Семь мелодий уходящей эпохи

Я глубоко увлекся селекцией, жена же тем временем закипела:

– Слушай, эксперт, у меня сейчас нос от холода отвалится!

Ну, вот, что доктор прописал. Я выудил из потока машин чистенькую бежевую четверочку. Машина остановилась, и вежливый водитель предупредительно открыл мне дверь. Приятный улыбчивый мужчина средних лет без всяких разговоров согласился за сто рублей отвезти нас в банк.

– Все надо делать правильно, – сказал я назидательно и не без гордости жене, усаживая ее на заднее сидение.

Сам я сел рядом с водителем и сразу с удовлетворением отметил, что в салоне не жарко. Отечественная автопечка не гудит как ТУ-134 на взлете и не обезвоживает глаза и горло как аравийский самум, а просто греет. Водитель некурящий – ни сигарет, ни спичек я в машине не заметил. Не звучит «Владимирский централ» по «Радио Шансон» – в машине вообще отсутствует магнитола. Спинка моего сиденья не хрустит и не падает на колени жены, а уверенно фиксирует мой позвоночник. Непривычно маленькие вазовские стеклоочистители суетливо скребут по стеклу, посильно выполняя свою функцию. Машина без изысков, но ухоженная, и это приятно. Мне же приятно еще и то, что я подошел к вопросу системно, и мы не плюхнулись в первый подъехавший рыдван. И пусть нам ехать совсем ничего – километра три, зато мы имеем относительный комфорт, вполне соответствующий оговоренному денежному эквиваленту.

Машина, с неоправданной прытью рванула от обочины в левые ряды, водитель при этом отчаянно крутил головой, не доверяя маленьким боковым зеркалам. Разумно, подумал я. Как же иначе на наших дорогах, тем более зимой, в сумерках, да еще когда валит снег.

Закрепившись в левом ряду, водитель вдруг что-то очень быстро стал чирикать карандашом в маленьком блокноте. «Два писателя в одной машине, многовато будет, – подумал я. – Лучше бы руль держал всеми руками». Он протянул мне блокнот и карандаш. «Куда ехать?» – было написано в блокноте.

Я растерялся от неожиданности, слабо понимая, как мне навигировать в таком формате. Вместо того, чтобы писать, я почему-то стал очень громко произносить ключевые слова – «туда-туда», «банк», «разрыв», «налево», «тут близко», сопровождая сказанное неожиданной для меня пластикой рук. Водитель поправил свернутое мною зеркало и выразительным жестом предложил мне ответить ему письменно. Взяв в руки карандаш, я обреченно посмотрел на жену.

Добрая женщина, когда поняла, что я не дерусь с водителем и не сошел с ума, осознав раньше меня, что нас везет глухонемой, сделала все, чтобы помочь мне успокоиться и взять ситуацию под контроль.

– Сегодня явно не твой день, – произнесла она нехорошим голосом и отвернулась к окну.

Что ж, ситуация, в которую мы попали, уникальна хотя бы тем, что из нее не надо делать никакого вывода, успокоил я себя неожиданным открытием. Вероятность ее повторения практически невероятна. Скорее, в следующий раз мне попадется слепой водитель, и я это замечу сразу.

Я передал водителю блокнот с подробной информацией: «Прямо 2 км. Там налево – покажу. 100 руб.».

Водитель резво схватил блокнот, и по тому, как близко он поднес его к глазам, я понял, что сегодняшний день отличается просто редким везеньем: видел он тоже не так хорошо, как нам бы этого хотелось. Состояние тревожности и напряжения сменил страх, пусть еще не животный, но вполне конкретный и оправданный. Мы с женой этот маршрут знаем до каждой трещинки в асфальте и прекрасно понимаем, что остановить машину в левом ряду Волоколамского шоссе в потоке невозможно. Теперь нас спасет только разворот через разрыв. Если мы сумеем человеку за рулем обозначить этот разворот на грязном заснеженном асфальте и он выполнит маневр правильно, тогда уже нам легко будет показать ему конечную точку нашего маршрута.

