Грачевский крокодил

– И наказанье только! – ворчала она.

– Да, – подхватил отец Иван. – Вижу я, что цыплят у тебя не меньше, чем у самой глупейшей наседки, выводящей детенышей не только из собственных своих яиц, но даже из чужих, хотя бы то были галчиные, и, что ты нисколько не похожа на ветреную кукушку, кладущую, как говорят, свои яйца в чужие гнезда…

– Одной каши сколько выходит, – заметила Серафима.

– Верно, ибо сам вижу, что каши для прокормления всей этой мелюзги потребуется тебе несравненно более, чем потребовалось бы таковой на прокормление одного громаднейшего слона. И вот, сообразив все это и тщательно обдумав и свое и ваше положение, я возымел намерение прийти к вам на помощь.

Не только Серафима и Жданов, но даже и дети словно изумились, услыхав эту речь, и все глаза в ту же минуту обратились невольно на отца Ивана и, словно стрелы, вонзились в него. Но отец Иван ничего не заметил. Он как-то торжественно и величаво поднялся с своего места, обратился к Жданову и, поманив его пальцем, проговорил, вздохнув:

– Ну, богомаз! бери заступ и пойдем клады копать!

И он медленно вышел из комнаты в сопровождении ничего не понимавшего Жданова и Серафимы, успевшей уложить в постельку уснувшего ребенка.

Прошло с час времени, и на огороде отца Ивана происходило следующее: Жданов, успевший уже выкопать довольно глубокую яму на месте, указанном отцом Иваном, и стоя в этой яме, торопливо выкидывал из нее землю. Лицо его горело, пот крупными каплями падал на землю, развеянные ветром волосы беспорядочными прядями упадали на лоб и на глаза. Он поминутно откидывал их и словно сердился, что они замедляют работу. Отец Иван и Серафима стояли на краю ямы. Первый стоял вытянувшись, прямо, словно статуя, а вторая – нагнувшись, с каким-то лихорадочным нетерпением следя за каждым движением заступа, как бы желала взором проникнуть вглубь земли.

– Да скоро ли! – вскрикнул, наконец, Жданов, сбрасывая с себя жилет.

– Яма довольно глубока, и надо полагать, что скоро! – говорил отец Иван, видимо потешаясь над Ждановым и Серафимой. – Копай, деньги достаются не легко. Не жалей ни силы, ни рук, ни мышц.

– Хоть бы ты помогла! – вскрикнул Жданов, обращаясь к жене.

– И рада бы, да не под силу…

– Ага! видно, это не икону писать!

– Но главное дело – копаю-то я зря, кажется! – говорил Жданов. – Земля грунтовая, не копаная… какие же тут могут быть деньги!

– Копай.

– Уж не ошиблись ли вы, батюшка? – спрашивала Серафима, с ужасом смотря на бесплодность работы: – не забыли ли?

– Нет, не забыл! Видишь этот высокий кол в плетне? Закапывая деньги, я отмерил от него десять шагов и выкопал яму. Так мы и сделали.

– Не покопать ли рядом?.. – спрашивала Серафима. – Смотрите: ведь он почти с головой в яму ушел, а денег все нет.

– Нет! – вскрикнул Жданов, бросая заступ. – Тут не может быть денег! Я докопался до сплошных каменных плит!..

– Я сам, наживая деньги, камни выворачивал! – проговорил отец Иван и, указывая на стоявшую поодаль баню, прибавил: – видишь эту баню? Она из дикого камня… и твоя жена подтвердит тебе, что весь этот камень и выкопан и перевезен сюда не кем другим, как мною самим.

– Да ведь я вижу, что работа моя бесплодна! – вскрикнул Жданов: – Посмотрите сами.

– Постой-ка, дай взглянуть!

И, нагнувшись над ямой, отец Иван начал всматриваться в ее глубь.

– Да, – проговорил он: – сплошная плита и, как видно, ничья еще рука не касалась до нее. Неужели я ошибся?

И отец Иван, разогнувшись, принялся осматривать плетень огорода.

– Припомните, батюшка, ради господа, – молила Серафима.

– Постой, припомню, не мешай только!

А Жданов, между тем успевший выбраться из ямы, шептал жене:

– Что-то он странный какой-то! Уж не потешался ли он над нами!

