Юродивый

Гнев сменился удушающим чувством тоски.

"Вот что вы получили, пацаны, – думал Старообрядцев, сдерживая крик. – От страны, за которую полегли, и от людей, за которых проливали кровь."

***

Было примерно два часа дня, когда всё-таки произошло то, что и должно было, но чего Владимир искренне, всей душой не хотел. Он изо всех старался не "отсвечивать", но это было нелегко, особенно учитывая прозрачные стены в его кабинете.

Старообрядцев рассматривал соседние небоскрёбы через панорамное окно, словно пытался углядеть чем занимается тамошний "офисный планктон" вроде него самого, когда дверь в его кабинет распахнулась.

– Вова, босс вызывает к себе.

Дана, секретарша. Как обычно с резинкой во рту, коротких джинсовых шортах и рубашке, завязанной под самой грудью. И как обычно без стука.

Владимир нервно сморгнул. Дана вроде не заметила. Вот и хорошо.

– Понял, сейчас приду.

Дана отправилась по своим секретарским делам, оставив дверь открытой. Намёк – босс не любит ждать.

Владимир вышел в коридор, нужный кабинет находился в самом конце.

"Восхождение на Голгофу, твою мать!"

К своим годам Владимир понял одну вещь – неважно сколько тебе лет, у тебя всегда будут трястись коленки, если вышестоящий вызывает к себе. Директор школы, деканат в университете, начальник на работе. Меняются места и действующие лица, суть остаётся.

Из-за одной из офисных кабинок появилась голова. Раскосые глаза хитро и злорадно поблёскивали.

– У кого-то серьёзные проблемы, да, Старообрядцев?

Акуджи Ямомото. Вёрткий маленький японец, единственными радостями в жизни которого были чужие проблемы и неприятности. Сейчас он буквально светился – не удивительно, Владимир знал, что Акуджи метит на его место. Важная должность и собственный кабинет вместо какой-то душной кабинки. Мечта ведь.

– Я разберусь, Ямомото. Сопли подотри.

Смутить Акуджи было легко. Он шмыгнул носом и спрятался обратно. Владимир не чувствовал ни злобы, ни даже раздражения по отношению к нему. Только жалость.

Он постучал в хорошую дубовую дверь и, приоткрыв, заглянул в кабинет начальника.

– Вы хотели меня видеть, мистер Бэнкис?

Мужчина за большим столом из красного дерева оторвался от бумаг.

– Владимир, ну я же просил – называй меня Джеймс. Мы же не первый год друг друга знаем. Проходи, садись. В ногах правды нет.

Старообрядцев сел в широкое кресло прямо напротив стола. Старался держать спину прямо, не сжиматься словно глист. Давалось это с трудом – как не усядься, всё равно будешь ниже сидящего за столом на голову. Это по-настоящему давило.

Джеймс Бэнкис ещё раз взглянул на бумаги сквозь стёкла очков в роговой оправе (бутафория без диоптрий, он надевал их для статности), поднял взгляд на Старообрядцева и улыбнулся. И без того белые, обрабатываемые фтором каждое утро зубы казались нереалистично белоснежными на фоне чёрного цвета кожи.

Начальник отдела был немногим старше Владимира, они были одного поколения и хорошие отношения у них установились практически в тот же день, как Владимир устроился на работу. Можно даже сказать, что они подружились. Ходили друг к другу в гости семьями (как и принято в крупных корпах) или могли засесть в каком-нибудь баре или кафе после работы. Джеймс даже рассказал ему о своём втором (на самом деле настоящем) имени – Муакин. Он был родом из ЮАР и своим рождением ещё застал времена, когда ребёнку при рождении обязательно давалось европейское имя. Пережитки правления апартеида. Бэнкис разрешил Старообрядцеву звать его Муакином, но только в неформальной обстановке. И вот теперь Джеймс, с какой-то напрягающей хитростью в глазах, рассматривал Владимира, а тот уже догадывался о чём пойдёт речь.

– До меня дошли сведения, что ты недавно попал в какую-то передрягу. Дело даже до суда дошло. Ты ведь из-за этого пропустил несколько рабочих дней?

Да, речь пошла об этом. Владимир облизал начавшие сохнуть губы. Он чувствовал что будет дальше. Очевиднейший вопрос, на который каждый дурак мог ответить – станет ли человек, чей народ страдал от расовой сегрегации аж до 1994 года, держать на высокооплачиваемой и важной должности человека, осуждённого за расовую ненависть по отношению к афро-американцам? Владимир решил не отмалчиваться:

– Джеймс, я…

– Подожди, – Бэнкис поднял руку. – Сначала я скажу.

