Побег из ада, или Исповедь паникера

– Мама, кто это!

Лицо молодой женщины, прикоснувшееся к щеке своего ребенка, превратилось на мгновение в скорбное лицо старухи пережившей своих детей.

– Это твоя сестра сынок, она просто уснула.

– Но моя сестра спит вон там в своей коляске. И почему вы не фотографируете меня, когда я сплю?

– Бывает так, что человек спит а его никто не видит. Ты вырастешь и все узнаешь.

– Но я не хочу спать. И я не хочу быть невидимым. Я хочу чтобы ты всегда меня видела.

И я хочу всегда видеть тебя, видеть солнце и видеть себя.

« Солнечный круг, небо вокруг

Это рисунок мальчишки

нарисовал он на листке

И подписал в уголке

Пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет небо, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я!»

Проговаривая про себя эти слова октябрятского гимна, я глотал слезы и пытался уснуть.

Нежная рука матери гладила мою голову, а на лицо падали горячие капли материнских слез.

Как же я сразу не догадался, ведь эти черные коробки только большие я уже не раз видел. Их перевозили машины по улицам нашего маленького городка и в них лежали спящие люди. Машины ехали очень медленно, с открытыми бортами. И за ними шли грустные люди, многие из которых плакали. А духовой оркестр играл такую музыку от которой хотелось заплакать самому.

В эту ночь мне приснился кошмарный сон. Огромный котлован и внутри него много испуганных людей. Они бегают, бьют друг друга и что-то кричат, но я их не слышу. Я прижимаюсь к стене и натыкаюсь на деревянную лестницу. Становлюсь на ее ступеньку и смотрю вверх. Лестница такая длинная, что конца ее не видно он теряется где-то в очень далекой темноте. Становится страшно, но еще страшнее оставаться здесь.

Я понимаю, что мое спасение там наверху и начинаю медленно подниматься . Вдруг кто-то хватает меня за ногу и начинает тащить вниз. Испугавшись я ускоряю свой бег наверх. Мой подъем продолжался так долго, что начало казаться, что это вовсе не сон и мне захотелось как можно быстрее проснуться. Но я чувствовал что , единственной надеждой возвращения меня в мою привычную детскую жизнь была эта злополучная лестница. И пускай не слушаются ноги и деревенеют руки но мне нужно ползти наверх. Внизу люди из черных коробок, а наверху жизнь. И каким бы не был тяжелым мой путь я должен его пройти. Ползи если хочешь выжить.

Наконец я увидел долгожданный свет. Преодолеваю последние ступеньки и поднимаю свою голову над землей и осматриваюсь по сторонам. И вдруг замечаю прямо перед собой огромное дуло старинной пушки. Оно было такое огромное, что я легко мог в нем поместиться. И я даже не успел испугаться когда из него вылетело большое ядро и снесло напрочь мне голову и уже без нее я полетел вниз.

Я мгновенно проснулся весь потный от страха и долго не мог уснуть. Пытался как мог по детски разобраться со всем свалившимся сегодня на мою детскую голову в прямом и переносном смысле. И как мог себя успокаивал. Да я умру как моя сестра и эти уснувшие люди. Но это же будет так не скоро может в году так двухтысячном. Эти четыре цифры 2000 казались мне таким бесконечным будущим что я успокоился и уснул.

Но скорее всего мое детское сознание все таки не справилось с произошедшим. Видимо потрясение от ужаса свалившегося на меня понимания, что я когда то усну навсегда оказалось таким несвоевременным, внезапным, огромным, таким красочным и драматичным, что мое детское не окрепшее и впечатлительное сознание не смогло разрешить эту проблему. И для того чтобы мне как то помочь оно забросило эти мои переживания в свои подвалы. В подвалы подсознания, в которых мой страх на время потерялся. Я его не чувствовал и поэтому вскоре забыл. И конечно я даже представить себе не мог в тот день какую жизнь он мне уготовил.

Я рос умным, любознательным и отчаянным пареньком. Мне все давалось очень легко. Лучший ученик в классе, победитель математических олимпиад, чемпион школы , района и области по шахматам. Очень рано я начал писать стихи. Их даже публиковали в нашей районной газете. Короче местное дарование да и только. Я был очень дружелюбным парнем и дружил с ребятами которые были старше меня на несколько лет. В детстве это было большим достижением. Я так любил жизнь, что открывал в ней страницу за страницей и никак не мог начитаться.

