Форшок

Фигура Ленина возвышалась на массивном постаменте посредине площади.

Монумент не был шедевром мирового скульптурного искусства, но сделан был вполне добросовестно. В силуэте читались черты бытовавшего в 60-е строгого «сурового стиля». Темный силуэт четко прорисовывался на фоне неба. В отличие от многих других аналогичных памятников, этот был соразмерен окружающему городскому ландшафту и собственному постаменту. В соответствие со сложившейся иконографией одна рука вождя была вытянута вперед. Поводом для шуток городских жителей было то, что указующий жест руки вождя был направлен в сторону реки, на восток.

– Это не памятник, а дорожный указатель для русских. Он показывает, куда им следует идти, – говорили шутники, намекая на то, что рука вождя указывает в сторону Москвы.

Памятник Ленину здесь всегда считался импортированным, навязанным символом. Поэтому ликвидации этого символа каждой из противодействующих сторон придавалось особое значение. Активистка Инна была права: эту акцию нельзя было отнести к категории обычных технических работ.

Когда подъехал автобус с женщинами из военного городка, на площадь уже был подогнан подъемный кран, стояли трактора и грузовик. Несколько человек в рабочих робах крепили толстые веревки и канаты, уже оплетавшие памятник. Мужики работали не спеша, не обращая внимание на происходящее.

Перед памятником стайкой теснилось несколько репортеров. Двое из них настраивали кинокамеры, четверо щелкали фотоаппаратами, снимая происходящее.

Вдали виднелись фигуры нескольких полицейских. Им, видимо, была дана команда не вмешиваться без особой надобности.

Не было сомнений, что организаторы сноса памятника тщательно продумали сценарий этого мероприятия. Было сделано все, чтобы не привлекать внимания, подчеркнуть заурядность события. Все должно было пройти тихо и максимально незаметно. Обеспечить спокойствие в данной ситуации было непросто. Снос единственного скульптурного памятника в городе сам по себе должен был вызывать интерес жителей и мог бы стать поводом для импровизированного собрания. Тем не менее зевак было немного.

Появление защитниц из военного городка, безусловно, не вписывалось в предлагаемый сценарий.

Женщины вышли из автобуса и окружили постамент. Репортеры бросились к ним. Перебивая друг друга, корреспонденты попытались задавать какие-то вопросы, но Инна и еще несколько женщин дали им понять, что времени на разговоры не осталось.

Митинг протеста начался.

– На наших глазах происходит чудовищное преступление, – начала Люба, – То, за что боролись наши деды и отцы, уничтожается и предается забвению! Мы не допустим попрание памяти вождя мирового пролетариата!

– Не допустим! Не допустим! – поддержали Любу несколько громких голосов.

Но слова эти прозвучали как-то безадресно. На митинге не было никого, кого бы следовало убедить в несправедливости происходящего. Олицетворением противодействующей силы мог стать только прораб – парень лет 30-35. Но он только краснел и смущенно оправдывался:

– А что я могу сделать? У меня наряд!

Не было также никого более опытного, чем Люба, кто мог бы направить митинг в нужное русло. Партком подал идею митинга, но решил, что суть его должна быть народной. Мероприятие должно было выглядеть как «инициатива снизу».

Рабочие закончили приготовления и стояли в стороне, выслушивая упреки, произносимые женщинами.

И та и другая сторона никогда не участвовали в настоящих митингах протеста. Периодически их «выгоняли» в рабочее время на уличные общие собрания с таким же названием. Но те протесты имели понятный сценарий и предсказуемый конец. И враг там был общий, и находился он очень далеко, вроде в другом измерении.

– Свободу Анжеле Девис! Свободу Луису Корвалану!– требовали участники тех митингов.

На трибунах тогда стояли люди, которые имели на все ответ и могли объяснить: почему надо любить Анжелу или Луиса. И все любили – девушки даже стали делать химические завивки «под Анжелу Девис».

А Луис Корвалан даже занял прочное место в народном фольклоре. Всех смешил анекдот: «Я не знаю, кто такая Луиса и что такое Корвалан, но если их завтра не выпустят, я на работу не пойду». Благодаря Луису Корвалану политически индифферентный народ узнал о существовании диссидента Владимира Буковского, поменянного на арестованного в Чили генсека коммунистической партии: «Обменяли хулигана на Лиса Корвалана».

Митинги тогда воспринимались их участниками как необходимый, но бесполезный ритуал.

А теперь люди, натренированные на правилах прошлых игрушечных митингов, стоят по обе стороны реального объекта протеста и вынуждены предпринимать какие-то действия: снести памятник или защитить его.

