Родина чувств

Ночь так торопилась очертить контуры леса за окном, что забрызгала всё небо каплями звёзд. Луна озябла и никак не могла согреться, хотя не стояла на месте. Топталась у забора и лиса. Она напрасно ждала обещанного котом угощения.

А на полу в кухне, словно на вишнёвой матовой клеёнке, лежал зайчик, что никогда не увидит лето, о котором столько мечтал.

Никола Зимний на Никольской

Скользкий локоть вечера с трудом удерживал полотно декабря. Свёрнутое напополам, оно норовисто тянулось долу, пытаясь отмотать время назад. Но рассудительные, в своей лакейской манере сумерки, угодливо упорствовали:

– К-куда…

– Мне скуууууууууу-шно…

– Блажишь.

– Мог бы и промолчать… – вздохнул Декабрь. – Возражения понятны загодя. До того, как выпорхнут из гнезда рассудка.

– Не умничай. Смирись.

– Но мне тяжело тут. – Безвольно и опасливо Декабрь шевельнул ярким оперением последней недели и затих.

– И-и-и.. – струна жалобы нашла свою тетиву и принялась укутывать веретено ближайшей иглы льда мохером мокрого снега. – И-и-и…

– Я же просил! Не делай так!

– Так то и не я вовсе. Молчу.

Ветер сдвинул на сторону занавеси мокрого снега. Сотворённые наспех, при свете рождественских огней, даже они гляделись волшебно. Но то, что таилось за ними… За их неровной и рыхлой, плотной вязкой вязью… Вполоборота, в пол крыла, почти на цыпочках, как раненый снегирь на краю весомой скамьи сидела старушка с милым лицом маленькой девочки. Морщины не портили её. Как не портит хорошего человека жизнь, прожитая честно. Прижавшись щекой к своей скрипке, словно к умирающему котёнку, она баюкала её, жалела. И скрипочка тянулась изо всех сил, держалась за смычок. Не ради себя, но ради той, которая так в ней нуждалась.

– Дай ей! Подай ей, хоть что-нибудь!

– Мне нечего ей дать.

– Как же? Я видела, у тебя есть деньги.

– Глупая ты. Не затем она здесь.

– Ты хочешь сказать, что пожилая женщина сидит на ледяной скамье и играет на скрипке не потому, что ей не на что купить еды?!

– Она пришла сюда, чтобы разделить ношу боли…

– Но ведь все идут мимо неё!!! На неё никто не смотрит!

– Не смотрят. Им стыдно. Страшно оказаться на её месте, но они сострадают.

– ?!

– Даже ты! А я ведь думал, что ты умеешь переживать лишь о себе одной!

– Хорошего же ты обо мне мнения…

– Теперь – да!

Скрипачка согласно прикрыла веки и потёрлась щекой о ложе скрипки. Так трутся кошки о лицо любимого хозяина, когда хотят напомнить о себе.

Чёрный московский лёд

– …–… …–… …–…

– Слышишь?

– Да.

– На что это похоже?

– Вертится в голове, никак не соображу…

– Ну, скорее, прислушайся, ты же музыкант!

– Три точки, три тире, три точки…

– И?!

– Штраус?

– SOS! Спасите наши души!

– Да, действительно…

– Азбука Морзе! Это синица там, на подоконнике у кормушки. Телеграфирует с самого утра.

Намыленные щёки птицы, что часто дышит на стекло, а после протирает его велюровым зимним горчичного цвета жилетом. Как хороша! Отклеивая примерзающие к окну пальцы, оставляет там лепесточки перьев с прозрачными прожилками. Словно осенний день, что, проверяя на прочность подмёрзшие за ночь ручьи тропинок, теряет золочёные чешуйки листьев.

А синица всё трётся подле окошка… И кормушка полным-полна. Но она снуёт со своею суетой подле. Ловит обращённый на неё взгляд, склёвывает прозрачную пылинку, не дозволяя той коснуться оттёртого до блеска стекла. И вот уже волнение приподнимает пух на затылке, кожа щёк делается розовой… Даже сквозь белую карнавальную полумаску проступает этот цвет. Только… Не сделаться от того синице снегирём. Да и ладно ли будет, свершись оно, это превращение?!

Оставляя в сенях небольших городов нашу искренность, мы вступаем на чёрный московский лёд, пропитанный солью давно пересохших морей. Он гордый, этот город. И так силён, что взял на себя труд дать возможность убедиться воочию в том, каковы следы, что толкают человека вперёд. Грязны они, каким бы хорошим ты не казался себе сам. И не справиться с этим даже стае синиц.

Очарование малых городов разрушают их попытки приукрасить действительность, их трогательную наивную прелесть. Пошлость – истина, проверенная временем. Красота – то, что не отторгается сердцем. Не возбуждает его, но питает, как воздух, наполняющий гроздья вдоха. До звона в ушах.

_ … –… …–… …–…

– Опять стучит…

– Мне уже не по себе. Зачем она делает это?!

– Пытается достучаться.

– До нас?! Мы же не делаем ничего плохого!

– А что хорошего делаем мы, скажи?