальтийские порты. С начала правления нынешнего великого магистра здесь всегда были обеспокоены вопросами поставок продовольствия, дороговизны хлеба… Нынешние сведения с Мальты говорят о том, что они готовят свои укрепления к защите»[409 - G. d’A. 1774. № 62. Сведения от 5 августа 74 г.].

И хотя слухи не подтвердились и войну с Мальтой Россия развязывать не собиралась, тем не менее рассуждения о «российской угрозе» представляются весьма примечательными. В конце 1774 г. возвращавшиеся из Архипелага в Россию суда вновь остановились на Мальте, но из-за карантина даже их офицеры на берег не смогли сойти. Бывший тогда лейтенантом граф Г.Г. Кушелев оставил 27 декабря 1774 г. такое прощальное описание Валетты, свидетельствовавшее о сохранившемся интересе русских к оборонительным сооружениям Мальтийского ордена: «хотя на берег нельзя было съежжать по причине карантина, аднако с корабля было можно приметить, что при строении оной [ла Валетты. – Авт.], натура соединялась с искусством, кажется, что хотели зделать оную непобедимою, ибо множество крепостей регулярно между собою и по правилам лутчей архитектуры связанные и укрепленные каждамо месту свойственным строением устрашить могут и истребить желание покусится атаковать оной. Кагда при том [у] осожденных в воде и правианте не будет нужды. Вада хотя и приведена в крепость, аднако есть и многия цистерны, кои, когда все наполнится, то надолго оный станут, да и еще есть и небольшия родники, кои также в случае нужды помочь могут, хотя вода приводная и допущена не будет»[410 - РГА ВМФ Ф. 315. Оп. 2. Д. 43 (Журнал, веденный на корабле “Граф Орлов” флота лейтенантом Григорием Кушелевым). Л. 8 об.].

Самый значительный успех в приобретении надежной континентальной базы Средиземноморской экспедиции, через которую в течение всей кампании осуществлялась курьерская связь с Россией, куда на зиму приезжали командующие, ждал участников Архипелагской экспедиции в герцогстве Тосканском и его городах Ливорно, Пиза, Флоренция. Однако пребывание русских в Италии – тема отдельных глав (см. гл. 6, 7).

Итак, прохождение в 1769-1774 гг. пяти эскадр российского флота в Восточное Средиземноморье имело значение не только для достижения перевеса в войне с Османской империей. Переброска флота, потребовавшая сложнейших политических расчетов относительно возможных действий больших и малых держав, подготовки баз для стоянок, пополнения припасов, лечения раненых и больных, ремонта судов и т.д., активизировала внешнеполитическую деятельность России даже в тех частях Европы, которые ранее были вне серьезного внимания внешнеполитических ведомств. Успех России обеспечивали, прежде всего, соглашения с Англией и Данией, благожелательный прием, полученный в герцогстве Тосканском, но также невмешательство в российскую акцию Франции, Испании и Неаполитанского королевства, более скромная, чем того желала Россия, но все-таки поддержка Мальтийского ордена и даже Португалии.

Не менее важным было и то, что передвижение из Балтики в Средиземное море превратило «беллетристическую географию» плаваний матроса Василия Кориотского в освоенное вполне реальное пространство, где русские не только поражались увиденному, но и сами готовы были удивлять – сначала своими не вполне пригодными для такого плаванья судами, а затем и неожиданными славными победами.

Глава 4

Военная история средиземноморского предприятия: спорные вопросы

Вскоре от летающих по Архипелагу молний Российских вострепетали стражники Пропонтийские, Дарданеллы, разносится по Босфору страх и отчаяние

    Из речи генерал-прокурора на праздновании заключения мира. 1775 г.

…наше во флоте людьми состояние такое, что мы можем на воде страх и маловремянное делать на берегах десантом разорение турецких жилищ и магазинов, а не к завладению городов долго времянною осадою[411 - РГА ВМФ. Ф. 315. On. 1. Д. 609. Л. 9.].

    Рапорт Г.А. Спиридова А.Г. Орлову. 1773 г.