Мы с женой нервно следили за приближающимся разворотом, чтобы сделать отмашку, напряжение нарастало, а наш Герасим в самый ответственный момент принялся опять что-то пописывать в блокноте у себя на колене. «Можно 120 рублей?», – прочитал я и немедленно закивал головой.

Да хоть 200, только чтобы доехать нормально! Водитель улыбнулся, словно уловил мою малодушную мысль, и опять зашуршал карандашом.

– Что он тебе написал? Что ты ему киваешь?

Моя жена, как человек волевой и ответственный тоже любит контролировать ситуацию.

– Торгуемся, – ответил я машинально, напряженно глядя на дорогу.

– Когда торгуются, так быстро головой не кивают, – сказала мне назидательно жена. Надо же, тонкая ирония и безупречная логика даже в экстремальной ситуации присутствуют в человеке сильном и образованном. Я порадовался за жену, но не ответил ей, так как опять получил письмо.

«Далеко еще?» – водитель уточнял маршрут.

– Здесь, налево, налево, на-ле-во!

Теперь я и орал и махал руками. Он отвлек меня своей новой запиской, и мы едва не проскочили разворот. И все же, мы совершили долгожданный маневр. Машину замотало на мокрой снежной каше, но водитель быстро поймал ее.

Мое настроение улучшалось. Наше абсурдное авто-эпистолярное приключение подходило к концу. Я показал водителю, где остановиться, и немедленно расплатился с ним.

В банке была небольшая очередь, и жена воспользовалась этим, чтобы прочитать мне лекцию о мягкотелости некоторых мужчин.

– Ну, а зачем ты ему доплачивал? Он нас чуть не угробил, а ты ему еще бонусы раздаешь. Нельзя быть для всех хорошим. Я бы ему сказала, вернее написала! И уж во всяком случае, сейчас машину ловить буду я!

Выйдя из банка, мы вновь увидели нашего молчаливого приятеля, который двинулся нам навстречу с широченной улыбкой. Он протягивал нам блокнот. Жена крепко сжала мой локоть, впрочем, я и сам почувствовал себя неуютно.

«Обратно поедете? Довезу недорого», – прочитали мы на листочке.

Я с надеждой посмотрел на жену. Она решительно взяла у водителя карандаш и стала что-то писать в блокноте, после чего махнула ему рукой и неожиданно потащила меня вглубь темного незнакомого двора.

– Что ты ему написала? Куда ты меня тащишь?

Все происходило очень быстро, я не успевал контролировать ситуацию.

– Не оборачивайся, – жена шипела как матерый заговорщик. – Написала, что живем мы здесь…

ТольВаныч

Лет эдак тридцать пять назад мой папа отправился в лес за грибами.

Дело было рядом с Москвой в лесу при Хованском кладбище. Папа, будучи художником широкого свойства и при этом человеком очень хозяйственным, грибы не делил на категории, не взирал на их возраст и степень бытийной изношенности, а потому очень быстро забил всю тару рядовками обыкновенными, свинухами, дубовиками, зеленухами, склизкими валуями и сыроежечным ломом. На выходе из леса он наткнулся на огромную грибницу молодых опят.

Мой папа не мог проявить креативность, потому что тогда не было такого слова, но смекалку и находчивость никто не отменял. Он стянул с себя сизые протертые штаны для проведения тренировок, они в СССР так и назывались – тренировочные, замкнул нехитрым способом выходы из штанин и принялся набивать чудо-сумку упругими холодными грибами. Тренировочные штаны имели в то время замечательное свойство принимать форму любого спортсмена за счет резервного материала в коленях, потому грибов в штаны поместилось очень много.

