Реалити: Экстремальное путешествие или Как я научился исполнять желания. Книга Первая. Милан. Италия

– Так нужно голубчик, нужно, – ответил режиссер, – Приседайте. Мне важно увидеть.

– Это, что-то значит, какой-то образ? – спросил Глеб.

– Да, вы правы, – ответил режиссер, и, заложив руки за спину, снова зашагал по сцене тихонько приговаривая себе под нос, – Это что-то значит…это да…

– Не понял? – сказал Глеб, – Мне, по-актерски, что делать сейчас?

Альфред Григорьевич остановился, затем медленно развернулся к Глебу, посмевшему усомнится в его художественном замысле, и резко выпалил:

– Приседайте!!! – сурово приказал режиссер, а затем, значительно смягчившись в голосе, уже по-отцовски, добавил, – Я же говорю, читайте монолог и приседайте. Что тут непонятного?

Глеб начал приседать.

– Быть или не быть, – сказал Глеб, приседая, – Вот в чем вопрос…

– Стоп, стоп, стоп, – остановил его Альфред Григорьевич.

Глеб прекратил приседать, и, выпрямившись во весь рост, посмотрел на режиссера.

– А давайте, голубчик, вы будете приседать на одной ноге, – предложил маэстро.

– Как это на одной? -удивился Глеб.

– Да, так, на одной, – сказал Альфред Григорьевич, – Пистолетик сможете сделать, голубчик?

– Какой ещё пистолетик? – непонимающе переспросил Глеб.

– Самый обыкновенный пистолетик, – ответил режиссер.

– В смысле? – ещё раз спросил Глеб.

– Ну, пистолетик, что тут непонятного, – ответил Альфред Григорьевич, и затем, крехтя, принялся опускаться на одну из своих ног, – Садишься вот так, значит, а вторая нога, она прямо, руки при этом в стороны, и раз, оп…

Глеб внимательно пронаблюдал за тем, как Альфред Григорьевич, несмотря на свой уже достаточно преклонный возраст, ловко продемонстрировал ему упражнение под названием «пистолетик», а затем, спросил:

– Альфред Григорьевич, – сказал Глеб, – При всем уважении к Вам, я могу вообще хоть без ног, на руках, попробовать присесть, если вы мне, наконец, объясните, зачем Тригорину в Чайке, нужен монолог Гамлета? Ну, я искренне не понимаю.

После той злополучной репетиции с Альфредом Григорьевичем Ольшанским, из театра Глеб не ушел, но начал искать для себя другие способы самореализации в смежных профессиях.

– «А что, если сейчас представить моё уличное выступление, как некий перформанс Альфреда Григорьевича,» – мысленно рассуждал Глеб, наблюдая за людским потоком, что тек мимо него по улице прямо с площади Пьяца-Дель-Дуома.

Так Глеб и сделал, и сразу же почувствовал себя гораздо лучше.

– «Вот я, вот улица, прохожие – мой зритель, – мысленно проговорил Глеб, одновременно стараясь поймать в себе те ощущения, что откликались в нем на эти слова.

В какой-то момент, это получилось сделать, и Глеб снова почувствовал себя в знакомой ему колее, актером, ожидающим свой выход на сцену.

Зрительный зал в темноте, из-за кулис виднеется часть рослого актера Белкина, он что-то говорит в сторону, туда, где должна стоять актриса Конопатова, которой хоть и не видно из-за занавеса, но она точно там, и Глеб этот знает, как и то, что сейчас она вскрикнет и удалиться прочь, звонко при этом застучав своими каблучками по сцене, и вот тогда-то уже должен выходить он. Глеб Хромов.

– Самое главное, это внести смятение в лагерь противника, – произнес Глеб, стоя посреди улицы напротив галереи Виторио Эмануиле Второго, – Враг должен потерять душевное равновесие, и сделать это пару пустяков. Чего больше всего бояться люди? Правильно. Непонятно. Побольше непонятного. Противника нужно морально разоружать, нужно подавлять в нем реакционный частнособственнический инстинкт.

Представив себя на сцене, и прочитав несколько раз монолог Остапа Бендера, который, режиссер Альфред Григорьевич Ольшанский однажды, зачем-то засунул, в одной своей постановке, прямо в уста чеховскому Лопахину, Глеб, обнаружил что его выступление, вдруг, стало замечаться прохожими. Нельзя было сказать, что они замедляли шаг, чтобы насладиться его творчеством, но проходя мимо, теперь, то и дело стали поглядывать в сторону чтеца, а одна девушка даже остановилась. Она подошла к Глебу, а потом, сначала на языке жестов, а позже, и через переводчик на мобильном телефоне, попыталась выяснить, что с ним все-таки случилось, и не нужна ли этому парню какая-либо помощь. В ответ девушке, Глеб только показал на свой блокнот с надписью: «Осторожно. Русский артист», – и продолжил свое выступление.

– Помню, мне вручили аттестат, директор школы, изловчившись, внезапно, пожал мою руку, затем, я окончил технический вуз, и превратился в раздражительного типа, с безумным количеством комплексов, а каким ещё быть, инженеру с окладом в чуть-чуть рублей, – читал вслух Глеб отрывок из рассказа Сергея Довлатова.

