Семь мелодий уходящей эпохи

– Я из администрации, хочу ознакомить вас с информацией, – это привычный, знакомый ответ.

– Из администрации президента? – Теперь даже через дверь слышно, что представитель администрации нервничает и ему нужно время для подбора новой, более сокрушительной нейролингвистической стрелы.

– Мы так и будем разговаривать через дверь?

Впрочем, я скоро нашел самую короткую форму общения с представителями администрации. Теперь я открываю дверь и выжидательно смотрю на благовестника.

– Здравствуйте, меня зовут Иван, я пришел довести до вас информацию.

– Здравствуйте, а меня зовут Игорь, я могу предложить вам болт с обратной резьбой.

Дальше я просто улыбаюсь, как бригадир продавцов гербалайфа…

Аппетит повышается у меня не сильно, и маленькие победы над сетевым маркетингом моему душевному состоянию погоды не делают, если учесть, что я тоже в этих диалогах использую выстраданные опытом заготовки.

Впрочем, иногда случается пальба из орудий крупного калибра.

Недавно я достал из почтового ящика извещение на получение заказного письма. Предполагая, что на почте может быть обед или тихий час, я позвонил по телефону для справок, указанному в извещении. Трубку взял человек – если женщина, то очень недобрая.

– Почта! – рявкнули на том конце провода с такой неприязнью, что если бы я кушал в этот момент кефир, немедленно перестал бы это делать от встречного чувства.

– Здравствуйте, у вас обед во сколько?

– Где? – рявкнуло в трубке

– У вас! – я не ослышался, она же ясно гавкнула, что она почта.

– Где?

– На почте.

– Где?

– Что где? На почте, у вас!

Я хоть и сторонник реалистического метода в литературе, но не гнушаюсь приемами разными – гипербола, гротески там и все такое. Тут же у меня стала подкипать внутренняя головная гуща, я не мог определить не только жанр нашего разговора, но и угадать его возможное окончание, про результат же и говорить нечего.

– Где? – почтовая ведьма теперь уже просто визжала о том, что хочет моей смерти. На долю секунды в моем сознании возникло лицо Грефа и обида на него, но я сообразил, что Греф – это другая обида, а сейчас мне нужно собрать воедино бытийную силу и ошметки разума.

– Давайте так, это почта? – я привнес в голос доверия, как это делают в плохих фильмах добрые следователи.

– Почта, что же еще!

«Что же еще» – это хорошо, это убедительно и справедливо.

– Обед у вас есть? – я добавил голосу еще добра и у меня получился не просто добрый следователь, а добрый следователь, отпускающий преступника на свободу.

– Где? – отпускающий на свободу не сработал, почтовая снова принялась вопить в трубку.

– Хорошо. Мне пришло извещение на заказное письмо, а на извещении – номер телефона. Я звоню узнать, нет ли у вас обеда.

– На почте обед есть, а в отделе доставки обеда нет! И теперь послушайте, что я вам скажу…

У меня не было возможности ее слушать, так как теперь хотел говорить я.

– Милейшая, послушайте, что я скажу. Тон вашего голоса и способ общения говорят о том, что вы не старая, но очень некрасивая женщина, у вас нет мужа и больше никогда не будет. Еще вы ненавидите свою работу, но будете до конца дней работать на почте. Уверен, что если у вас рядом есть большой обшарпанный рыжий сейф, вам иногда хочется сильно разбежаться и разбить об него голову.

Я произнес все очень выразительно и положил трубку, лишив ее ответного слова.

Сразу после разговора я не вспомнил старого графа, но именно тогда мне безумно захотелось ухи стерляжьей, расстегая с визигой, свиной поджарки, грибной солянки и ведро крюшона.

Три женщины

Меньше всего я сейчас склонен думать, что человек обретает внуков для удовольствия и тихой радости.

Я без малого три года дед, и весь этот срок моего нового грустного качества наполнен упругими мыслями и неожиданными откровениями.

Будучи человеком въедливым, я всегда старательно делил свою жизнь на этапы, отмечая для себя обязательные смыслы своих новых качеств, где школьник, студент, муж, солдат, отец – на самом деле, лишь произвольно исполненные верстовые метки моего поступательного хода из точки А в точку Б.