И.М. Смилянская, Е.Б. Смилянская

История военных операций 1770-1774 гг., предпринятых российским флотом во время Архипелагской экспедиции в Восточном Средиземноморье, столь подробно и тщательно исследована военными и историками[412 - Петров А.Н. Война России с Турцией и польскими конфедератами в 1769-1774 гг. СПб., 1866; Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения. М., 1994. Кн. XIII, XIV; Тарле Е.В. Чесменский бой и первая русская экспедиция в Архипелаг (1769-1774). М.; Л., 1945; Гребенщикова Г.А. Балтийский флот в период правления Екатерины II. Документы, факты, исследования. СПб., 2007, и др.], что, кажется, нет необходимости вновь возвращаться к ее детальному анализу. Вместе с тем, даже подробно изученная, эта история продолжает вызывать споры, противоположные оценки причин и значения побед и поражений. В историографии нет однозначного ответа на вопросы: как оценивать операции 1770 г. в Морее – как героическую страницу русско-греческих военных контактов или как авантюру, повлекшую за собой кровопролитную резню; какое значение для российской экспедиции имела военная поддержка жителей Балкан и Архипелага; смогли ли русские воспользоваться всеми успехами «совершенной победы» в Чесменской битве или в праздниках и салютах упустили неожиданно свалившийся на них успех; в чем выражалось военное господство российского флота в Восточном Средиземноморье – в блокаде Османской империи или в «пиратстве» и угрозе всей левантийской торговле – и было ли это господством или преобладанием. В данной главе предпринята попытка представить наши аргументы в пользу той или иной позиции.

Первый опыт русско-греческого взаимодействия в Морее: надежды и разочарования

Пелопонес и славный в древности Лакадемон уже под скипетром Российским, и полдень странным божественнаго промысла действием сходится с севером… там Россиянин входит в подвиг Апостольский: там нечестие возростшее истребит и вере утесняемой подаст свободность.

    Платон (Левшин). Проповедь на день Петра и Павла. 1770 г.

В отличие от черногорского «происшествия» 1769 г. (см. гл. 2) военные действия, открывшиеся в Морее с приходом первых двух эскадр, разворачивались по заранее разработанному плану. Главной особенностью этого плана было взаимодействие греческих повстанцев и российского флота. Начало совместных действий предполагалось осуществить на юго-западе Пелопоннеса (Морей) сразу по подходе российского флота к берегам Греции. Выбор пал на Пелопоннес (а не на Черногорию) и, соответственно, на союз с греками[413 - По сведениям Ариадны Камариано-Сиоран, Г. Папазоли предложил А.Г. Орлову ориентироваться на майнотов, горцев южной Морей, имевших репутацию храбрых воинов. (Camariano-Cioran A. La Guerre Russo-Turque de 1768-1774 et les Grecs // Revue des etudes sud-est europеennes. Bukarest, 1965. T. III. № 3-4. P. 518, 519).].

Английский посланник Кэткарт сообщал в Лондон в первые месяцы войны о своих беседах с одним из греческих эмиссаров Г.Г. Орлова (видимо, с И. Палатино). Тот убежденно говорил о том, что «греки жаждут свободы, и небольшая (как оказалось, греками ожидалась большая. – Авт.) помощь даст им возможность добыть ее, а укреплением Коринфского перешейка сохранить ее. Албания, Эпир, Занте, Кефалония и соседние острова последуют примеру Морей. Кандии восстать трудно: на ней много турецких крепостей; но можно укрепить один или два острова в Архипелаге и тем воспрепятствовать снабжению Константинополя съестными припасами через Дарданеллы»[414 - Цит. по: Соловьев C.M. История России с древнейших времен. Кн. XIV. С. 273.].

В своем рескрипте от 29 января 1769 г. Екатерина II прямо говорит о предстоящей диверсии со стороны Морей и Архипелагских островов. Предписывая А.Г. Орлову подыскать хороших кормчих для эскадры, она имела в виду лоцманов, знакомых с итальянскими (Италия рассматривалась как место промежуточной стоянки кораблей) и с греческими, а отнюдь не черногорскими, берегами.