Дорогой тёмно-синий костюм "тройка" по странному хорошо сочетался с чёрными косичками (скорее пучками) на его голове.

Владимир приготовился к самому худшему и одновременно сохранял надежду не вылететь с работы, но от того, что он услышал дальше, его глаза округлились:

– Вова, ты молодец. Я почему-то был уверен, что если не ты, то человек вроде тебя проучит эту уличную шваль. Давно было пора.

Старообрядцев ничего не мог поделать – рот его распахнулся, словно у выброшенной на берег рыбы, которая устала бороться за жизнь. Видя замешательство близкое к шоку у своего подчинённого, Бэнкис продолжил:

– Понимаю твоё замешательство. Ты наверное думал, что в этой ситуации я буду на стороне "своих". Но вот что я тебе скажу, Вова – нихера эти черти мне не "свои". – Джеймс взглянул на входную дверь, чтобы убедиться, что она плотно закрыта и продолжил тише. – Будь моя воля, я бы гнал таких из страны взашей. Эти уличные "братки", грабящие и убивающие случайных людей, только чтоб продлить собственное жалкое существование, позорят целую расу. Мою расу, чёрт бы их побрал.

Владимир глубоко вздохнул. За последние годы Джеймс в его глазах успел зарекомендовать себя как человек, который не стесняется высказывать своё мнение, но всё же до ужаса тактичный. В данный момент от этого образа не осталось и следа.

– Теперь о неприятном, – Бэнкис снял очки и начал протирать их тряпочкой. – Совет директоров не разделяет моего мнения по этому вопросу. Они настаивают на увольнении, позволь мне процитировать, "расистского и безобразного элемента корпорации", но не спеши отчаиваться. Я всё ещё имею вес во всей этой иерархии и, скорей всего, мне удастся замолвить за тебя словечко. В конце концов ты у нас примерный семьянин и хорошо выполняешь доверенную тебе работу, а это в наши времена большая редкость, прости господи. То, что сейчас требуется от тебя, так это постараться больше не отсвечивать подобным образом и не приходить на работу в ближайшее время.

Сказал, как отрезал.

– Джеймс, я правильно понимаю – ты меня отпускаешь?

–Отпускаю? В смысле… Нет. Нет, ни в коем случае. Считай это просто неожиданным оплачиваемым отпуском на неопределённый срок, который, кстати, начинается прямо сейчас. Иди домой, проведи время с семьёй. Отдыхай, одним словом.

Джеймс указал рукой на дверь. Владимиру не оставалось ничего, кроме как кивнуть и покинуть кабинет.

***

Внизу Старообрядцев, наконец, вздохнул спокойно. Всё вышло очень даже хорошо, не так ужасно как он думал, но всё же слишком неожиданно, чтобы оставаться равнодушным. Что сказать дома? "Дорогая, дети, мне неожиданно дали отпуск. Когда закончится? Не знаю. Нет, меня не уволили, просто попросили на время уйти, пока всё не уляжется. Давайте откроем шампанское."?

В любом случае сейчас Владимир думал о другом – раз он освободился пораньше, то почему прямо сейчас не сходить в полицейский участок отметиться? Зачем тянуть?

***

Владимир шёл по улице и не мог оторваться от широкой проезжей части. Машины были до скрежета в зубах похожи одна на другую и цветовой гаммой, и моделями. Пикапы, внедорожники, седаны, иногда спортивные – все как две капли воды. Старообрядцеву пришла на ум старая картина. Вроде бы называлась "Апофеоз войны" – гора черепов посреди пустыни. Свалить все эти "электробритвы" в кучу и получился бы отличный пейзаж для современной интерпретации. "Апофеоз глобализации".

Рёв дизельного двигателя был поистине оглушающим на контрасте остального городского шума. Мимо Владимира проехал монструозный серебристый лимузин и остановился впереди. Из выхлопных труб различимо выходил дым. Кто-то, кому запреты на загрязнение воздуха побоку.

Задняя дверь распахнулась и наружу вылез Лоб (по другому Владимир бы не смог его окрестить). Чёрный, под два метра ростом, гора мышц, которую плотно обтягивал строгий костюм. Через всё лицо белел шрам, так же сильно, как и выпученные глаза. Лоб остановил Владимира жестом и пробасил:

– Старообрядцев Владимир?

– Это я. – голос не дрогнул, слава богу.

– Прошу внутрь.