– Неужто забыл! – продолжала Серафима, не слушая мужа и не спуская глаз с отца.

Но в это самое время отец Иван хлопнул себя рукою по голове.

– Вспомнили? – спросила Серафима, подбежав к нему.

– А ведь ты прав, приятель! – вскрикнул отец Иван. – Я ошибся! Ведь десять-то шагов надо было отмерить не от этого кола, а вот от того… Так, так, верно!.. Иди-ка, отмерь десять шагов и принимайся снова за работу.

– Слава тебе господи! – шептала Серафима.

Жданов удивленно посмотрел на тестя, но все-таки последовал за ним и от указанного кола отмерил десять шагов. Однако, взглянув на землю, очутившуюся под его ногой, он заметил:

– Здесь опять ничего не будет!

– А разве глаза твои настолько зорки, что проникают вглубь земли?

– Да тут и проникать нечего… И без того видно, что земля здесь не копаная, цельная!..

– А ты уж копай поскорее! – суетилась Серафима: – коли тятенька говорит, стало быть, знает.

– Копай, тебе говорят…

– Копать-то я, пожалуй, буду… только какой из этого толк выйдет…

– Уж заленился!.. Забыл нищету-то свою!

Прошло часа четыре. Жданов успел уже выкопать по указанию отца Ивана ям шесть, а деньги все не находились. Наконец живописец изнемог и упал на землю.

– Я больше не могу! – проговорил он: – пусть лучше останусь нищим…

– Копай! – кричал отец Иван.

– Да чего же копать-то зря!

– Так бы и сказали, – вступилась Серафима, с глазами, полными слез. – Не дам, мол, вам денег. К чему же человека-то мучить… Коли такое дело, так гораздо благороднее просто-напросто прогнать нас… Чего же потешаться над бедностью, над нищетою!.. Шутка ли, с которых пор копаем… Ведь он из сил выбился!.. Надо и жалость иметь!..

А отец Иван, поглядывая на кучи выкопанной земли, говорил, посмеиваясь:

– Однако, друг любезный, ты трудолюбив!.. И замечаю я, что тебе больше по душе тяжелая работа, чем легкая. Самый наиусерднейший крот не набросал бы столько куч, сколько ты набросал их. И я уверен, будь у тебя в руках не кисть, а заступ, ты был бы способен перекопать весь шар земной и непременно бы наткнулся когда-нибудь на клад. Ты владеешь заступом отлично. Когда – умру, приезжай копать мне могилу. Ты сделаешь это и быстро и хорошо, и, конечно, я не успею опомниться, как буду уже отделен и от тебя, и от людей толстым и плотным слоем земли!.. А теперь, – прибавил он, переменив тон и приняв величаво-торжественный вид: – следуй за мною, и я укажу тебе то место, где действительно хранятся мои деньги. Не сердись на меня, что я заставил тебя попотеть. Старые люди словно малые дети. Их все потешает! А меня именно потешали сегодня твои глаза и твоя любовь к труду. Испарина же вреда не принесет. Ну, идем же! Я надеюсь, что теперь мы нападем на настоящее место и что клад дастся тебе в руки. Предупреждаю однако, что заключается он не в золоте, не в серебре и не в камнях драгоценных, а в простых бумажных кредитках, так же, как и мы, подверженных гниению. Конечно, все это бумага, но если из-за этого, повидимому, ничего не стоящего материала люди и режутся и режут, то надо думать, что материал этот не хуже золота и алмазов! Как бы ни был умен человек, а поверь мне, что в любом мудреце найдется столько глупости, сколько нужно таковой, чтобы верить в ценность хотя бы бумажных кредиток. Это большое счастье!.. Только вот что: возьмешь деньги, заруби себе на носу, что эти деньги не твои, а мои, потому что нажил их я, а не ты. Ты копал землю всего три, четыре часа, а я возился с нею всю жизнь. Ну, пойдем же! солнце приближается к обеду, а я проголодался. Будь спокоен, на этот раз я не обману тебя…

И, снова взяв Жданова за руку, он привел его в баню. Войдя в предбанник, он приказал Жданову разобрать дощатый пол и, когда доски были разобраны, проговорил: