Форшок

Было не так уж много ответов на вопрос:

– Как бороться?

Эти ответы предлагал собственный жизненный опыт и пример окружающих.

Алина достала лист бумаги, взяла шариковую ручку и начала писать письмо. Это была жалоба на аморальное поведение мужа. Она выбрала казавшийся раньше безотказным способ удержания мужей – обращение в партком.

В заявлении она писала о двадцати четырех годах счастливого брака, о бесценном и добровольном вкладе ее мужа в семейное благополучие, об его нынешней ошибке, о собственных жертвах, принесенных на алтарь этого брака, о необходимости сохранения семьи. Подразумевалось, что раз семья – ячейка общества, то разрушение ячейки повлечет за собой ущерб и обществу в целом. Поэтому партийный комитет должен будет подсказать заблудшему товарищу правильный путь.

В глубине души она понимала, что это заявление сродни вчерашнему митингу по защите памятника. Было ясно, что оно не возымеет никакого действия. Остановить несущийся с горы камнепад уже невозможно. Но очень хотелось верить, что остается еще хоть один шанс сохранить свой мир в неприкосновенности. Признать, что твой жизненный опыт уже изрядно поизносился и не годится для сегодняшней жизни, было очень трудно.

Жалоба была написана быстро, хватило получаса. Алина положила лист в папку и отправилась в партком.

Кругленькая секретарша приняла заявление и с любопытством взглянула на Алину, но удержалась от вопросов.

На обратном пути Алина зашла в магазин и купила полуфабрикатов. Готовить последнее время не хотелось.

Дома ее ждал сюрприз. Уже открывая дверь, она почувствовала, что в квартире кто-то есть.

– Вернулся все-таки! – с облегчением подумала она.

Но это был не Борис. Навстречу ей из комнаты вышла дочь. Она была в своем подростковом халате, с полотенцем на голове. Халат уже был ей маловат, поэтому казалось, что она за прошедшие три месяца очень выросла.

– Лерочка, почему ты не сообщила? – воскликнула Алина, обнимая дочь.

– Я дала телеграмму, но тебя, видимо, не было дома, когда ее принесли. Правда, даже если бы ты была дома, это бы ничего не изменило. Мне ее отдала соседка полчаса назад. Сказала, что вечером принесли, – объяснила Лера.

– Я рано легла спать и не слышала звонка. Ты одна без мужа?– спросила Алина.

– Да, я приехала одна, совсем ненадолго. Надо забрать кое-какие документы, – сказала Лера.

Дочь внимательно посмотрела на нее.

– Как ты себя чувствуешь? – спросила она.

– Гораздо лучше, чем может себя чувствовать брошенная жена. Я так понимаю, что ты уже знаешь, что учудил твой папочка? – сказала с горькой усмешкой Алина.

Она уже прошла на кухню и начала выкладывать купленные по пути продукты.

– Мамочка… , – начала дочь.

– Не надо ничего говорить. Я так понимаю, что вы с отцом давно обсуждали эту тему, – повысила голос Алина.

Дочь смотрела на нее молча, также, как смотрел ее отец во время семейных ссор.

Борис знал, что вспыльчивой Алине надо дать возможность высказаться. Ее раздражение обычно быстро проходило, после чего можно было спокойно продолжать разговор. В начале семейной жизни ему даже нравилась ее импульсивность. Потом он просто старался уходить от разговора, стараясь не вслушиваться в ее слова.

– Тебе, как нормальной дочери, следовало бы рассказать мне о том, что происходит. Тогда бы сейчас я не выглядела бы идиоткой в глазах окружающих. Ты давно знала о существовании этой женщины? – продолжала Алина, не то спрашивая, не то утверждая.

– Мамочка, давай поговорим спокойно, – сказала дочь, усаживаясь за стол.

Пока Алина ходила по городу, дочь сварила пельмени из морозилки и сейчас раскладывала их по тарелкам.

– Разве можно разговаривать спокойно о том, что отец намерен разрушить нашу семью? – возмущенно произнесла Алина.