Давно забытый им урок, который гласил, что секрет того, чтобы стать заметным для окружающих, заключается совсем не в громкости произносимых слов, а в уверенности чтеца в себе, был вспомнен, и теперь работал на полную катушку. Некоторые актеры, называют это «сильной позицией». Чтобы не вдаваться в дебри, и не утомлять читателя различными театральными изысканиями, проведу аналогию, данного явления, с детской игрой в «гляделки». Думаю, каждый, хоть раз пробовал подобную забаву, заключающуюся в том, что играющие становятся друг напротив друга, и смотрят в глаза до тех пор, пока кто-нибудь из них не сдастся, и не моргнет. Обычно, в таком состязании, проигравший – это человек со «слабой позицией», а выигравший, соответственно, наоборот.

Похожая ситуация была сейчас и у Глеба, и как только он, внутренне, подчинил себе всю улицу вокруг себя, с её строениями, прохожими, и велосипедистами, он перешел от «слабой» позиции, в «сильную», и необходимость орать, надрывая гланды, отпала сама собой. Дело потихонечку налаживалось. По крайней мере Глебу это так показалось по реакциям прохожих, которые, теперь, ещё издалека, завидев русского артиста, активно размахивающего руками в разные стороны, стали испуганно жаться к тротуарам по обеим сторонам улицы. Как говорят в театре: «Зал был тяжелым», – но, Глеб не сдавался.

– Не злодей я, и не грабил лесом, не расстреливал несчастных по темницам, я всего лишь уличный повеса, улыбающийся встречным лицам, – декламировал Глеб, стоя посреди улицы.

Из-за усталости, ни о каком художественном прочтении Есенинской лирики, уже не могло быть и речи, но вместе с этим, с утомлением, к нашему герою пришла и здоровая доля пофигизма. То, что сейчас делал Глеб напротив Галереи Виторио Эмануиле Второго, теперь, с театром было связано весьма отдаленно, и, говоря по правде, подобным образом, мог бы выступить не только артист, но и любой отчаянный россиянин, пожелавший навсегда покинуть свою привычную зону комфорта.

– Там, сдвинув шляпу на затылок, опрокидывают двойное виски, там кинозвезды, утомленные магнием, слабеющие от запаха цветов, вяло роняют шпильки на поролоновый ковер, – не унимался Глеб, и, продолжал читать довлатовскую прозу.

Всё приходит с опытом, и через какое-то время, наш герой вполне себе освоился и в новой профессии. Теперь, он не просто бомбил текст на русском языке, а ещё и пытался взаимодействовать с прохожими, обращая слова своего монолога буквально к каждому идущему мимо него человеку. Такая тактика давала свои плоды, и в кепке с табличкой «Русский Артист» появилось уже несколько монет.

– Я московский озорной гуляка, по всему Тверскому околотку, в переулке, каждая собака, знает мою лёгкую походку, – сказал Глеб, и подмигнул итальянке, проехавшей мимо него на велосипеде, в тот самый момент, когда полицейский патруль, обходивший площадь по своему обычному маршруту, заметно замедлил свой шаг.

Заметив полицейских, Глеб, нисколько не смутившись, продолжил читать стихи дальше.

– Каждая задрипанная лошадь, головой кивает мне при встрече, для зверей, приятель я хороший, каждый стих мой, душу зверя лечит, – сказал Глеб, вложив в последнюю свою фразу весь трагизм возникшей теперь ситуации.

Получилось талантливо, так, что патруль, сначала, даже несколько минут безмолвно постоял возле чтеца, как бы вспоминая что-то печальное из своего прошлого, но потом, один из полицейских все-таки ожил, и спросил у Глеба:

– Professione? – спросил полицейский.

– Не понимаю я, – спокойно ответил ему Глеб, прекрасно понимая, что вечер перестает быть томным.

– Parli italiano? – снова спросил полицейский.

Глеб пожал плечами в ответ, и затем, вопросительно посмотрел на стража порядка, которого это несколько не смутило.

– Do you speak English? – продолжил свой допрос полицейский.

– Увы, – ответил ему наш герой.

– Do not you know English? – подозрительно переспросил Глеба страж итальянского прядка.

То, что спрашивал полицейский, разумеется, было понятно и без знания английского языка, даже и глухому, и немому, но наш путешественник решил упорствовать до конца, и гнуть свою линию абсолютного непонимания, в надежде, что итальянец, по примеру многих своих российских коллег, рано или поздно выдохнется, и решит, что арестовывать такого неандертальца, как Глеб, за столь мелкое правонарушение, не стоит, и лучше просто пройти мимо, и потратить своё время на поимку настоящих мафиози, вооруженных автоматами Томпсона, а не томиком стихов Есенина.

– «Как говорят у нас на Руси, овчинка выделки не стоит», -подумал Глеб, улыбаясь в лицо полицейскому, – «Хочешь меня задерживать, задерживай, но, только подыщи мне сначала там у себя переводчика в полицейском участке.»

– Do you know English? – снова спросил полицейский у Глеба.

– From Russian я, не понимаю ничего, Россия, Русь, андестент, – ответил ему Глеб.

– Ок, Look here, – сказал тогда полицейский и достал из своего кожаного планшета, сложенный пополам, лист бумаги формата А4.