Г.А. Спиридов тоже в самом начале 1769 г. составил обстоятельную записку с описанием погодных и гидрографических условий района Морей[415 - Напрасно В.О. Ключевский иронизировал по поводу просьбы императрицы прислать ей из Лондона карту Средиземного моря: в Адмиралтействе располагали определенными знаниями о Средиземноморье.]. В этой записке Спиридов настаивал на необходимости иметь флоту пристанище по его прибытии в Средиземное море. Он полагал, что роль такого пристанища могли бы выполнить Корон и Модона (Метони) в Морее, не исключая, правда, и порта Валоне (Авлоне) в Албании. Только имея порт, настаивал он, можно идти к Коринфскому перешейку и в Архипелаг[416 - АВПРИ. Ф. 89/8. Сношения России с Турцией. Д. 1883. Л. 3-9.]. И если ко всему сказанному добавить особое внимание в России к боям греческих повстанцев в районе Коринфа, то можно заключить, что перед первой эскадрой стояла стратегическая задача овладеть портом в западной Морее и двинуться на захват Коринфского перешейка для того, чтобы отрезать Морею от остальной Греции и тем нанести серьезный урон противнику. Кстати, в письме к Вольтеру конца июля 1770 г. Екатерина писала: «… от греков зависит воззвать к жизни Грецию. Я сделала все возможное для украшения географической карты сообщением Коринфа с Москвою. Не знаю, что из этого выйдет»[417 - Переписка российской императрицы Екатерины II и господина Вольтера, продолжавшаяся с 1763 по 1778 год. Перевел с французского Иван Фабиян. М., 1805. Ч. 1. С. 97.].

С точки зрения военно-морской стратегии начала XX в. этот план был весьма уязвим. Историк военно-морского флота лейтенант флота Н.Д. Каллистов, полагавший, что разработка стратегического замысла принадлежит А.Г. Орлову, упрекал его «в нарушении элементарных требований морской стратегии», поскольку он «предпринял эти действия с моря в то время, когда турецкий флот еще господствовал во всех своих водах». Каллистов заключал, что печальный конец сухопутного предприятия в Морее был возмездием за это нарушение[418 - Каллистов Н.Д. Архипелажская экспедиция // История русской армии и флота. М., 1912. Т. 8. С. 56. О «несостоятельности» морской стратегии Орлова и Екатерины пишет и современный исследователь Г.А. Гребенщикова (Балтийский флот в период правления Екатерины II. С. 190).]. Если военные историки правы, то остается признать, что стратегические планы Екатерины изначально содержали крупный просчет. Но реализация этих планов зависела, и это понимали в Петербурге, не от ограниченных сил военных первых двух эскадр, а – прежде всего – от совместных действий греческих повстанцев, чью численность подсчитать не представлялось возможным.

В инструкции, врученной адмиралу Спиридову перед отплытием эскадры, отсутствовало детальное предписание относительно его образа действий в Средиземном море, «бо по дальности места и по несведению людей и нравов», полагала Екатерина, нельзя было предусмотреть с достаточным основанием все «случаи», ожидавшие русский флот[419 - Цит. по: Уляницкий В.А. Дарданеллы, Босфор и Черное море в XVIII веке. М., 1883. С. XCV.]. Действительно, многое в будущих операциях представлялось неопределенным, и командованию следовало принимать самостоятельные решения в зависимости от меняющихся обстоятельств или от изъянов информации, которой оно располагало.