А – это долгое и пронзительное «а-а-а» среди казенного кафеля в родильном доме. Б – это Бог, который меня встретит независимо от моих представлений о нем и о том, на каких шурупах и растяжках держится вселенная, а может, и не держится вовсе, а несется всегда, в никуда, из ничего, теперь и вовсе без моего присутствия.

Три женщины сидели у воды. Можно сказать, что сидели они в почти море на стыке воды и суши спиной к берегу – моя жена с дочерью и между ними внучка.

Я же сижу на берегу и смотрю на них неотрывно. Возможно, от настойчивого солнца, что наметило свой ход к горизонту, а, может быть, и вовсе от мимолетного ощущения правильного хода сиюминутной жизни я начинаю усложняться слезами.

Как быстро движется солнце, не сегодня – вообще. Как быстро выросла моя дочь, превратившись во взрослую даму. Какая красивая, молодая и шумная у моей внучки бабушка. А вот кто этот маленький человек с двумя лейками – я вообще не могу понять, чувствуя уже давно, что люблю его совсем не так, как любил дочь. Мне давно делается неуютно, когда увлекшись игрой с внучкой, я встречаюсь глазами с дочерью. В них в такие минуты нет ничего кроме глубокого материнского счастья, но я готов предположить наличие у дочери внутренней обиды, ибо дед из меня получился интересней, чем отец.

Я был плохим отцом, прежде всего оттого, что был излишне молод. Одеть, обуть, накормить, купить много хороших игрушек, устроить в правильный детский сад, в человеческую школу – это я делал великолепно. Жена ставила задачу, и я бросался ее выполнять, выполнять на отлично, как и подобает правильному главе семейства.

Была общая ответственность, расписанные обязанности, были функции, обозначенные четко и определенно. Я им старательно следовал, по-военному определяя время для выполнения поставленных задач. Наверное, это правильное слово – задача. Я определял для себя жизнь вместе с собственным ребенком как задачу по его последовательному взрослению. Я любил завершение каждого процесса с хорошим результатом: это когда ребенок спит здоровым сном в проветренной комнате, а я приступаю к выполнению задач собственных, которые меня занимали много больше.

Как иначе? Сменялись формации, странные очереди за хлебом в декабре 1991 и необычный квартирный телефон без провода с большой антенной, газовый пистолет в кармане куртки и стопка листов на кухонном столе, которые к утру я превращал в очередную главу своего программного романа, лекции в институте и «касса» (картонная коробка с 10-ю ячейками) с электронными часами, которые я должен к утру отремонтировать за тем же кухонным столом. Много чего еще было потом на исходе века двадцатого…

Все это совсем рядом, но уже не дотянуться…

Дедом быть и ново, и волнительно, потому что ощущение каким быть нужно – присутствует, есть обретенная мудрость общего свойства, а навыка нет. При этом меньше всего я склонен сейчас думать, что человек обретает внуков для удовольствия и тихой радости.

– Можно я прикрикну на нее? – спросил я дочь в один из дней нашего совместного отдыха. Мы оба были без сил, потому что внучка в этот день очень капризничала и по всем российским мерками уже выпила из нас всю кровь, необходимую для жизни на оставшийся день.

– Нет, папа, на мою дочь нельзя повышать голос, она свободный человек и живет в свободной стране.

– Согласен! – сказал я и не слукавил, потому что был на самом деле согласен, допустив мимолетную слабость. Наверное, и для дочери в этот момент было очень важно мое убедительное согласие для ее маленькой победы на пути фиксации собственного мнения.

Замечательно! Дочь-то ходит в Афинах к психологу, а мне все это за что?

Специально кричать на маленького любимого человека я не собирался, но скоро вызрел убедительный повод, и мне пришлось повысить голос на ребенка. Реакция внучки меня поразила. Она не испугалась, но очень удивилась.

– Деда шутит! – принялась она то ли объяснять прибежавшей на громкий звук с балкона бабушке, то ли искать подтверждения.