И даже не замечал , что где-то во мне глубоко глубоко спрятался испуганный пацаненок и он растет вместе со мной. И поэтому я не мог даже представить, что когда он вырастет таким как и я большим он перестанет помещаться в моей голове и вырвется наружу в совершенно неожиданное для меня время, и в еще более неожиданном месте и застанет меня врасплох. И что самое ужасное заставит меня жить той своей жизнью, которой он жил находясь очень долго в своей собственной тюрьме, которая называлась – мое Я. И у него все это время был только один сокамерник – его страх.

Если бы я мог увидеть в этой неизвестности свалившейся на меня огромной глыбой себя испуганного ребенка может мне и не пришлось бы долгие годы откапывать себя как динозавра превратившегося за много лет в какую-то окаменелость. Когда лопатой, когда зубилом, а когда кисточкой.

Пришло какое то прозрение. Хотя чему удивляться, ведь именно для этого я все это пишу.

Человек оказывается может жить в своей внутренней тюрьме. Но даже в ней он может мечтать и создавать свое будущее.

Но к сожалению, когда маленький человек встречается с какой-то неразрешимой для него проблемой он просто не может найти их причины в себе. Проще переложить их на кого-то другого или на несправедливость этого мира. Разве может представить ребенок , что самым главным для себя врагом может стать именно он. Даже его враг может быть совсем и ни враг. Но просто так сложились его внутренние обстоятельства, которые он не может принять как свои.

Когда прошло много лет и уже молодым человеком я столкнулся с проблемой, с которой не смог справиться, и в поиске ее причин я стал винить во всем своих родителей. Со временем мое воображение так разыгралось что сложило все в логическую цепочку.

Родился как замещение погибшей сестры, которую мои родители очень сильно любили.

А я родился мальчиком, родители были разочарованы и я рос нелюбимым ребенком не познавшим родительской ласки. У мамы свои ученики, я видел ее редко. У отца постоянные посиделки со своими друзьями фронтовиками. А меня как будто и нет. Может быть я во всем виноват? И любовь родителей надо заслужить? И я очень старался. Вся моя детская жизнь и ее достижения были направлены только на одно- на завоевание родительской любви.

Всегда и во всем я старался быть лучшим, чтобы они мной гордились. А они словно не замечали этого, относились к моим достижениям как к чему-то само собой разумеющемуся и редко хвалили. А когда я впервые встретился лицом к лицу со смертью в своем кошмарном сне где были мои родители? Поэтому надо как можно быстрее с ними расстаться не обременяя их ни чем и как можно реже встречаться.

С этим бредом я прожил много лет и даже делился им со многими людьми рассказывая им о своем трудном детстве. А затем на долгие годы превратил свои детские обиды в поведенческий паттерн в отношении своих родителей. Редко писал и навещал на короткое время, не чувствуя никакой близости. Ужас да и только.

Многие психоаналитики поддерживали меня и закрепляли мои заблуждения. Они стали такими прочными, что несколько лет назад я убедился в этом до слез, скорее до истерики.

Я приехал на очередной семинар по системному НЛП к Питеру Врицу в какой то подмосковный пансионат под Серпуховым на пике своего очередного отчаянья ,по ужасным пробкам и чувствовал себя снятым с дыбы. И поэтому смотрел на своих коллег с не очень добрыми мыслями. Ну эти понятно- коучи и психологи приехали к мэтру, а эти небось бизнесмены, на клубничку потянуло. Но а этот тип что здесь делает, мой взгляд упал на какого то неухоженного лысого мужичка с дурацкой улыбкой. Когда ты себя считаешь самым несчастным немудрено носить такие мысли в своей голове.

На первом дне семинара мы проходили возрастной регресс, надо было вернуться в детство. Для разогрева у нас была танцевальная терапия. Интересная штука под различные ритмы. Питер был мастером в своем деле и смог совместить традиционную европейскую психологию с восточными практиками. Получался забавный коктейль. Поэтому редко наши семинары заканчивались без какого то инсайта т.е. внутреннего прозрения какого нибудь семинариста. Это сродни тому, как родиться заново. Ты рождаешься с криками с воплями а остальные наблюдают за этим зрелищем. В церкви этот процесс называется изгнанием бесов. Я это видел уже не раз но представить себя в роли очередного новорожденного или одержимого мне не очень хотелось.