В силу этого на А.Г. Орлове, находившемся поблизости от предстоящего места действий и облеченном обязанностью готовить восстание греков, лежала особая ответственность. И его внимание было сосредоточено на районе Мани. 6 января 1769 г. к Екатерине II обратились капитаны, разделявшие власть над Мани, фамилии многих из них упоминались в документах миссии Г. Папазоли[420 - Это были Г. Мавромихали, М. Трупах, Г. Глигораки [Григораки], А. Кумундураки, М. Кавалье-раки, П. Христаки (последние три имени в русском тексте были искажены); кроме них прошение подписали три члена семьи Палеолог и др. (Из бумаг графа Григория Григорьевича Орлова. Копия с прошения Греческаго народа к Императрице Екатерине II, от 6 января 1769 года // СбРИО. СПб., 1868. Т. 2. С. 284-286).], с прошением подать грекам «руку помощи». Они утверждали, что сами сохраняют вольность, борясь с турками (отсюда, видимо, возникло деление императрицей греков на находящихся под турецким игом и вольных «поборающихся», которое содержится в рескриптах Эльфинстону и Арфу), и писали: «Но что в собственной нашей вольности в разсуждении общия православнаго нашего рода гибели?» Война турок против России, «врожденная к престолу вашему склонность, послушание и благоговение наше не попускают нам больше остаться без действия». А далее следовали уже известные заверения о 40 тысячах воинов Мани и 100 тыс. остальных пелопоннесцев («во всем Пелопоннисе людей, способных к войне, щитается, кроме нас, более ста тысяч»), не считая остальных жителей Эллады, Фессалии, Македонии и Химары, и «все сии [пребывают] в единомыслии с нами, и все мы намерены и готовы пролить и самую последнюю каплю крови нашея для службы Благочестивейшия Державы Вашея и для освобождения православныя братии нашея», «есть ли только во укрепление себе получат сильную руку вашу»[421 - Копия Прошения Греческаго народа. Там же. С. 285.]. (Как при таких заверениях не могла ни возникнуть у организаторов Архипелагской экспедиции надежда на успех сухопутных военных действий при поддержке русского флота!)

С весны того же года у Алексея Орлова установились связи с маниотскими (или майнотскими) капитанами. Контакты осуществлялись через Триест, где у Орлова были свои «корреспонденты»[422 - Об этом сообщает А.М. Голицыну из Венеции в мае В.С. Тамара, назначенный переводчиком к маркизу Пано Маруцци и вовлеченный в подготовку восстания греков, вероятно, в связи со своей «Запиской о греках», поданной Н.И. Панину 21 декабря 1768 г. (См.: Арш Г.Л. Российские эмиссары в Пелопоннесе. С. 65-66. Он же пишет о своих намерениях установить «через своего человека» собственные отношения с агентами А.Г. Орлова (как он пишет, «негласными корреспондентами гг. Острововых»). Следовательно, у вице-канцлера Александра Михайловича Голицына было «свое око» в Венеции (К биографии графа А.Г. Орлова-Чесменского // Русский Архив. 1876. Кн. 2. С. 282-284). Для переписки с Санкт-Петербургом В.С. Тамара имел собственный шифр, который извлек из бумаг Тамары маркиз Маруцци, копаясь в них в отсутствие их хозяина. Таким образом, имело место взаимное недоверие, перлюстрация корреспонденции и даже слежка..]. А осенью, в октябре 1769 г. Орлов отправил письмо главе майнотов Георгию Мавромихали, детально описав мероприятия, необходимые для организации совместных действий[423 - Орлов предлагал подготовить казармы для русских подразделений, запасти для них продовольствие, доставить для нужд армии вьючный скот, послать в турецкие крепости людей, способных нейтрализовать турецкую артиллерию. Сигналом к началу восстания должно было стать появление в водах Морей российского флота, тогда-то и следовало призвать народ к вооруженному выступлению (Camariano-Cioran A. La Guerre Russo-Turque de 1768-1774 et les Grecs. P. 523). О роли Мавромихали в событиях 1770 г., а также письма А.Г. Орлова, Н.И. Панина и императрицы Екатерины разным представителям семьи Мавромихали см.: ??????? ?. ???????? ??? ??? ???????? ??? ??? ???? ????? ??????????????? ???????????? (1770) // ??????????????. 1956. № 1. ???. 50–107.].

В своей деятельности А.Г. Орлов должен был предусмотреть и возможные осложнения в продвижении флота к берегам Греции, и облегчить пребывание эскадры вдали от российских баз не только путем организации складов боеприпасов и продовольствия, строительства госпиталя, снабжения флота опытными лоцманами, посылки брата Федора в Порт-Магон на встречу флота, но и через обеспечение экспедиции широкой поддержкой со стороны греческих и славянских[424 - В русских источниках того времени «славянами», «славонами», «славонцами» именовали сербов – жителей Черногории и Далмации.] капитанов. И в этом Алексей Григорьевич преуспел.