Через несколько лет на подобных многочисленных митингах не останется места сумятице. Будет ясно кто за кого. А если что-то непонятно, то органы правопорядка разъяснят. А сейчас все выглядело как-то самодеятельно и по-домашнему.

Тем временем подъемный кран развернул уже выдвинутую стрелу. Рабочие накинули на крюк веревки. Стрела медленно пошла вверх.

Раздался женский крик. Участницы митинга приникли к памятнику в стремлении удержать его. Несколько пожилых женщин отошли в сторону и плакали.

Все выглядело так, что бронзового вождя повесили за шею на гигантской виселице и уносят в бесконечное пространство.

– Тебе что, жить надоело! – не выдержал один из рабочих и разразился отборной нецензурной бранью в адрес пожилой женщины, уцепившейся мертвой хваткой за уплывающий вверх ботинок вождя.

У Алины сжалось сердце. Она никогда не была активной комсомолкой. Муж был коммунистом, но не был фанатиком. Необходимые занятия по политинформации она слушала со скукой и невнятные речи дряхлого вождя и его таких же ветхих преемников воспринимала с раздражением.

Тайное чтение самиздатовских журналов и редкое слушание по ночам «вражеских голосов» еще в юности избавило ее от пионерской любви к вождю. Уже давно не умилял белокурый кудрявый мальчик с октябрятского значка. Хлесткие газетные статьи последних месяцев и телепрограммы развеяли остатки детского почтения к Ленину.

Но памятника стало жалко. С ним уплывала часть фундамента, на котором стояла вся их жизнь. Вспомнилась бабушка, которая любила перекладывать свои почетные грамоты с изображением Ленина и Сталина. Вспомнила дядьку, вернувшегося с фронта без руки и любившего петь «Артиллеристы! Сталин дал приказ». Она понимала, что люди защищают не столько памятник, сколько право на свое прошлое с его радостями, потерями, ошибками и роковыми заблуждениями.

Кто-то из них никогда не признает этих заблуждений. Но это их право на свое прошлое. Ведь другого прошлого у них уже не будет.

Памятник под громкий общий выкрик оторвался от постамента и поплыл вверх. Наиболее бесстрашные женщины продолжали цепляться за металл. Они не замечали собственных оторванных пуговиц, упавших на землю шапок, растрепанных, плохо прокрашенных волос, искаженных лиц друг друга.

Прораб пытался уговорить активисток отойти в сторону, оттеснял их, но его усилия только раздражали защитниц памятника.

Трагедии удалось избежать лишь благодаря добросовестному труду рабочих, умело обвязавших и подготовивших памятник к подъему. Надо признать, что это была виртуозная работа.

Бронзовая фигура вождя переместилась в сторону грузовика, плавно легла на спину. Казалось, что Ленин из кузова с мольбой протягивает руку к небесам. Машина медленно двинулась к дороге.

Все произошло очень быстро. С момента остановки автобуса на площади до отъезда грузовика с памятником не прошло и двадцати минут.

Рабочие и строительная техника также быстро исчезли с площади. Они в считанные минуты собрали свой инструмент. Репортеры попытались задавать им какие-то вопросы, но молодой прораб отвел их в сторону и сказал всего лишь несколько слов. По его лицу было видно, что он очень доволен тем, как прошел демонтаж памятника. Что ничего не оборвалось и не сломалось, что никого из безумных женщин не придавило и ничем не ударило.

Часть репортеров бросилась к Любе и Инне. Но эмоциональное напряжение было настолько высоким, что женщины не смогли сказать ни слова. Почти весь автобус плакал навзрыд.

Алина не стала садиться в автобус, а решила пойти домой пешком. Ей надо было сбросить со своих плеч тяжкий груз человеческого несчастья.

Глава 10

На следующий день Алина встала поздно. Голова трещала после принятого вечером снотворного.

– Если сидеть как курица и ждать неизвестно чего, то каждый последующий день будет похож на этот.

– Надо начинить действовать, – первая мысль, которая пришла ей утром в голову.

Стресс всегда стимулировал ее активность.

Вот и сегодня она проснулась с твердым намерением что-то предпринять. Правда, с таким же намерением она просыпалась и вчера, и позавчера.

– А может, Инна права? Надо бороться за свое счастье, – подумала она.

Мысль эта не была новой. Новым было то, что сегодня она могла произнести ее твердо и без знака вопроса:

– Надо бороться за свое счастье!

Видимо, боевой настрой женщин, защищавших памятник, передался и ей.