Танец состоял из четырех ритмов. И вот где то на третьем, кажется это было экспрессия или стаккато.

Помню полный сумбур в голове и какая-то внезапно нахлынувшая жалость к самому себе и вдруг неожиданно из глаз градом потекли слезы. Мне стало так неудобно и больше всего на свете мне не хотелось это делать при свидетелях. Ведь меня окружали люди о которых я так плохо подумал. Я приоткрыл глаза, посмотрел по сторонам не видит ли кто моей слабости. И вдруг вижу на меня смотрит тот мужичок, который мне не понравился больше всех. Но в его глазах я вдруг увидел всю доброту мира и они словно подбадривая меня говорили: Все в порядке, держись парень, мы с тобой! Мне стало ужасно стыдно и одновременно очень легко и спокойно.

На основную часть регресса требовалось два добровольца. Конечно одним из них был я. Мы легли на пол. Питер через переводчика начинает говорить:

– Вы маленький ребенок и вы видите своих родителей.

– Я отчетливо вижу вдалеке своих маму и отца.

– Подойдите к ним, поговорите с ними и обнимите.

– Я подхожу , но обнять не могу. Пытаюсь себя заставить но ничего не получается. Начинаю психовать. Но как же так , ты не можешь сделать то что вполне естественно для любого нормального человека. Ведь ты уже не ребенок. У тебя уже есть свои дети. Смотрю отец поворачивается и уходит.

– Я вскакиваю сильно бью рукой по полу, разлетаются в дребезги часы. Оглядываюсь по сторонам в поиске того что еще можно здесь разломать. Опрокидываю стол для чая со всем стоящим на нем. Потом принимаюсь за столы и стулья и бьюсь в истерике а наконец обессиленный убегаю на задние ряды и начинаю так рыдать, что не хватает даже воздуха в легких.

– Как потом оказалось, все это длилось не менее часа. Когда я пришел в себя и открыл глаза моему удивлению небыло предела. Я сидел в центре круга всей нашей группы и они все это время молча присутствовали в моей судьбе даже не подозревая что творилось у меня внутри, но зная что это очень важное для меня. С тех пор я стал осторожнее в отношении своих первых впечатлений о людях.

– Я не мог себе даже представить, что когда нибудь стану участником подобного реалити-шоу. И что я из него вынес? Как мне тогда казалось ничего полезного. Только лишний раз укрепился в убеждении, что в моих бедах виноваты родители. Я и раньше это знал, и какой в этом инсайт и стоило ли так рыдать. Пусть Питер занесет это в свой профессиональный актив а мне нужно подумать что со всем этим делать дальше.

– Наверное я превратился в старика Плюшкина, и давно несу на себе мешок всякого хлама в котором и потерялся сам. И ноги уже подкашиваются и выбросить жалко. И притом я еще стал законченным эгоистом, циником и мизантропом, если позволяю себе так плохо думать о людях, которые готовы если не разделить то хотя бы поучаствовать в моей судьбе.

–

– Через год отец ушел. Ушел по настоящему навсегда. А не так как на том семинаре не дождавшись пока я его обниму.

– Мама потом рассказала что накануне своей смерти, отец долго лежал в бреду и считал до десяти по польски, пропуская цифру четыре. Видимо его сознание впало в детство и пыталось говорить на своем детском языке. Во время его детства часть Беларуси, на которой он родился, была польской территорией и он учился в польской школе. Во время войны воевал в войске Польском. В 18 лет был ранен в ногу в боях за Варшаву. Всю жизнь хромал и давно позабыл язык своего детства.

– Но детство не забыло его в этот самый трагический для него день, пытаясь ему помочь. Он так и умер 4.04.2004 г, не сумев преодолеть эти три четверки.

– Сейчас даже самому себе стыдно признаться в том, что смерть своего отца я пережил совершенно спокойно без эмоций. Как уход из жизни совершенно постороннего для меня человека. Неужели мой эгоцентризм был возведен на такой пьедестал, что смерть человека подарившего мне жизнь даже не выдавила из меня ни одной слезинки.