Собственно, то, что ТольВаныч идет из леса в одних труселях и с мужиком на спине моя мама узнала от взволнованного соседского парня, что примчался на велосипеде с товарищеским доносом. Мама решила, что вариантов тут может быть только два – мужик на спине ее мужа или пьяный или мертвый. Ставить на стол еще одну тарелку или звонить в милицию?

В то время еще не было понятия «когнитивный диссонанс», а потому моя мама до триумфального прихода папы несколько раз обретала ступор обыкновенный, а в промежутках размашисто металась по маленькой дачной веранде.

Толстой и Почта России

Говорят, что когда писатель Лев Николаевич Толстой обрел устойчивое общественное признание и уже готовился стать зеркалом русской революции, случился у него от значительного писательского усердия удар. Удар-не удар, а пошатнулось единомоментно здоровье литературного столпа, что весьма озаботило и просвещенную часть общества и врачей, приставленных к стратегическому телу. Граф Николаевич болел недолго, а вскоре и вовсе поправился. Он снова хорошо кушал, хорошо спал – это можно почитать в его дневниках, хорошо им делалось и третье и четвертое – это отражено в медицинских бумагах, однако врачи из неметчины решили, что барину для благотворной работы мозговых сосудистых русел необходимо в целях профилактики больше крови обратить в голову.

Проблема разрешилась совсем скоро и зело задешево. Заприметили спутники писателя, что графа очень раздражает швейцар у одного известного ресторана, куда тот ездит обедать. Здоровенный детина, ростом за два метра, с косой саженью в плечах, даже в поклоне, прижав фуражку к груди, не мог уравняться по вышине с гением литературного метода, голова его непременно выступала над картузом легендарного барина.

Раздражения своего граф Лев Николаевич Толстой не скрывал, напротив, остановившись перед великаном, начинал его стыдить громко и публично. Упрекал он швейцара за то, что тот, будучи мужиком беспримерно крепким в телесном изложении, оставил деревню и землю без своей заботы. Ладно бы в бурлаки пошел или молотом в кузне двигал – нет, приехал в город и, надев пальто до полу и фуражку с галунами, стоит целый день как инвалид при шлагбауме, что на выезде из города. Заметили спутники графа, что после нотации лицо Толстого обретало румянец смущенной молодайки, а плотная просветительская работа с чужой совестью оборачивалась для него аппетитом исключительного свойства и хорошим расположением душевного равновесия.

Теперь этот швейцар стараниями друзей и врачей Толстого всегда к приезду барина-писателя стоял у дверей, расправляя во всю ширь московской улицы, как меха гармони, свои богатырские плечи…

Мои швейцары сами приходят ко мне, умело управляясь кодовым замком подъезда. Мастера нейролингвистического программирования еженедельно навещают меня с сокрушительными предложениями. Я внимательно слушаю продавца уникального пылесоса Кирби. Продавец уже ликует внутренне, понимая, что сегодня он продаст мне этот фантастический пылесос за многие десятки тысяч рублей. Его задача – попасть ко мне в квартиру для демонстрационной уборки, далее только торжество технологии впаривания и скидок. Наивный юноша, он даже не предполагает, как сейчас я сокрушу его нейролингвистические кегли.

– Я все понял. Сколько вы мне заплатите за уборку моей квартиры своим пылесосом?

Ходит в мой подъезд еще одна категория лингвистических программистов. Большие сумки с неизвестным мне товаром они оставляют на межэтажных площадках. Их задача номер один – добиться, чтобы клиент открыл дверь и состоялся визуальный контакт. Для этого они ведут беседу через дверь нарочито уверенным, почти начальственным тоном.

– Откройте! Мы обходим жителей дома, чтобы довести до всех информацию.

– Доводите, я внемлю.

Я не собираюсь открывать дверь и, вообще, очень раздражен, что меня отвлекли от насущного.

– Я не могу разговаривать с вами через дверь.

– Вы кто? – спрашиваю я уже просто так, ибо мне всегда интересно, что мне ответят в этот раз.