Семь мелодий уходящей эпохи

Хоронили Пельше Арвида Яновича на следующий день. Это были мои первые «высокие» похороны. Брежнев умер за десять дней до моего прихода в дивизию, а похороны Андропова я удачно пропущу в следующем феврале, кантуясь с осложненным бронхитом в госпитале МВД. Помню, что часа за три до начала мероприятия нас стали расставлять на Красной площади. Продольными и перпендикулярными солдатскими цепочками сердце нашей Родины поделили на ровные квадраты или прямоугольники размером с волейбольную площадку. Наш батальон оказался в самом центре Красной площади между ГУМом и мавзолеем. Через какое-то время внутрь каждой площадки вошли по два сотрудника в однотипных гражданских костюмах. У каждого из них был складной зонтик. Уж не знаю, обычный это был зонтик или зонтик специального назначения, но однотипные сотрудники вели себя раскованно, шутили с нашими бойцами, не забывая поглядывать на наручные часы.

Прошло еще какое-то время, и площадь стала заполняться «обычным» народом. Скорбящих в неутешном горе представителей трудовых коллективов столицы подвозили на автобусах и системно запускали в сектора, ограниченные нашими телами. С момента их появления я уже не мог поворачивать голову в сторону мавзолея и совсем не представляю, как там все происходило. Удивило меня, что приехавшие для проводов государственного тела «рядовые москвичи» мало скорбны лицом, шумны, задорны, дамы средних лет плотно пытались общаться с ближайшими бойцами, постоянно чередуя абстрактное материнство с умеренным девичьим кокетством. В какой-то момент мне показалось, что о покойнике правильно скорблю только я. Оказалось, что я ошибся. Проверенные в деле представители трудовых коллективов копили свою посильную скорбь до момента ее истребования, который и наступил с приходом на трибуну мавзолея генсека Андропова и его политических сослуживцев. Теперь я увидел другие лица, где и уместная скорбь, и верность избранному курсу, и сокрушительная уверенность советского человека в завтрашнем дне…

Наконец дело дошло и до урны с прахом. Многие женщины совершенно неожиданно для меня развернулись к мавзолею спиной, продолжая с интересом следить за ходом церемонии уже через зеркала своих пудрениц и косметичек, поднятых высоко над головой…

Хорошо мечтать и строить планы в статичном солдатском строю, думать о жене и о маленькой дочери, которой скоро четыре месяца…

Чистовое ошкуривание стены в свете мощной лампы, оттеняющей все огрехи финишной шпаклевки, занятие механическое и монотонное, руки заняты, а голова свободна для новой встречи в дрожащем тумане прошедшего времени.

O tempora, o mores!

В моем сознательном детстве у меня было мало игрушек, но все они были очень любимые. Белая легковая пластмассовая машинка «Татра», у которой кузов крепился к инерционному шасси двойной резинкой для трусов, металлический автокран, на крюк которого я почему-то цеплял сырую картофелину, большой жестяной троллейбус на батарейках, у которого даже светились фары, и он сам катался по комнате.

Заветных мечт и сложных желаний я до пяти лет не имел, а потому всегда знал, чем себя занять в минуты детского досуга на большом ковре посредине большой комнаты в нашей маленькой хрущевской квартире. Я не считал, что у меня мало игрушек – у моих приятелей набор востребованных для игры предметов тоже вполне можно было сосчитать на пальцах одной руки.

Это длилось ровно до того времени, пока у моего лучшего друга, что жил этажом выше, не появилась детская железная дорога. Впрочем, наверное я все же хотел электрического пингвина со светящимися глазами – такой электрический пингвин был у нас в детском саду. Еще я хотел летающие колпачки, еще набор «Ловись рыбка” с картонными рыбами, которых нужно было ловить на маленькую удочку с подковообразным магнитом вместо крючка. Впрочем, худо-бедно иногда удавалось поиграть в эти игрушки в детском саду.

Когда я пошел в школу и границы чувственного мира для меня раздвинулись, захотелось мне игрушек новых и даже совсем заграничных: теперь некоторые мои новые приятели из класса удивляли меня образцами западного детпрома.

Впрочем, хотел-перехотел. Я не был завистлив и успокаивал себя в итоге убеждением, что все у меня когда-нибудь будет.

В ранне-зрелом возрасте я очень ответственно покупал игрушки для дочери. Конечно, легче и совсем приятней это было бы делать для сына, но мечты о совместном многочасовом походе за мужскими подарками я отложил до появления внука.

Впрочем, случился праздник на моей улице много раньше. Возникла у нас в семье несколько лет назад приятная необходимость делать осмысленные гендерные подарки внучатому племяннику жены – шустрому гиперактивному первокласснику.

Помню, как я старательно погрузился в отдел с машинами, тракторами, строительными кранами и прочими игровыми атрибутами счастливого и правильного мальчукового досуга. Я уже держал в руках коробку с американской штурмовой винтовкой М-16, исполненной в натуральную величину, глаза мои горели от возбуждения. Эх, сколько бы я своих дворовых друзей ухандокал бы одним видом этого карамультука без всякого боя.

– Не спеши! – сказала мне жена, – правильно будет позвонить его матери и спросить, что он хочет сам.