– Мама, если бы ты была более внимательна, то заметила бы, что семьи у нас нет уже давно. Вернее, она существовала в какой-то странной форме. Отец всегда старался улизнуть куда-то при каждом удобном случае, а ты была занята только своим пением, – сказала Лера.

– Как ты можешь говорить такое? Разве я не любила твоего отца? Или тебе уделяла мало внимания? – задохнулась от возмущения Алина.

– Отца ты, наверное, любила. Но так, как можно любить родственника. Младшего брата, например. Он должен бы тебя слушаться и подчиняться. Даже в квартире нет ни одного уголка, который был бы только его, – Лера перевела дух.

Этот разговор давался ей с трудом.

– Какой такой уголок? Вся квартира в его распоряжении, – возразила Алина.

– Ты не задумывалась: почему у него нет хобби? Или ты всерьез считаешь, что его вообще ничего не интересует, кроме видеомагнитофона? Может, тебе просто было неинтересно знать: чем он живет и что чувствует? – продолжала дочь.

– Ты же знаешь, что отец никогда не интересовался домашним хозяйством. Все, что надо было делать: готовить, стирать, покупать продукты, возить тебя по кружкам и секциям, делала я одна, – сказала Алина.

Она говорила, как будто роняя слова в пустоту. Алина чувствовала, что как и в разговоре с мужем, ей не удается найти нужные слова, чтобы передать всю глубину несправедливости всего, что с ней происходит.

– Ты не думай, мы ценим все, что ты делала для семьи. Но у тебя никогда не хватало времени или еще чего-то, чтобы выяснить: что же мы при этом чувствуем. Например, ты таскала меня в музыкальную школу, которую я терпеть не могла. Или заставляла надевать теплые рейтузы, над которыми все смеялись. И разубедить тебя в собственной правоте было невозможно, ты ничего не слышала, – сказала Лера со слезами на глазах.

В тираде дочери Алину больше всего задело слово «мы», означавшее определенное противостояние. С одной стороны была она, а с другой – муж с дочерью. Они были вместе, а она одна.

Дочь была права в одном: Алина действительно не знала, чем живет ее муж. Но причина была не в ее невнимании к нему, а в какой-то невидимой стене, выросшей между ними. Ни достучаться, ни докричаться через эту стену было невозможно. Особенно заметно это стало после того его романа десятилетней давности. То, что она не позволила ему сделать самостоятельный выбор, возможно, и стало причиной отчуждения. А может быть, ее прощение уничтожило его уважение к ней.

– Ты приехала, потому что тебе рассказал отец о наших делах? – устало спросила она.

– Нет, мамочка, я приехала по другому поводу. Позже расскажу. Отец мне позвонил только позавчера. Он сказал, чтобы я о тебе не волновалась. Все вещи он оставит тебе, заберет только машину. Его переводят куда-то не очень далеко и на хорошую должность. Он обещал тебе помогать, – сказала Лера.

– Они едут, конечно, вместе? – спросила Алина.

На этот вопрос дочь не ответила. Ответ подразумевался сам собой.

– А приехала я потому, что мне надо подписать кое-какие документы. Мы получили итальянскую визу, Юрий сейчас в Москве собирает справки, – сказала дочь.

– Как же так? Почему ты раньше ничего рассказывала? – растерянно спросила Алина.

Она понимала, что доверительные отношения с дочерью заканчивались у невидимой черты, давно проведенной Лерой. Год назад дочь так же внезапно объявила о своем замужестве.

– Все решилось совсем недавно. Мы едем сразу после оформления документов, осталось совсем немного. Приехать сюда смогу не раньше, чем через год. Писать сразу тоже, видимо, не получится. За меня не волнуйся, я тебе постараюсь звонить почаще, – сказала Лера.

– Ту уверена, что поступаешь правильно? -спросила Алина.

– Я уверена только в том, что здесь оставаться нельзя, – ответила дочь.

Дочь уехала на следующий день. Перед отъездом она сказала: