Песни безумной Женщины

Только терпение и разложение гниющих собак в канавах, только их запахи, некогда живых.

Они виляли хвостом до одурения, слишком быстро чтобы выжить.

Когда я шел по улице, раздавленный кот подмигнул мне, я неумолимо подмигнул ему в ответ.

С тех пор мы неразлучные друзья, союз двух мертвецов, только он уже, а я еще пока что нет.

Мы собирали цветы, только он уже разлагался, а я еще нет.

Мы раздавали их прохожим, и они их принимали, только мы еще руками, а они уже нет.

Слой за слоем косили траву, собирали степных пауков на радость мухам, устраивали обряды.

Звали весну, и она приходила.

Приносила нам дары, в виде оттаявшего из-под снега говна, и растворенной бумаги.

Из-под снега так же показывались подснежники-мертвецы.

Они молчали, даже и не думая притвориться во что-то более.

Слышали звон колоколов, по будним дням, по воскресеньям, как и водится, звучал набат.

Мертвый кот прощался со мной, и подмигивал, как и тогда, намекая на исход, на скорый переход на другую ступень познания.

Песня 33.

Мы с тобой сошли на дальней станции, где трава по пояс, где колючие буераки.

И на нас находил приступ, своеобразный акт жестокого самопознания.

Ты держала меня за руку, и сказала, что хочешь в туалет.

Как посмела ты столь презренным образом отвлечь меня от созерцания, которое я мог?

Я сказа чтобы ты сделала это в штаны.

И как же я был глуп и безнадежен в тот момент!

Ведь ты была в юбке, опустилась на тебя.

Как один из отличительных признаков, как соломенная шляпа, что была явно лишней.

Мы играли в прятки в зарослях борщевика.

Мы весело смеялись и скакали, получая не подменное удовольствие от процесса.

И кожа слазила с наших тел, обнажая красное мясо.

Тогда я на блюде подносил тебе нарезанные дольками яблоки, и тебя веселило это.

Женщина без кожи, ты опять запевала песни.

А я снова не мог наслушаться ими.

Тогда гром грозился с небес нам, угрожал ножом и травматическим пистолетом.

И мы бежали как одурелые в укрытие, подальше от него, от его злобы.

Непостижимо долетали до той дальней станции, с которой сошли.

И поезд забирал нас, но только в обратную сторону.

И травы с буераками проносились как осенние мухи, вяло, и за окном.

И мы, обожженные и довольные, сидели и держались за костистые руки.

А гром все так же угрожал нам, и обещал найти.

Песня 34.

Оставалась ли ты такой же мерзко чистой, или до безобразия неприкрытой, это уже не составляло для меня большой загадки.

Я готов был вертеть тебя сутками, крутить в свадебном вальсе днями и ночами.

Прежде всего, это было проявление слабости, а после, веяние моды.

Когда захватила меня, я пытался уйти.

Когда твое гниющее тело пленило меня своей недоступностью, я едва мог удерживать злобу.

Только противоречия вызывали неподдельный интерес к твоей персоне, которой все разрешено.

Только ужас одиночества, мог сотворить нас, и твои песни.

Будь проклят твой звонкий голос, будь проклят твой приятный кашель курильщика, который напоминал о неизбежном.

У меня был такой же, иногда по ночам я просто его сдерживал, чтобы не задохнуться.

Переходя ущелья, перепрыгивая океаны глыб, мы содрогались с новыми силами, с новым покоем делали уверенные шаги.

Нет, ты не была всеми теми шлюхами, а я не был тем Буковски.

Это совсем другая история, совершенно иной исход, но в будущее не заглянуть, можно лишь быть уверенным в крайней точке, необязательно последней.

Валунами скатывались с гор, давили бедолаг своим непомерным весом, но не были в этом виноваты.

Так же мы не были виноваты в пришествии дождя, в мыльном запахе городских бань.