– Какая необходимость в этом! Это офигительный подарок, главное, чтобы он не описался от радости на пороге. Мне бы кто в моем детстве…

Жена, впрочем, уже набирала номер племянницы.

– Вот, что я тебе говорила, мальчик хочет Бакугана.

– Кто это или что?

Я немедленно вспомнил из мохнатого прошлого студента по фамилии Лагукан, а потом понял, что в моей плотно наполненной голове неожиданно образовалась непредвиденная вакуумная полость.

– Пойдем разбираться, – ответила жена и решительно устремилась к консультанту в яркой магазинной униформе.

– Я не понимаю, что это такое и как в это можно играть. Какой тут вообще может быть смысл или научательное свойство.

Жена тоже скисла при виде фантастических цветастых шаров, но от ответа воздержалась.

– Я понимаю, например, кубик Рубика или шарик Марика какой-нибудь, но в это говно как ребенок будет играть! Это же пластмассовый рак мозга и его метастазы!

Надо сказать, что мальчику Бакуган очень понравился, и он целый вечер мне рассказывал про коварный мир бакуганов и их многообразие.

Возможно, мальчик повзрослеет, и через год ему захочется настоящей мальчишеской игрушки, думал я, глядя на противный трансформирующийся шар.

Через год я опять бодро направился в отдел «правильных» игрушек.

– Не старайся! В этом году мальчик хочет Биониклов.

Уже по названию я понял, что нам, как и в прошлом году, придется трясти магазинного консультанта.

Чудовищный трансформер от фирмы Лего занимал пылкий ум мужающего ребенка.

– Давай не пойдем на поводу и купим ребенку нормальную человеческую игрушку. Вон, какие замечательные машины на радиоуправлении. Я в его возрасте все время за металлическим конструктором проводил.

– Давай сделаем, как хочет ребенок.

Я не стал возражать, и новый чудовищный монстр с супермечами вместо рук, на гусеницах вместо ног, с космическими лазерами на груди и атомной бомбой в заднице весь вечер занимал ум юного командира мутантов.

В следующем году мы уже сделали все правильно – заказали подарок заранее по интернету. Теперь внучатого юношу волновала лаборатория юного химика.

– Вот и славно, – сказал я жене, – мальчик взрослеет и возвращается на накатанную человечеством колею. Ничего не имею против самого хорошего химического набора.

– Я хочу синтезировать яды, – сказал мне именинник на ухо за праздничным столом.

– Зачем тебе, такому хорошему мальчику, нужны яды? Можно же просто выращивать кристаллы поваренной соли или в фиксаж таблетку гидроперита бросить, – поделился я с ним своими знаниями о самостоятельной подростковой химии.

– Я и мой друг Петя Печенкин любим все про мертвецов и про смерть. Яд нам нужен для опытов.

Внучатый явно не чувствовал во мне потенциального предателя.

O tempora, o mores! Что год грядущий нам готовит?…

Глухо-не-мой день

Жизнь в большом современном городе, особенно если это Москва, заставляет человека разумного быть внимательным и осторожным, вырабатывать необходимые навыки и следовать определенным правилам. Впрочем, иногда даже стройная и отлаженная система может дать неожиданные сбои.

В свое время я настойчиво пытался прививать жене и дочери навыки по организации комфортного передвижения в метрополитене. Объяснял, почему не надо садиться в начало любого вагона, где пассивная вагонная вентиляция имеет мертвую зону и жарким летом даже у абсолютно здорового и худого человека уже через минуту по шее начинает струиться пот. Как по вытертому ногами полу на перроне определить место двери остановившегося вагона. Почему нельзя располагаться в вагоне с сумкой на плече или в песцовой шапке у открывающейся двери.

Потом пришла пора новых «как нельзя» и «как надо» применительно к реалиям автовождения, передвижения по современному капиталистическому городу, шоппинга, сбора грибов, путешествий, пикников, защиты жилища, безопасности собственных детей. В этих вопросах, как мне казалось, я достиг совершенства.

Перед самым новым годом мы с женой одновременно остались без автомобилей – сработал знакомый мне закон подлости: если у вас несколько автомобилей, то ломаются они одновременно. А нам в банк, именно сегодня и желательно побыстрее.

– Будем ловить машину, – сказала мне жена и с тоской посмотрела на грязный бруствер сугроба, который отделял нас от дороги.

– Ну, что же ты их не останавливаешь, вон сколько машин мимо едет. Подними руку, холодно же.

Вот мне и представился удобный случай объяснить неискушенной женщине, что спонтанный фрахт транспортного средства с незнакомым водителем имеет свои тонкости и требует системного подхода. Тут на все надо обращать внимание – и на автомобиль, и на водителя за рулем.

Машин на Волоколамке всегда много. Водители учтиво сбавляли скорость и вопросительно смотрели на нас, я махал рукой, чтобы они ехали дальше, и объяснял жене, что меня не устраивало в каждом конкретном случае.

– Вот, видишь, «шестерка» без правого зеркала. А эта машина не едет, ее ветром под горку катит. Эта нормальная, но шофер Ленина видел. У этой руль справа. О, мама, тут прям какой-то Шрек за рулем! Это двухдверная, входить-выходить неудобно.